— Вам хорошо, — не успокаивался Аполлон Иванович, — вы один, а у меня жена любимая осталась там. Как она там без меня? Ничего обо мне не знает, не ведает. Какого же ей?

— Я когда-то был не один, да здесь с годами остался совсем один. Наверное, дали бы свободу там среди людей, затосковал бы по дебрям своим, — грустно пробурчал Ботя.

Они набрали уже целую котомку темно-красной ягоды и пора было двигаться к дому, когда обнаружили заточенную с одной стороны и очищенную от коры, довольно длинную, метра два, палку. Она явно напоминала острогу, которую здесь кто-то оставил сезона два, три тому назад. Ботя от изумления долго не мог ничего сказать, так и стоял с открытым ртом, в упор рассматривая эту диковинную для этих мест вещь.

— Если это не дело рук человека, то провалиться мне на этом самом месте, — прервав оцепенение, выдавил из себя Ботя.

— Здесь близко река, кто-то оттуда шел, — добавил Ботя, — судя по заточке, орудие серьезное и рыбу острожить можно им свободно.

— Вот, вот я же говорил — нужен плот, — возбужденно произнес Аполлон Иванович.

— Это скорей всего рыбак-охотник, одиночка. Шел по берегу реки, и что-то здесь с ним произошло — оставил, обронил такое орудие? — предположил Ботя.

— Надо срочно обследовать берег, — в нетерпении предложил Аполлон Иванович.

— Сегодня нам не успеть, уже поздно. Может быть, завтра, — ответил Ботя и двинулся к избушке. Аполлон Иванович нехотя побрел вслед за ним.

Солнце уже клонилось к закату, а шагать им до дома оставалось еще километров пять. В избушку они ввалились, уже когда первые звезды замерцали на вечернем небосклоне. За ужином Аполлон Иванович снова завел разговор о реке и постройке плота.

— А как его можно сделать без гвоздей и без веревок? — упрямо поинтересовался он у Боти.

Ботя понял, что пока он не объяснит Аполлону Ивановичу технологию сооружения плота, он от него не отстанет.

— Будем вязать самодельными веревками — жгутами из ивовых веток, — ответил Ботя не очень уверенно, и Аполлон Иванович понял, что сейчас настаивать на немедленном построении плота не имеет смысла.

Эту ночь Аполлон Иванович спал плохо — он все время думал о реке, об охотнике, потерявшем острогу, и о постройке плота. Если все получится, то куда его может вынести река? Наверное, к каким-нибудь людям. И может быть, они его сразу не сдадут органам, может быть в этих глухих местах и органов то никаких нет. Ботя уже давно посапывал в углу на своей лежанке, а Аполлону Ивановичу очень хотелось поделиться с ним своими мыслями, но он ждал наступления рассвета, еще одного нового дня без Венеры Петровны.

К реке, к тому месту, где они нашли острогу, Ботя и Аполлон Иванович отправились только на третий день. Хозяйственные работы отнимали массу времени и сил. Весь день ранней весны уходил на добывание пропитания, заготовку дров и мелкий ремонт их примитивного скарба и одежды. Профессора они никак не могли похоронить — большого тепла еще не было, земля не оттаяла, да и к присутствию на их глазах останков «ВВ» они попривыкли.

Обследование берега реки ничего не дало. Река как река. Размеренное течение в этом широком месте внушало спокойствие и надежность тому предприятию, к которому так стремился Аполлон Иванович. Ботя по обрывистым берегам деловито искал материал для плота. Бревен, то есть стволов деревьев, принесенных течением реки, было предостаточно. Можно было выбрать материал для плота, но работа предстояла весьма тяжелая и долгая, и поэтому Ботя пока что не стремился ее начинать без серьезной подготовки, да к тому же он явно был против затеи Аполлона Ивановича.

Идея выбраться из этой глуши, справляясь по реке, так захватила Аполлона Ивановича, что он теперь плохо спал, постоянно бурчал Боте о постройке плота, и снился ему один и тот же детский сон: «Как он стоит на двух бревнах, а они расходятся на воде и ему их никак не удержать».

Детство свое Аполлон Иванович провел на реке в небольшом городке. Матери своей он не помнил. Его воспитывал отец да старая бабка — мать матери. Летом, когда по реке справляли кругляк, мальчишки забавлялись тем, что бегали с шестами по бревнам. Взрослые всячески запрещали эти занятия, но запреты мало влияли на мальчишек. Городок жил не тужил своей провинциальной обыденностью. Основное население его состояло из сплавщиков, нескольких бригад лесорубов, немногочисленных градоначальников и прочих людишек, обеспечивающих более менее спокойную жизнь всем остальным. Времена в те годы нельзя сказать, что были угрюмыми, но как-то веселости, особо среди взрослого населения, явно было недостаточно.

Лица на улицах встречались слабо улыбчивые, в основном озабоченные чем-то не понятным с точки зрения градоначальства. Эта не мотивированная унылость препятствовала развитию города, так сказать, движению научно-технического прогресса. Особо страдало от этого городское руководство, все силы кладущее на алтарь просвещения и градостроительного прогресса.

Для поднятия настроения и энтузиазма градоначальство продвигало новации на разных поприщах, особо любило оно аудинаправление — в городе сочинялись и исполнялись гимны на основные случаи общественного блага. Во всех гимнах обязательно встречались слова патриотического содержания:

— Чуден город наш родной —

Расцветает весь весной.

За него мы жизнь дадим,

Но врагу не отдадим!

Аполлон Иванович по молодости, занимаясь каким-нибудь полезным делом, часто мурлыкал себе под нос эти слова. Народонаселение обязывалось гимновать по разным, соответствующим городскому регламенту, случаям. Другие возбуждающие на энтузиазм действия градоначальства не так сильно веселили горожан, как гимны. Поквартальный перевод стрелок часов и обязательная форма одежды для отдельных слоев населения как-то незаметно стали повсеместно привычными, а вот гимнование уж чересчур тревожило обывателей, кроме одного — автора текстов и музыки. Автор расцветал от постоянных все новых и новых заказов градоначальников. Уже был построен, точнее возведен домище, можно сказать дворец, конечно, по меркам данной местности. Высокий забор скрывал провинциальные роскошества внутреннего двора. Горожане даже с некоторой торжественной опаской поглядывали на это место. Но, как часто бывает в обыденности, случился пожар — все великолепие сгорело вместе с хозяином. Пожарная комиссия, разбираясь в причинах сжигания постройки, в акте указала: «возгорание произошло от неосторожного обращения». Часть членов комиссии настаивала приписать слова: «… обращения с огнем», но руководство понимало с кем неосторожно обращался хозяин, и в заключении слова: «с огнем» были вычеркнуты.

Таким образом, Аполлон Иванович уже в отрочестве остался почти круглым сиротой и без жилья. Бабка взяла его к себе и воспитывала на каких-то уж совсем древних традициях, поэтому в школе его считали не таким, как все, но уважали за ум и красивость. Еще во время учебы он увлекся насекомыми и состоял в кружке юных энтомологов.

Жизнь проистекала своим чередом. Градоначальство после пожара упразднило ряд гимнов, оставив только вечерний и утренний, — население постепенно успокоилось, тем более, что наступила весна и сплавщики отправились на свое сезонное занятие. Горожане в соответствии с регламентом надели зеленое, за исключением особо оговоренных жизненных случаев, — к ним в этом сезоне отнесли: дни рождения, свадьбы и похороны.

Аполлон Иванович в школе был не просто отличником, а как его называли — феноменом. Он мог знать предмет «назубок», но увлечение энтомологией частенько оставляло его с плохими оценками по не очень интересным, с его точки зрения, некоторым предметам. Особенных дружков у него не было, кроме пай-мальчика из семьи одного из градоначальников. Этот «паинька» и выглядел благодаря строгому семейному воспитанию уже в этом возрасте очень солидно и элегантно. Звали его «Сансан» из-за имени и отчества — Александр Александрович.