— Прежде чем мы закончим, мне хотелось бы поблагодарить тебя за искренность, Амелия.

Меня уже начинает приводить в смущение все это внимание, чего прежде со мной никогда не случалось.

— Этой болезни не удалось избежать ни заключенным, ни выпускникам Йейля, — продолжает Томми, глядя мне прямо в глаза. — И это не твоя вина. Разве больные раком мучают себя мыслями, почему заболели? — Его явно понесло, потому что он добавляет: — Запомни, твоя болезнь может принимать всевозможные формы, и убеждать себя в том, что ты дерьмо, только потому, что сидишь сейчас на раскладном стуле в реабилитационном центре, является как раз одной из них.

Я улыбаюсь Томми. Возможно, в его словах действительно что-то есть. А может, меня чуть-чуть обрадовало то, что выпускники Йейля, тоже в конце концов оказываются в реабилитационном центре.

Группа заканчивается: мы держимся за руки и произносим молитву о безмятежности и покое, которую я слышала до того, как появилась здесь, лишь однажды, в начальных строках песни Шинед О’Коннор. И вынуждена признать, что она успокаивает меня гораздо больше, чем все молитвы, которые я читала когда-то в храме. Кроме того, у нее есть дополнительное преимущество: она не на иврите.

Я наклоняюсь, чтобы подобрать сигареты. В этот момент ко мне подходит Робин и обнимает меня.

— Большое тебе спасибо, — говорит она, не разжимая объятий.

— Тебе спасибо, — искренне отвечаю я, удивляясь самой себе, что не попыталась выбраться из ее рук.

— Я тебя люблю, — говорит она. Я аж вздрагиваю. Уже через несколько дней я обратила внимание, что люди здесь объясняются друг другу в любви почаще некоторых молодоженов. «Спасибо, что передал соль, — можно услышать от кого-нибудь за кофейным столиком, — я люблю тебя». Или: «Меня привел в трепет твой рассказ. Я люблю тебя». А сейчас впервые за все время кто-то обратился с этими словами ко мне.

И тут происходит самое невероятное.

— Я тоже тебя люблю, — говорю я, и, хотя понимаю, что произношу это скорее из чувства долга, но как только эти слова слетают у меня с языка, я сразу же чувствую огромное облегчение, которого не испытывала уже много-много месяцев.

Глава 15

Не знаю, когда именно я стала воспринимать центр как самое нормальное место на земле, потому что это произошло само по себе. Казалось, только что я была в ужасе от своей соседки по комнате — чернокожей женщины среднего возраста из Вегаса, которая кричит во сне, а через три дня уезжает, поняв, что вполне в состоянии «время от времени» курить крэк^[37]. И тут же я помогаю накрывать на ужин стол, без малейшего возмущения выслушивая жалобы Джоэла на то, что у него три месяца не было секса. Дни и ночи в «Пледжс» отличаются такой эффективной последовательностью — застолье, группа и прогулки происходят изо дня в день в одно и то же время — что всего через несколько дней понимаешь, какое это счастье, когда кто-то говорит тебе, что нужно куда-то идти и чем-то заниматься. Я даже поймала себя на том, что стала употреблять их дурацкие словечки — и, видимо, тоже неосознанно — и, кажется, впервые за все время, что я себя помню, я чувствую себя счастливой. Меня даже несколько позабавило, когда я узнала, что есть два «Пледжс» — один в Малибу (и там есть конюшни и кинозвезды), а второй — вот этот самый, в котором лечение стоит в шестнадцать раз дешевле, и поэтому обитатели с нежностью называют его «Гетто Пледжс».

Я не буду спорить, что присутствие такого красавца, как Джастин, тоже сыграло немаловажную роль. После той «группы», когда я рассказала, как я всех и все ненавижу, он предложил мне прогуляться. Мы гуляли, курили и болтали обо всем на свете. Оказалось, что он родом из Пэлисейдс, приехал учиться в Университете Южной Калифорнии, но, за исключением некоторых моментов, наши с ним жизни складывались почти одинаково. До того как Джастин пристрастился к коке, он был сценаристом и продюсером и теперь делал все возможное, чтобы вернуться в бизнес. Мы поочередно убеждали друг друга в том, что как его, так и моя работа, безусловно, в нас нуждаются, и мы вновь займемся делами, как только очистимся и станем вести здоровый образ жизни. И я не успела опомниться, как Джастин стал моим лучшим другом в центре. Я всегда старалась не давать волю своей безумной симпатии к нему — Томми настоятельно предупреждал нас о том, что случается, когда люди заменяют наркотики сексом, и буквально умолял нас воздерживаться от этого, пока мы будем проходить курс лечения. Я была в шоке, когда обнаружила, что, несмотря на то, какой образ жизни вела последние лет двадцать, все еще строго выполняю все правила.

И вот однажды мы с Джастином долго и упорно созываем всех на «группу», и я вижу, что Томми ведет по подъездной аллее по направлению к баскетбольной площадке новенькую. Однако, в отличие от предыдущих новичков, которые шли с опущенной головой и в болтавшейся на костлявых телах одежде, эта была на шпильках, в облегающих штанах из спандекса и обтягивающей майке с леопардовым рисунком — наряд довольно элегантный, но тем более шокирующий, потому что этой особе уже явно перевалило за сорок. И тут я вздрагиваю, потому что понимаю, что это обтянутое леопардовым спандексом чудо — Вера, снабжавшая меня наркотиками еще до того, как я познакомилась с Алексом.

— Вера! — кричу я и бросаюсь обниматься. Она рассматривает меня вопросительно и даже несколько ошарашенно. Томми переводит взгляд с меня на нее.

— Так вы знакомы? — восхищенно спрашивает Томми. Его приводит в восторг все, что, по его мнению, может помочь людям вести правильный образ жизни.

— Да, я… — и я уже собираюсь пуститься в рассказ о том, как познакомилась с Верой на одной вечеринке в Беверли, где она всю ночь бесплатно угощала меня кокой, но она заговорщицки подмигивает, и я закрываю рот. Я пробыла здесь уже несколько недель, поэтому знаю, что мы можем смело рассказывать о своих самых ужасных грехах и у нас не будет никаких неприятностей. Я ведь собственными ушами слышала, как Питер, этот хихикающей гомик, оказавшийся по-настоящему классным парнем, рассказывал о том, как мужчины-проститутки в бане вводили ему героин через задницу — но Вера же пока ничего этого не знает.

— Да, мы посещаем один и тот же храм, — довольно убедительно отвечает Вера. Лицо Томми буквально светится от восторга, и на нем отражается даже некоторое смущение: ведь я-то говорила, что больше десяти лет туда не ходила.

— Да, мы посещаем один и тот же храм, — говорю я, не сильно переживая из-за этой лжи, потому что, если бы действительно посещала храм в Лос-Анджелесе, кто-нибудь обязательно познакомил бы меня с Верой. Просто здесь, в центре, все только и долдонят о том, что нужно быть «честным» и что «тайны усугубляют болезнь», поэтому с некоторых пор я чувствую себя до крайности неловко, если приходится лгать.

Несмотря на показную уверенность Веры, ее кричащий наряд и весь внешний лоск, по ее глазам я вижу, что на самом деле она чертовски напугана. В «Пледжс» все только и делают, что «отдают всех себя» и «помогают другим», поэтому если поначалу мне казалось нечестным заставлять нас мыть за собой посуду и драить сортиры — будто они уборщиц нанять не могут — то потом с удивлением обнаружила, что мне по-настоящему приятно что-то для кого-то делать. Потому как в такие моменты меня оставляют мысли о том, что я стала наркоманкой, которая в тридцать лет оказалась в реабилитационном центре. А после, когда эти мысли возвращаются, они уже не угнетают меня так сильно.

— У нас еще осталось несколько минут до начала «группы», — говорю я Томми. — Почему бы нам с Верой не прогуляться? Я объясню суть дела.

Томми кивает и улыбается, Вера же с явным облегчением позволяет взять себя за одну из обтянутых спандексом рук и вывести туда, куда повел меня Томми в тот день, когда мы обсуждали состояние моей духовности. До «Пледжс» я никогда в жизни не употребляла таких выражений, как «суть дела», и не только из-за того, что это штамп, а еще и потому, что звучит отвратительно. Однако по мере своего пребывания здесь я стала менее требовательна к себе.