Я улыбаюсь, и она хватает меня за руку и тащит вслед за водителем к машине. В точности как девчонка — это при ее-то гламурной внешности! — но я так сосредоточена на попытках расшифровать, что она там тараторит, что у меня даже нет времени поразмыслить над этим вопросом.

— Тим сказал, что вас не нужно натаскивать перед съемкой, но мне хотелось бы осветить пару вопросов, — говорит она, когда мы садимся в машину. Машина срывается с места, и женщина достает блокнот, испещренный какими-то списками и напичканный бумажками с еще большим количеством списков. — Итак, я представила вас как олицетворение современной сексуально раскрепощенной умной женщины. Мерилин Монро двадцать первого столетия, но с гораздо меньшей склонностью к саморазрушению. Женщина, реально сталкивающаяся с тем, что представлено в «Сексе в большом городе». Она очень чувственна и не боится этого. И если она отправляется на свадьбу и не может выбрать между двумя шаферами, то кидается в койку с обоими. Так?

Я киваю, потому что меня настолько ошеломило это бесподобно развитое и уверенное создание, о котором мне сейчас рассказали, что речь идет, в общем-то, обо мне. «Я вовсе не сексуально раскрепощенная, — думаю я. — Единственная моя ассоциация с собственной сексуальностью — это замешательство». Просто в колонке я попыталась выставить ту историю в смешном свете. Но, слушая Надин, я готова сдаться. Мне понравилось, что меня сочли сексуально раскрепощенной. В таком контексте я предстаю гораздо более уверенной, чем являюсь в действительности.

— Но в то же время вы не развратны, — продолжает Надин, состроив гримаску. — Вы не Дженна Джеймсон, которую я, кстати, представляла и нашла ее очень милой. Вы — классная, умная и самодостаточная. Вы — идеал современной женщины.

Я киваю. Ну а что еще тут можно добавить?

— Я хочу, чтобы в «Тудей» вы оставались самой собой. Только, конечно, все время помните, что вы представляете «Чэт» и все, что с этим связано. Вы остроумная, далеко не глупая, осторожная и в то же время беспечная, серьезная и одновременно спонтанная. Короче, вы — сорвиголова, которая, однако, прекрасно отдает себе отчет в своих действиях. Правильно?

Я киваю.

Надин продолжает:

— После этого, наверное, нужно будет выбрать стратегию затишья? — Она вдруг начинает повышать интонацию в конце каждой фразы, как будто задает вопросы, и я понимаю: Надин это делает для того, чтобы я почувствовала, что мое мнение тоже учитывается. — Пусть все увидят, кто вы такая, и захотят узнать про вас побольше, но мы им больше пока ничего не скажем? До тех пор, разумеется, пока не выйдет еще несколько номеров, и вот тогда-то мы покажем вас на «Вью»? О господи, у вас такой усталый вид! Я вас утомила?

Я и не думала, что все мое смятение написано у меня на лице, но от плана Надин у меня уже начинает кружиться голова.

— Я в порядке, — говорю я, — просто немного устала.

— О нет! — Теперь настает ее очередь встревожиться. Она смеривает меня тем самым взглядом, и я тут же догадываюсь, что мой серый сарафан от Джеймса Перса — наряд совершенно неподходящий. — Придется заехать в демонстрационный зал Марка Джэкобса, чтобы подобрать вам что-нибудь поярче. Вы, конечно, прелестны, но нам нужно что-нибудь более подходящее для ТВ? После «Тудей» вы не сможете остановиться в «Ройалтон», но у вас будет время на отдых перед ужином с редакторами «Чэт» сегодня в «Шиллерс»? А потом было бы неплохо показаться в «Баттер»? Чтоб у нас был материал для завтрашних светских новостей о том, как вы приехали в город и умудрились побывать сразу везде?

Я киваю, почувствовав, как начинает оказывать свое действие выпитый на борту двойной эспрессо, и осознав, насколько я взбудоражена.

— Все это великолепно, — отвечаю я с улыбкой. — Поехали в демонстрационный зал Марка Джэкобса.

Надин впервые за все время замолчала и тоже улыбнулась в ответ.

— Вы уверены? Я понимаю, вам, может быть, не хочется, чтобы вас там кто-то видел, я могу позвонить и предупредить, что мы не будем заходить туда, пока мы не получим гарантии, что там больше никого нет?

Помните, когда Ричард Гир в «Красотке» угощает Джулию Робертс клубникой с шампанским, она напоминает ему, что она — реальная девушка и за ней не нужно ухаживать? Мне хочется сказать Надин примерно то же самое, чтобы она поняла, что все происходящее и без того переросло мои самые безумные мечты и ей совершенно не о чем беспокоиться. Но я вижу, что стресс ей передался на генном уровне, и, что бы я ни сказала, она все равно не успокоится.

— Очень мило, но вряд ли это понадобится, — отвечаю я в тот самый момент, когда у Надин запиликал сотовый. Она улыбается мне, как маньяк, одновременно нажимая большим пальцем на кнопку вызова.

Пока Надин что-то щебечет в трубку, я откидываюсь на спинку сиденья и смотрю в окно, решив вести себя настолько бесцеремонно во всем, насколько, видимо, к этому подготовилась Надин.

— Вы считаете, что современная женщина должна спать со всеми, с кем хочет? — спрашивает меня Мередит Виера.

— Думаю, это зависит от того, как часто ей этого хочется, — с улыбкой отвечаю я. — Не думаю, что на секс нужно смотреть как на шведский стол. — Мередит с Мэттом хрюкают от смеха.

Я поразительно спокойна и собранна перед камерой. Я-то была уверена, что на меня нападет тот же невроз, который терзал и раньше, когда я оказывалась на публике, но, видимо, мое пребывание в «Пледжс», где я привыкла регулярно делиться самыми интимными подробностями с группой незнакомых людей, вытравило ту нервозность, которая охватывала меня всякий раз, как я оказывалась в центре внимания. Сейчас, перед камерой, я остроумна, привлекательна и очаровательна, несмотря на то, что в реальной жизни все эти качества проявляются лишь от случая к случаю. «Включайте свет и любуйтесь моим блеском», — думаю я, отвечая на вопросы Мэтта.

Когда меня спрашивает Мередит — писал ли мне кто-нибудь из мужчин после выхода колонки, я поражаюсь тому, какая это, в сущности, простая штука — телевидение, потому что все целиком и полностью сосредоточены на мне, и каждый ждет не дождется, как бы похохотать над очередной моей остротой.

— Будем считать, что я была бы не против, если бы подобные личности канули в небытие, — добавляю я, и мой ответ сопровождается взрывом хохота. Ну почему все мои родственники и друзья никогда не в состоянии были оценить мое чувство юмора?

Ощущение такое, что мы только начали, но не успела я и глазом моргнуть, как Мередит обращается к камере со словами:

— Если вы знаете, чего хотите, бегите в газетный киоск, купите «Чэт» и прочитайте колонку Амелии Стоун «Тусовщица».

И на этом все заканчивается. Я с дежурной улыбкой пожимаю всем руки и иду в гримуборную, где меня дожидается Надин.

— Дорогая, вы были бесподобны! — визжит она. — Кто бы мог подумать, что вы такая забавная?

Вопрос риторический, но я почем-то чувствую себя обязанной заполнить последовавшую паузу. Обычно молчание в разговоре между двумя людьми приводит меня в ужас, я начинаю страшно паниковать и думать, что мой собеседник понимает, что на самом деле я не представляю из себя совершенно никакого интереса как личность. Но я настолько упиваюсь своим успехом на ТВ — ощущение такое, будто серотонин сейчас с бешеной скоростью хлынул в кровь — что решаю для себя, что это неважно. И тут Надин произносит слова, которые лишний раз укрепляют меня в мысли, что мне вовсе не стоит беспокоиться, будто бы меня считают неинтересной:

— Теперь ничто на свете не помешает вам стать звездой.

В течение последующих нескольких часов мой коммуникатор безостановочно звонит — видимо, все просмотрели сегодняшнюю «Тудей», потому что, как только я удаляю накопившиеся сообщения с поздравлениями, содержимое голосовой почты снова переполняется. Я как раз готовлюсь к ужину, и мне ужасно хочется вышвырнуть этот треклятый аппарат в окно, когда он снова звонит.

— Алло? — мой голос срывается чуть ли не на визг.