Когда он снова посмотрел на стул, там уже никого не было.

Дверь громыхнула засовом и поворотом ключа. Заключенный поморщился как от боли, его с насилием и хрустом вырвали из рисующейся домашней теплоты и вернули в лагерную реальность.

Он молча свел руки за спиной и встал к стене.

* * *

Старик не пришел на следующий день. И на следующий день тоже.

Это было странно. Раньше гость не делал перерывов в посещениях.

Алексею не хотелось его ждать, но он ждал.

В эти странные моменты появления незваного посетителя он начал замечать, что всегда настойчивое и бурное его естество стало расслабляться и как бы замирать, куда-то уплывая, то ли в прошлые, то ли в будущие жизни. Ему нравилось, хотя не должно было нравиться.

— Как-то холодно сегодня, — вдруг послышался тихий голос.

Заключенный дернулся, он, кажется, задремал, прислонившись к стене. В углу стояла знакомая немного сутулая и такая привычная фигура.

— Я уж подумал, что ты нашел себе другого подопечного, — пошутил Алексей, стараясь не показать внутренней радости.

— Нет. Мне нравишься ты.

— Не хочется признавать, но ты мне тоже нравишься. Что сегодня по плану?

— За стенами бушует метель. Она продлится всю ночь. Тебе будет холодно.

— Ничего, я привык.

— Хорошо, — кивнул старик.

Воцарилось молчание. Не мучительное. Просто молчание. Алексею это нравилось. Можно было просто не разговаривать. Просто быть.

— Завтра у тебя важный день.

— Да, суд.

— Он будет такой же, как и все предыдущие.

— Да, я знаю.

Старик почему-то вздохнул в углу.

— Я приду завтра вечером. У нас будет важный разговор, — он сделал паузу, — я знаю, что ты все время размышляешь. Знаю, что гордишься своей несгибаемостью. Но все же, подумай. Подумай: чего на самом деле хочешь ты?

Едва слышно шелохнувшись в углу, фигура исчезла. Заключенный даже не успел ответить. Даже не успел ничего сделать, чтобы продолжить разговор.

Еще никогда старик не уходил так быстро. Алексею стало почти больно. И он тут же мысленно укорил себя за эту слабость.

Следующий день напрочь стер мысли о старике, о возможных беседах и приятных образах. Заключенный вспомнил о нем только глубоким вечером, когда снова стоял у окошка.

* * *

— Как суд?

— Как обычно.

— А где веселье?

— Там всё оставил.

Старик подошел к Алексею и встал напротив, прислонившись так же, как и он, плечом к стене. Они были практически одного роста.

— Ты спрашивал, почему я прихожу именно к тебе.

— Угу.

— Для меня это тоже иногда тайна. Я — просто посланник. То, что происходит сейчас в этой камере, может не случаться столетиями, и не мне решать, кто будет следующим. Окончательное решение о моем приходе принимаете вы, люди.

— А ты — не люди?

Улыбнувшись и прищурившись, словно лизнув что-то сладкое, гость промолчал.

— Кто ты?

— Я — посланник.

— Чей?

Старик легко махнул рукой и внимательно посмотрел на шляпу, которая всегда была неизменным атрибутом его появления. Он приподнял ее поближе к глазам и провел пальцами по мягкому фетру. Потом стал трогать, то потирая, то разминая, каждый ее сантиметр, словно эта шляпа вдруг стала центром Вселенной и самым важным событием для старика. Алексей тоже смотрел на шляпу, на то, как он ее перебирает и потирает. В какой-то момент ему тоже показалось, что это занятие как никогда гармонично и правильно именно сейчас.

— Завтра тебя убьют, — тихо сказал старик, не отрываясь от шляпы.

Алексей перевел взгляд на гостя.

— Откуда ты знаешь?

— Контейнер уже здесь, в этом здании.

— Откуда ты знаешь?

— Это неважно. Мое знание не фиксируется во времени.

— Ты — моя галлюцинация, — убежденно сказал Алексей.

В ответ гость только покачал головой.

— Хорошо, пусть нет, — тут же продолжил мужчина, махнув рукой, — пусть каким-то фантастическим необъяснимым образом ты настоящий. Даже пусть нет объяснения твоему появлению, и пусть это тоже будет нормально. И сейчас я разговариваю с тобой, как с частью реальности. Ответь мне — зачем ты здесь?

Старик закрыл глаза, выдохнул, вдохнул и посмотрел на Алексея:

— У меня к вам послание и предложение одновременно. Меня сюда, в эту камеру, притягивает не мое желание и не мой выбор, а ваша сила духа. Не чистота и убежденность, не безгрешность и что-либо, что вы можете про себя думать, а сила духа. С очень многими несгибаемыми людьми я встречался в концлагерях, в последнюю большую войну. Кто-то принял мое предложение, кто-то нет. Вы очень похожи на них. И не только на них. Но речь не об этом сейчас. Мое предложение звучит следующим образом: вы можете уйти из этой камеры прямо сейчас, сегодня. Ваше исчезновение будет классифицироваться как побег. Вас будут очень долго искать и не найдут. Через какое-то время вы сможете встретиться со своей семьей. У вас будет возможность провести остаток жизни в спокойствии и радости, в красивом месте. Месте, где вас никто не найдет и никто не сможет побеспокоить.

Старик замолчал.

Его голос, его уверенность, твердый тон не просто вселяли веру, а не давали даже возможности усомниться в том, что он знает, о чём говорит. Это звучало как правда. Это, несомненно, была правда.

— Кто ты?

— Я уже сказал. Я — посланник. В разные времена меня называли по-разному. Кому-то я являюсь в виде старика, к иным, коим нужно больше подтверждений, — в более презентабельном виде.

— С крыльями?

Старик добродушно засмеялся и ничего не ответил.

— А что если я откажусь?

— Завтра вас убьют. Это будет мучительная и не быстрая смерть. Вам придется пострадать.

— Если я соглашусь, то что дальше? Я проживу остаток жизни в счастье где-то далеко, где меня никто не сможет достать, но со своей семьей?

— Только с той частью, которая согласится разделить с вами эту радость.

— А остальные?

— Волю человека нельзя ломать. Каждый решает сам. Позвольте, я покажу.

Быстро вытянув руку вперед, старик коснулся открытой ладонью его груди. Алексей даже не успел отпрянуть. Даже не успел понять, что происходит. Мгновенно, выливаясь откуда-то из-за его спины и заполняя быстрой волной все пространство перед глазами заключенного, стирая темные тюремные стены и распространяясь вдаль, до необозримого горизонта, накатил бело-голубой прозрачный воздух. Теплый морской ветер полыхнул заключенному прямо в лицо и так сильно ударил в мозг, вырывая далекие воспоминания и моменты счастья, связанные с этим свежим воздухом, что у Алексея почти потемнело в глазах и закружилась голова.

Всё исчезло. Тюрьма, камера, нары, стена, возле которой он стоял, прислонившись плечом. Всё. От резкой смены окружающей картинки сознание не успело адаптироваться, и мужчина, словно потерявший опору человек, протягивая вперед руки и стараясь удержать тело в равновесии, медленно озирался и не мог поверить глазам. Вокруг него был дневной свет. Не яркий, не слепящий, но с непривычки такой пронзительный, что было почти больно смотреть. Рядом плескалось море с кристально прозрачной голубой водой. Наверное, море — ничего нельзя было сказать наверняка. Старик стоял недалеко, в нескольких метрах, сдержанно улыбаясь и все так же перебирая в руках шляпу.

— Это невозможно реально, — прошептал Алексей и начал ощупывать свою одежду.

Тюремная роба, грязная, хрустящая, противоестественная, легко мялась в его руках и создавала такой мучительный и болезненный диссонанс с этим местом, что даже старик почувствовал это и поморщился.

— Это реально. Вас сейчас нет в камере, — громко сказал он.

Алексей обернулся к старику:

— Кто ты вообще есть, что можешь вытворять такое?! — крикнул он и тут же, не дожидаясь ответа старика, снова начал озираться вокруг и ощупывать себя.

Всё стало другим: на цвет, на запах, на вкус. Всё жило, сияло, бурлило. Не было пропитанного истошным отчаянием тюремного запаха, не было давящих стен, не было бесконечно бдящих надзирателей. Это была свобода. Свобода в чистом ее виде. Настоящая. Такая ясная, простая, понятная. Она начала накатывать со всех сторон, закручиваясь, закручиваясь вокруг него в воронку. Звенящая, звенящая, простая свобода. Она поднималась, рвалась вверх, шумела вокруг своими завихрениями и почти физически проникала внутрь. Дребезжание воздуха. Звон. Почти помутнение сознания. От пьянящего воздуха реальной свободы. Вдох. Еще вдох… Еще… Алексей вскрикнул и ударил себя ладонью в грудь…