Второй кающийся заканчивал свою речь:

— Нерегламентное проявление фантомизма ставит перед нами новые рубежи и новые цели…

— Сейчас они, — подумал куратор, — уже в который раз прокричат свое «Будь готов», и зал ответит…

Но что-то сегодня произошло неуловимое, сзади тихий шепот не спеша приближался к первым рядам. Сначала еле слышно, потом все громче и явственнее слышались слова недовольства: «Мы против, мы против… Они будут пачкать, а мы…». Зал постепенно из строго структурированной субстанции превращался в толпу, со всеми признаками пока что скрытой стихии, то ли разрушения, то ли созидания.

Куратора учили опасаться толпы. Нет ничего страшнее неуправляемого скопления индивидуальностей, и важно перехватить, уловить момент, ту точку, когда еще колеблющиеся не осознали себя причастными к общему порыву.

В первых рядах некоторые уже выкрикивали протесты. Несколько пионэров поднялись с мест. Волнение охватило зал. Послышалось:

— Разве можно это терпеть. Они пишут… — и тройка пионэров в центре зала хором прокричала:

— Пионер, ты не дурак, ты законченный…

Последнее слово взорвало зал. По разговорной инструкции это слово было запрещено к употреблению. Председатель вскочил из-за стола, как отпущенная пружина и, тщетно стараясь перекричать зал, не прерываясь, без пауз, несколько раз рявкнул в толпу:

— Будьте готовы!

На что зал никак не реагировал. Дальние ряды объединились в единый протест и скандировали:

Пионэр, ты всем пример,

У тебя есть много дел,

А ведешь себя как…

Последнее слово, также запрещенное инструкцией, подхватили почти все присутствующие. Казалось, что им просто хочется его кричать, и не от того, что этим запрещенным словом их обозвали, а от того, что им нравилось хором орать это сочетание из трех букв.

Куратор понял, что система, державшая порядок, пошла в разнос и наступила его очередь действовать, и действовать немедленно. Он встал со своего места, в три шага преодолел пространство, отдалявшее президиум от края сцены, вытянулся в стойку смирно и запел как мог:

Нам, пионэрам, сделать немало

Родина-мать навсегда приказала.

Плотно сомкнем мы наши ряды,

Рядом в строю есть и я, есть и ты.

И только на последней строчке куплета к куратору присоединились первые ряды:

Нам, пионэрам, дело всем дали,

Главное цель, остальное детали.

Вырастут люди все без оков,

Крик пионэра — всегда будь готов!

Третий куплет пел стоя уже весь зал. По окончании гимна наступила глухая тишина, никто не смел пошевелиться. С минуту никто не садился. Первым пришел в себя Председатель и, несколько смущенно кашлянув в ладонь, тихим, но твердым голосом предложил всем сесть. Напряжение спало, послышались шорохи от рассаживающихся пионэров. Кающихся отпустили на свои места и по предложению Председателя приступили к обсуждению происшествия. Выступило по три пионэра от каждой стороны. Предложение по итогам обсуждения, естественно, было единым: «Усилиться и напрячься».

Куратор за столом президиума вспомнил, как начинал работу в этом проекте:

«Это было? Это было когда первый пионэр, неказистый юноша, слонялся по коридорам и закоулкам Центра генерации. Тогда молодежь с нескрываемым любопытством старалась пообщаться с очкариком, который с завидным терпением отвечал на вопросы и даже на те каверзные, которые задавали ему особо язвительные сотрудники Центра. Очкарика не смущали ни вопросы о его происхождении, ни вопросы, как говорится, «ниже пояса». Он монотонно объяснял, кто он и зачем здесь находится. А потом, когда появилась первая партия пионэров, очкарик исчез. Объявили, что он пропал без вести».

Собрание подходило к концу. Решение приняли единогласно: «Принять к сведению усиление и напряжение». Зал опустел. Куратор выходил из помещения последним и машинально подмигнул «первенцу», глаза которого из-под круглой оправы очков пристально смотрели на него.

* * *

Они более часа блуждали по бетонным переходам, и Лучу уже несколько раз замечал спонтанные изменения конфигурации проходов и коридоров. Создавалось впечатление, что лабиринт меняется как-то сам по себе, независимо от того, где ты в нем находишься. Венса рядом с Лучу успокоилась и неотступно следовала за ним, иногда прижимаясь к его спине, когда он замедлял движение. Они остановились, чтобы передохнуть и отдышаться, воздух становился все более спертым и влажным; уселись, прислонившись к прохладной, шершавой стене, и молчали. Говорить о чем-то совсем не хотелось. Желание было только одно — поскорее выбраться отсюда. Он спросил ее:

— Ты не устала?

Она ответила:

— Нет, я могу идти.

— Посидим немного, — продолжил он, — наверное, скоро мы найдем выход. Зачем им держать нас здесь так долго?

— Да, мы скоро найдем выход, — согласилась она и опустила голову ему на плечо. — Мы должны его найти.

Они снова замолчали. Где-то далеко в глубине опять появились странные звуки, как будто кто-то ритмично стучал в стену чем-то тупым и тяжелым, а в ответ этим ударам слышался стук более частый и гораздо тоньше.

— Перестукиваются, — сказал он.

— Они хотят встретиться, — согласилась она. — Нам тоже надо постучать.

— Мы сейчас отдохнем и постучим, — ответил он.

— Хочешь, я дорасскажу историю про Бажену, — она заглянула ему в лицо.

Он кивнул головой. Венса прислонилась к нему, закрыла глаза и продолжила свой рассказ:

«Уже совсем стемнело, когда Бажена смогла покинуть дом и на ощупь по еле различимой тропинке, зигзагами уходящей вверх на Гори-гору, двинуться на праздник. Она шла, не чувствуя ног, ее несло туда наверх счастливое предчувствие встречи с Яри.

— Он уже, наверное, там, среди остальных, и ждет меня, — подумала она, на ходу снимая одежду и подставляя молодое тело под ласковые прикосновения высокой травы и молодой листвы низкой лесной поросли. Звезды высыпали в вышине и освещали ей путь. Вот она обогнула отуростье, где когда-то были вырубки, обошла длинный гребел, где по осени местные собирали смакуши, и вышла на плоскую вершину горы».

Венса замолчала, взяла его за руку и через минуту продолжила свое повествование:

«Наверху парни разожгли костры. Дым ровными столбами уходил высоко в небо. У костров несколько пар играли в догонялки. Сполохи пламени высвечивали из темноты их светлые тела. Поодаль ближе к лесу слышались смех и множество голосов.

Она обошла поляну, Яри нигде не было. Несколько незнакомых парней из других деревень останавливали ее, предлагая поучаствовать в играх, но она со смехом отказывала всем».

— Почему они, я имею в виду старших, родителей, нам выбирают с кем быть? — спросила она Лучу.

Он поцеловал ее в лоб и тихо, почти шепотом ответил:

— Мне рассказывала мама Лу, что отца ей выбрал Старик и она подчинилась. Там у них, далеко в лесу, было такое правило — слушать Старика и во всем ему подчиняться.

— А что потом? Мама Лу полюбила твоего отца?

Он подумал и ответил:

— Да, полюбила, потому что вместе со мной они ушли из деревни, так велел Старик.

— Так велел Старик, — она повторила его последнюю фразу и снова спросила:

— А мы можем обойтись без Старика и сами что-то решить без старших?

— В твоем рассказе Баженка разве сама выбрала себе Черныша или… — он запнулся, подбирая нужное слово, — или рассказ еще не закончен?

— Рассказ еще продолжается, — ответила она, и в туннеле снова послышался ее тихий и тревожный голос: