И именно в тот момент, когда мы со Стефани наблюдаем, как скелетообразные Николь Ричи и Линдсей Лохан двигаются на танцплощадке, мне в голову приходит мысль еще более унылая, чем все те, что терзали меня в течение последних семи дней: «Куда бы я ни пошла, я все равно не могу расслабиться». Вдруг Стефани трогает меня за плечо.

— Черт побери! — восклицает она. — Твои «три часа». С какой-то фифой.

Стефани не свойственно кого-то разыгрывать, поэтому я сразу же догадываюсь, что означают ее слова и о ком идет речь. Но я совершенно не была готова к тому, что почувствую почти физический укол в сердце, когда обернусь и увижу, что в клуб заходит Адам вместе с какой-то тощей блондинкой, и это — не его напарница «Мисс тинейджер США», хотя на ней минимум одежды и она, бесспорно, привлекательна, несмотря на силикон.

И теперь, когда он менее чем в двадцати футах от меня и с каждой секундой становится все ближе, я почти с ужасом понимаю, что это — реальный человек, из-за которого я в последние несколько недель потеряла покой, а не плод моего воображения.

— Помни: ты — крутая девушка, — вполголоса говорит мне Стефани. — А крутые девушки не устраивают сцен.

Я киваю и заставляю себя рассмеяться, как будто она только что сказала самое смешное, что мне когда-либо доводилось слышать, и как будто я только и делала, что хохотала с момента нашего последнего разговора с Адамом. Он уже совсем близко, и я бросаю на него взгляд и изображаю удивление, как будто только сейчас вспомнила о его существовании.

— Привет, Адам, — говорю я как можно более небрежно. Я не наклоняюсь, чтобы обнять его, как это принято в Лос-Анджелесе, но улыбаюсь такой широченной улыбкой, что никому и в голову не придет, будто я пытаюсь подавить в себе злость, а просто слишком увлеклась разговором и не обратила внимания на эту мелочь.

— Амелия, — произносит он, смерив меня взглядом, от которого меня бросило в дрожь. — Стефани.

— Привет, — повторяю я. Он целует Стефани в щеку, а потом наклоняется ко мне. У меня перехватывает дыхание, когда его губы касаются моей щеки. Как это ни поразительно и ни ужасно, но все мое негодование моментально испаряется.

— Ааа-даам! — хнычет блондинка, кивая в направлении стойки. — Я хочу что-нибудь выпить.

— А, прости, э-э… — Он просто стоит и смотрит на меня. Наши взгляды прикованы друг к другу, но он все же переводит глаза на блондинку.

— Лиззи, — раздраженно напоминает она. Адам снова смотрит на меня, а Лиззи в это время чуть ли не топает ногой, кивая головой в сторону стойки.

Но тут Стефани, умничка, обращается к Лиззи:

— Так, что будем пить? Мы с Лиззи сбегаем к стойке. — И, не дожидаясь ее ответа, хватает девушку за руку, которая, возможно, тоже напичкана силиконом, и тащит ее прочь.

— Диетическую коку! — кричу я ей вслед, ощущая прилив благодарности и волнения одновременно.

— Две! — добавляет Адам.

И теперь, оказавшись рядом с Адамом уже наедине, я даже не знаю, что сказать. «Какого черта ты не перезвонил?» — приходит мне на ум вопрос. «Почему я тебе не нравлюсь?» — не дает покоя другая мысль.

Но вместо этого говорю:

— Прекрасно выглядишь.

Он улыбается, и я обращаю внимание на ямочки, которых почему-то не замечала раньше. Господи, неужели он так похорошел за последнее время? И это уже плохо?

— Прости, что не позвонил, — произносит он.

Мне хочется сдержаться, но у меня не получается.

— Ага, а что случилось? — спрашиваю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

— Что случилось? — в замешательстве переспрашивает он.

— Ну да, что произошло? — и меня вдруг охватывает ярость. — Ты хотел позвонить, но тебе пришлось забежать в «Плейбой мэншн», чтобы подобрать там чью-то бывшую любовницу?

Последние слова я выпалила, не подумав. По-моему, я никогда не умела отделять то, что думаю, от того, что говорю, и в моменты яростной ревности это может привести к большим неприятностям.

У него сверкают глаза.

— Господи, Амелия. Это ты должна объясниться.

— Какого черты ты несешь?

— Когда мы с тобой случайно столкнулись, ты сказала, что изменилась, что теперь ведешь здоровый образ жизни, что та безумная девушка, которой ты была когда-то, осталась в прошлом.

— Это правда.

Но он даже не слушает меня, а продолжает:

— И я, весь такой радостный, решаю, что эта девушка, которая была бы великолепна, если бы умела контролировать свои поступки, наконец-то смогла себя обуздать.

Я пытаюсь вставить слово, но он не дает:

— А потом выясняется, что в тот самый день, когда я говорю, как счастлив, ты выступаешь на телевидении, где предстаешь в роли отпетой секс-маньячки, которая трахается с шаферами на свадьбе.

Я прекрасно понимаю, что по всем законам жанра, должна влепить ему пощечину. Но почему-то чувствую себя не обиженной, а непонятой.

— Я с ними не трахалась, — отвечаю я.

— А потом в журналах печатают твои фото, где ты восседаешь в огромном бокале с шампанским, — продолжает Адам, не обращая никакого внимания на мои слова. — А потом танцуешь на стойке с какими-то малолетками-бисексуалками. И чувствую себя полным идиотом, который поверил во все, что ты наговорила.

— Адам, я сказала тебе правду. Эта свадьба была давно, еще до того, как я завязала. А это фото и танцы на стойке — все это просто игра в «Тусовщицу».

Он в замешательстве.

— Значит, ты исправилась и говоришь, что счастлива поэтому, а сама пытаешься убедить публику, что ты — все та же ненормальная, как будто это самое потрясающее, что только может быть?

— В твоей интерпретации это действительно предстает ужасным, — подтверждаю я. — Но это всего лишь колонка. Я просто об этом пишу. На самом деле я не такая.

Это злит его еще сильнее, чем все предыдущие слова.

— Значит, я должен поверить в то, что ты не такая, какой предстаешь в передачах и в светской хронике?

И тут он окончательно выводит меня из себя:

— Господи, Адам! У меня появился шанс. И я им воспользовалась. Нет, я уже не та девушка, о которой пишу в своей колонке, но это было частью моей жизни. И если люди готовы платить мне деньги и помочь добиться известности, то какое мне дело до того, что они воспринимают это всерьез?

Это заставляет его задуматься, и он переводит дыхание.

— Ну, не знаю. Полагаю, никакого. Просто все это так…

И в этот момент мне на плечо ложится чья-то здоровенная потная ладонь. А потом сзади меня обнимает пьяный Джереми Бэрренбом.

— Тусовщица! — вопит он, прижимаясь к моим губам своими крупными мясистыми губищами. Я отшатываюсь, но он не убирает с моего плеча влажную властную руку.

— Джереми, это Адам, — говорю я, взглядом моля Адама о помощи, которого он либо не замечает, либо попросту игнорирует. Джереми поворачивается к Адаму и протягивает ему руку, а другой по-прежнему крепко стискивает мое плечо.

— Как жизнь, старина? Джереми Бэрренбом.

Адам пожимает руку Джереми, не отрывая глаз от другой, которая начинает переползать с моего плеча на талию.

— Адам Тенсер, — холодно представляется он. И мне становится почти физически больно от того, что Адам говорит таким натянутым тоном. Он действительно полагает, что я могла бы быть «великолепной»? И кто, черт побери, эта девка?

— Э-э… Джереми. Мы тут с Адамом разговаривали, — начинаю я, убирая его руку со своей талии.

— Да не вопрос, — отвечает он, но не трогается с места. Осмотрев зал, он выслеживает официантку с подносом, уставленным рюмками с «Джелл-Оу»^[50], и подзывает ее к нам.

— Ты как, Тусовщица? Тяпнем по рюмочке и оторвемся, как в прошлый раз?

— Нет! — резко отвечаю я. Это ужасно. Я поворачиваюсь к Адаму, чтобы объяснить ему все в надежде, что он даже посмеется над тем, как я одурачила людей, которые решили, что я «тяпнула рюмочку», но, судя по его лицу, мне даже не стоит начинать.

— Извините, — говорит он Джереми, даже не взглянув в мою сторону. — Я вас оставляю наедине с вашими рюмочками. — Он мельком бросает на меня взгляд и уходит, а я бегу за ним.