— Я думаю, что прибьется он к социальным странникам. Там у них свободы пруд пруди. Да еще и «карьеру» у них сделает — знахарем или гуру каким-нибудь станет, — после некоторой паузы произнес Предводитель.

— Может быть, может быть, — громко произнес Ветеран. — Да ему пора бы и проснуться, проверки могут появиться, уже почти полсуток в дороге.

* * *

— Прошу предъявить, — жесткий голос разбудил его.

Двое в одинаковых штатских костюмах стояли рядом и пристально смотрели на него.

— Вот мой браслет, — он показал им пустое запястье.

— Мы должны его проверить, прошу набрать код, — потребовал старший.

Он срочно стер себя у них в памяти и заставил пройти дальше мимо якобы пустого места.

— Они забыли третье мое доброе дело, — подумал он грустно. — Ведь было же третье… — и снова задремал.

За окном вагона надвигалась осень с опавшей листвой, серожелтой травой на лугах, нередкими дождями и ярко-синим небом, иногда проглядывающим сквозь темно-серые облака.

Город встретил его предзимней суетой. Граждане, вернувшиеся после летних отпусков, наводнили городское пространство, и народу везде было многовато. Передвигаться среди этого движения вначале было непривычно и неудобно.

Перед дверью квартиры, где они жили с Фари, он остановился в некоторой нерешительности и, немного отдышавшись, нажал на кнопку звонка. Никто не отозвался. Он повторил попытку несколько раз. Результат не изменился. Создавалось впечатление, что в квартире никого нет. Соседняя дверь приоткрылась, и в просвете образовалась лохматая голова мальчика лет семи.

— Дядя, там никого нет, — задорно произнесла лохматая голова, и два любопытных глаза уставились на него.

— А где же хозяйка? — спросил он мальчишку.

Не высовываясь дальше из проема двери, голова четко ответила:

— Ее подвергли.

— А там жил еще и дядя? — спросил он снова.

— И дядю подвергли. Бабушка сказала, что они вредители, вот их и подвергли, — ответила голова.

— И давно их подвергли? — спросил он машинально.

— Уже только лето началось, их и подвергли. Я не боялся. Это бабушка ругает вредителей. А я смелый. Я не боюсь.

— Спасибо тебе, — он спустился вниз и вышел на воздух.

— Что значит — подвергли? — подумал он. — А то и значит — ее либо ликвидировали, либо поступили так же, как с ним. В любом случае Фари ему не найти. Против всей системы у него оружия нет.

Прошло уже полдня, как он находился в городе, а задача — где ему пристроиться на ночь — еще не была решена. Покрутившись по центру, он сменил одежду, утеплившись по погоде, перекусил у пункта раздачи и к вечеру оказался рядом с домом Сандры, точнее рядом с большой стройкой на месте, где он когда-то скрывался на чердаке.

Стройка гудела и издавала металлические звуки — двигались краны, машины с материалами въезжали на стройплощадку, закрытую высоким забором. Судя по надписи на щите — строился, возводился офис крупного банка. У водителя остановившейся машины он спросил:

— А раньше здесь был старинный дом, куда все делось?

— Жильцов расселили, кого куда, а дом снесли, — ответил водитель, осматривая колеса.

— А была же памятная доска музыканта, он жил здесь? — как бы размышляя, спросил он снова.

— Да, чего-то такое было. В начале стройки даже демонстрация была из жителей, но потом вроде разобрались. Не жил тут никто известный, да и жильцы подписали какую-то бумагу, — ответил водитель. — Да вы и сами знаете — большие деньги и привилегии делают чудеса. Советую на кладбище побывать — там в нынешнее время старушки все расскажут.

Водитель привычно постучал ботинком по задним скатам и исчез в кабине самосвала. Вечерело, идти на кладбище было поздно, и ночевать где-то надо. Эту ночь он скоротал на лестнице одного из жилых домов. Приспосабливаться в гостинице в первую ночь после возвращения он не захотел.

* * *

— Коллега, а зачем же вы Фари-то подвергли? — укоризненно спросил Ветеран. — Девушка-то, вроде хорошая и работала у вас в органах.

— Да, подвергли, — утвердительно ответил Предводитель. — Чистка рядов, батенька, полезная вещь. Авторитетно могу вам заявить — связи у нее были не качественные: этот сожитель ее — феномен, да и южное ее родство вызывали подозрения.

— Какие-то вы нечеловечные, — проворчал Ветеран. — Можно было бы и мягче поступить.

— Мягче, батенька, никак нельзя. Время сейчас не «слабины», а «усиления». Да вы не жалейте всех, на всех жалости не хватит. Жалейте только себя, тогда жизнь для вас будет счастливая.

— Себя мне уже поздно жалеть. Вы, коллега, опять забыли, что меня уже нет. А кто мертвых жалеет? — с грустью произнес Ветеран.

— Вот и опять вы, батенька, не правы. У нас мертвых-то и принято жалеть больше, чем живых, да и то если, конечно, на то есть соответствующее указание, — возразил Предводитель. — Да и хватит нам с вами спорить. В споре мы истину с вами не родим. Только запутаемся.

Они оба замолчали и долго сидели на каменной лестнице, прислушиваясь к его тревожному дыханию. — Ему завтра на кладбище идти, надо выспаться, а спать здесь на бетонной площадке так не удобно, — заметил Ветеран.

— Ничего, батенька, я в молодости черти как и где спал, на голой земле приходилось. Лихая, можно сказать молодость была в органах, — мечтательно произнес Предводитель.

Проснулся он рано. Утро выдалось зябкое и мокрое и началось красным рассветом. Такие осенние дни бывали редки, когда уже не горячее солнце ярко освещало мокрый от ночного дождя город. Кладбище находилось в пригороде, кладбищенская контора располагалась в его старой части. Снаружи, на деревянных лавочках сидели и беседовали три ладненькие старушки:

— Много народу сегодня хоронят, — услышал он голос одной из них.

— Много-то, ой много, и вчерась, да уж поди всю осень, кажинный день. Один за одним, — продолжила другая.

— Куда смотрит наше правительство? — проворчала третья.

— А при чем здесь правительство? Покойники у него не спрашивают — когда умирать? — продолжила первая.

— А кто ж тогда виноват? — спросила вторая.

— Природа такая. Раз родился, так и должен и помереть, — ответила третья.

— Да, когда старый-то, это — понятно, а вот когда молодых хоронят это — не хорошо, — заметила первая.

— А молодежь помирает много от глупостей, — сказала вторая.

— Не ворчите на молодежь, она у нас замечательная молодежь, умная, — возразила третья.

— Да, конечно. Я вот с этими кнопками на браслете путаюсь и боюсь их нажимать, — поддержала ее первая. — А внук в этих штуках электрических разбирается быстренько.

— Мы с вами уже «отстой», — продолжила вторая. — Это мне так мои молодые говорят: «Какой же ты бабуля "отстой" у нас, никак не можешь запомнить где и чего нажимать». Так и говорят.

— Зато мы мудрые, то есть я хотела сказать, что опыта у нас много, — сказала третья.

— Да, мудрые-то мы мудрые, да только кому нужна эта наша мудрость? — грустно размышляла первая.

Наступила пауза. Он стоял поодаль и то ли от стеснения, то ли хотел услышать продолжения разговора, не приближался к старушкам и не о чем их не спрашивал.

— А вот и молодежь пожаловала, стоит стесняется, что ли? — тихо произнесла первая.

— Да, наверное, стесняется, — он, видать, нездешний, и какой-то непутевый, — заметила вторая. — Ночь плохо провел, помятый весь. Хочет что-то спросить и не решается, — продолжила третья.

— А что у нас-то спрашивать? Только, что: где, кто захоронен? — прошептала первая.

— Может, он из этих — социальных странников? — спросила вторая. — Может, он просто голоднющий?

— Эти, как их сейчас называют «СС», — не стеснючие. А этот на интеллигента похож, — ответила третья.

— Вот такие, как он, могут подвиги совершать. Видите, глаза какие — ясные и простые, — продолжила первая, — он, наверное, добро хочет делать, да по молодости не знает — как и где?