— Я могу еще подумать?

— Да, вы можете думать вплоть до начала «мероприятия». Правда, не очень хотелось бы, чтобы вы исчезли прямо на глазах у надзирателей. Если вы пропадете ночью, то это одно, это просто побег. А вот если прямо во время убийства, то это уже другое. Желательно, чтобы событие не противоречило естественному ходу вещей.

Сделав паузу, старик немного склонил голову набок и присмотрелся к собеседнику:

— Но что-то мне подсказывает, что вы уже сделали свой выбор.

— Я не вижу для себя другого выхода.

— Он есть. Я его предлагаю.

— Я не хочу бросаться высокопарными словами и говорить, что жизнь — борьба, что нужно идти к своей цели и далее в таком же духе. Ваше предложение из разряда сверхъестественного, само ваше появление из разряда сверхъестественного, я до сих пор борюсь с мыслью, что это всего лишь видение. Но все так реально, что моему мозгу проще верить, чем нет. Поэтому я сейчас говорю с вами, как с настоящим.

— Я настоящий.

— Знаю. И это троекратно, а то и больше усиливает важность моего правильного выбора. Само ваше появление подтверждает не мою уникальность, а значимость события, которое мы все организовали. Все, к чему я стремился, все мои убеждения и мысли, которыми мне удалось заразить многих людей, с вашим появлением стали еще более значимыми и правильными. Стала видна осязаемая цель. Поэтому я не могу воспользоваться вашим предложением. Здесь нет человека, который нуждается в спокойной старости. Во мне нет этого человека.

Алексей развел руками и замолчал.

Старик закрыл глаза, глубоко вздохнул, потом медленно открыл их и посмотрел на шляпу. Заботливо, как у хрупкого бумажного кораблика, он расправил в ней полы и медленно провел пальцами почти по каждой трещинке. Потом отряхнул, промял на верхушке ложбинку и надел на голову, стараясь украдкой вытереть слезящиеся глаза.

Он посмотрел на Алексея. Открыто и просто. Как всегда это делал. И протянул руку вперед:

— Я рад. Спасибо.

Алексей пожал руку в ответ.

— Какой шанс, что я проснусь завтра утром и все, что вы говорили, окажется просто дурным сном?

— Никакого, — непосредственно и по-детски усмехнулся старик и, неожиданно смазавшись и качнувшись поплывшим силуэтом, вдруг исчез.

Алексей первый раз увидел его явное исчезновение.

В дверь камеры, быстро проскородив по стене, тут же ударили дубинкой. Алексей дернулся от неожиданности и поморщился.

— Заключенный, к стене! — послышался противный рявкающий голос.

Все задвижки и ключи скрипнули и провернулись. Охранник вошел в камеру. Остановившись у входа, он задумчиво помахивал дубинкой, то поднося ее почти к лицу, то едва-едва касаясь стены, и жевал жвачку.

— Ты не знаешь, что нельзя разговаривать в одиночке?

— Я не разговаривал.

Охранник протянул руку с дубинкой и ткнул ею заключенного, стоящего лицом к стене, в бок. Потом хихикнул.

— Ты самый разговорчивый заключенный, — и снова хихикнул мелким истеричным смешком, — тяжело, да? Да? Да?

На каждое «да» он меленько хихикал и толкал дубинкой в бок.

— Молчать тяжело? Да?

— Ты плохо закончишь Демьян, преступники всегда плохо заканчивают, — громко ответил Алексей.

— Не сметь! — несдержанно и надрывно вызверился Демьян. И тут же успокоился, — за нарушение дисциплины полагается наказание.

Потом вдруг резко перевел дубинку на ногу Алексея и спросил:

— Что это?

Алексей посмотрел вниз, туда, куда указывала дубинка.

На полу, рядом с нижним отворотом штанины виднелась маленькая кучка белого песка. Она была так незначительна и мала, что невозможно было ее заметить, и в то же время так бела, искриста и чужеродна на этом испещренном грязью темном полу, что невозможно было ее не заметить.

Алексей хмыкнул, вспомнив доброе лицо старика. Потом посмотрел на охранника и с тоном безоговорочной очевидности ответил:

— Песок.

Демьян сощурился то ли полуудивленно, то ли полуозадаченно и от этого почти глуповато и, снова переведя дубинку на спину Алексея, подошел ближе. Он быстро присел, подхватив щепотку в тонкие, как у скрипача, пальцы и поднялся. Присмотрелся. На ладони действительно блестел белый мелкий кристаллический песок. Демьян застопорился. В его голове не предполагалось ответа на вопрос: откуда здесь, на краю земли, может быть такой манящий своим видом нежный пляжный песочек. Забыв, зачем пришел, он нервно тряхнул ладонью, вытер ее о штанину и вышел из камеры. Заключенный остался стоять лицом к стене и думать о песке.

Ужин в этот вечер не принесли.

* * *

Беспокойный, неглубокий и оттого очень утомительный сон не дал Алексею отдохнуть. Под утро он открыл глаза, закинув руки за голову и представляя, что над ним светит бездонное звездное небо Харпа, просто лежал и смотрел в потолок. Перед глазами проплывали фрагменты жизни: разговоры, митинги, шествия, моменты счастья, моменты удачи. Каждый из них он прокручивал в голове, улыбался ему, выпуская куда-то ввысь, на свободу, и выбирал следующий.

Когда, судя по отдаленному дыханию тюрьмы, время приблизилось к пяти утра, из коридора стали раздаваться приглушенные звуки движения. Долго ждать не пришлось.

Дверь громыхнула без предупреждения, мерзко заскрипела и открылась настежь. В полумрак камеры вошли три быстрые фигуры, они беззвучно и выверенно сделали несколько шагов к нарам. Алексей одновременно со скрипом открывающейся двери попытался подняться и сесть, но не успел даже сделать этого, как фигуры приблизились, перехватывая его руки, заламывая их за спиной и отрывая тело от нар:

— Осторожно, дергаться не давай, — прозвучал голос, которого он раньше не слышал, и хватка на запястьях с упором в плечах скрутила его с обеих сторон, фиксируя лицом вниз.

Счет пошел на минуты. Алексей напрягся всем телом, пытаясь хоть что-то сделать. Но сделать уже ничего было нельзя. Они отодвинули его от нар.

— Вниз, — прозвучал все тот же незнакомый голос.

Руки надавили и наклонили заключенного почти к полу, на колени. Холодная и неестественная перчатка, как упругая змея, начала скользить вокруг основания шеи, надавливая на мышцы, ощупывая ложбинки и вены, словно искала вход в тело.

— Вам не сойдет это с рук, — прохрипел Алексей и мотнул головой.

— Всё, фиксируй голову, — обратился голос не к нему.

Руки тут же переместились, упираясь еще больше в плечи и смыкая его запястья за спиной. Кто-то из двоих по бокам перехватил голову, сжав ее в кольцо и запрокинув вверх.

Тут же включился свет.

Склонившийся над ним силуэт обрамлялся светом лампы за спиной, как нимбом. Лица не было видно. Черная, зловещая, тошнотворная смерть…

Они дышали, эти двое, что были по бокам. Отрывисто, тяжело, как будто поднимались без лифта на десятый этаж. Он слушал их дыхание. Не слышно было только того, что в перчатках. Он стоял на коленях, с заломанными назад руками, с задранной кверху головой, в максимально неестественной и парализующей позе, и смотрел на светящийся ореол вокруг темной фигуры.

Еще секунда.

— Держим, — сказала фигура и наклонилась ниже.

Паучья хватка на его теле стала твердая, как металл, в каждой точке соприкосновения. Алексей еще раз напрягся мышцами и не смог двинуться даже на сантиметр.

Темная фигура сделала какое-то движение, и послышался легкий шелест. Потом — звук, как от отрывающейся целлофановой оболочки пластыря. Он медленно похрустывал в тишине камеры и казался громким, будто скрип металла по стеклу. В эту секунду даже двое по бокам перестали дышать.

Холодная рука протянулась к шее, нежно ощупала яремную впадину у самого ее основания и что-то приклеила к беззащитной коже.

Алексей попытался глотнуть. Не вышло.

Стараясь не думать об этом, он все же всю ночь представлял, как это может быть. Отгонял эти мысли и снова представлял. Но никогда не подумал бы, что это будет так. Холодно. Молча. Беспощадно.