Вот и образовалось политическое недоразумение.

«Как быть? — кумекали начальники и раскумекали: — Надо этих нарушителей выдворять аккуратненько, без эксцессов, указывать им, уже не друзьям, свое место на реке — пусть знают».

День выдался прекрасный. Морозец не прихватывающий, солнце сверкает, снег искрится, ветра нет — благодать! Служи да служи потихоньку — ан нет! Поехали те на санях своих. Наш «вышкарь» их еще за километры обнаружил, как положено доложил. Образовалась у нас команда с дежурным офицером. Выдвинулись мы с упреждением на ожидаемое место встречи с нарушителями. Встали на их пути и всем видом своим показываем, что нельзя вам ездить здесь. Правда, автоматы за спиной держим — приказ такой был: оружие ни в коем случае не применять.

Встретились; те остановились — тоже недоумевают, что это мы хотим от них. Штук пять их было. Старший из саней выскользнул и что-то по-ихнему разговаривает, волнуется — наверное, сильно ехать хочет. А наш старший не промах — несмотря на то, что язык недружественный не знает, всё же заявил ему знаком руки, что им надо ближе к своему берегу держаться. А тот то же самое делает. Стоят они напротив друг друга и решительные протесты руками заявляют. Наш-то докумекал более ясно показать, какие они нехорошие нарушители: на снегу ногами нарисовал две черты, руками показал, что это их и наш берег реки, и уж совсем выразительно (ну, уж тут любому станет ясно) указал, где они должны быть.

Эту нашу карту на снегу тот старший своими недружественными обувками стер и давай свою рисовать, где наше место уж совсем к нашему берегу близко было. Их старший и наш этот спор ногами долго не могли закончить. Спорщики утихли только тогда, когда произошло иссякание аргументов: весь снег вокруг утоптали — негде карты рисовать. А эти в санях песню завели всемирно известную, революционную, только на своем недружественном языке. А наши эту песню петь-то не могут — полкуплета знали, не больше. Наш старший сразу уловил воспитательную недоработку, посетовал: мол, что же вы, погранцы, изобразить как бы против ничего не можете? Наши натужились, изобразили полтора куплета про девицу, которая на берег выходила, и затихли. Те еще что-то свое спели и тоже замолчали, закурили сигареты с фильтром. Наши тоже было хотели закурить, да как-то неудобно стало самокрутки на глазах у бывших друзей раскуривать. Гонца послал старший. Туда-сюда быстро смотался он в сельский магазин, ящик папирос притащил. Закурили. Эти пальцами в наши папиросы тыкают, объясняют, что у нас табака мало, а в их сигаретах много, — обижают нас, так сказать, политически. А наши им в ответ показывают на их сигареты и сено в санях. Так сказать, адекватный ход сделали, то есть на руках показали, что их табак есть барахло сенное, а наш гораздо лучше.

Еще маленько постояли. Начальство решило: да ну их — и бросило это дело по выдворению. После того случая велено было вообще их не трогать во избежание эксцессов. Но, к сожалению, позже эксцессы случались. А по этому случаю ему поручили листовку политически верную сделать. Так впервые он стал штатным рисовальщиком — стал стенгазеты делать и плакаты малевать. К тому времени он уж «фазаном» был, что означало второй год службы. Про них, про «фазанов», говорили: «Веселые ребята», намекая на то, что теперь они опыта набрались, служить научились. До дома еще далеко. Думы в голове должны быть веселые, не то что у молодых салаг, которых окрестили как «Без вины виноватые». Все хозработы непрестижные на них были. А «деды» всегда были в уважении и почете. «Дед» есть «дед». До дембеля, то есть демобилизации уж дни считает. Морально и материально готовит себя к отправке домой. Чемодан дембельный готовит, и лозунг у «дедов» был такой: «У них есть Родина». Так что у всех свой художественный образ был от произведений разных: «Без вины виноватые», «Веселые ребята», «У них есть Родина».

Служить ему оставалось полтора года.

* * *

Вахтер-охранник сначала его не узнал.

— Вы по записи?

— Нет, — ответил он.

— Без записи не положено, — вахтер перегородил ему дорогу.

— А где можно записаться? — спросил он.

— Не могу знать, — сурово ответил вахтер.

— А кто может знать? — спросил он.

— Кто может знать, не могу знать, — в том же тоне ответил вахтер.

Он вышел наружу и еще раз осмотрел надпись на стене. Бронзовая доска гласила: «Центр лицензирования искусств».

«Так, — подумал он, — год назад удалось сюда проникнуть беспрепятственно, а теперь у них там что-то изменилось».

Он снова, преодолев две массивные двери, остановился у вахтера.

— Вы меня помните? — спросил он.

Вахтер насупился — ему явно не хотелось препираться с очередным посетителем.

— Я… — и он назвал свой творческий псевдоним.

У вахтера что-то в голове щелкнуло — он изменил выражение лица с недовольного на любопытствующее.

— А, это вы, — как бы что-то вспоминая, произнес вахтер. — Да, что-то припоминаю. Но вы без записи. Без записи не положено.

«Опять двадцать пять! — подумал он. — Надо что-то делать».

Он напрягся и с выражением прочел:

Вас опять не пропускают —

Ваш талант не помогает.

Не спешите уходить —

Это надо пережить.

Обрести покой и мудрость

И не делать больше глупость,

Не ходить туда, где вам

Пропуск будет и не дан.

Вы опять не записались

И, конечно, оплошали.

Вы попали в плохиши —

Тут уж пой или пляши,

Ничего уж не поможет,

И пора уже итожить:

Неудачник вы такой —

Лузер вы такой-сякой!

— Слагаете, значить, — уже более дружелюбно произнес вахтер. — Но всё равно без записи нельзя.

— Так что же мне делать? — уныло спросил он. — Читать стихи до вечера?

— Зачем читать? — удивился вахтер. — Вот там внизу телефон — наберите номер секретаря.

— А какой у него номер? — спросил он.

— Там должна быть бумажка. На ней всё написано, — ответил вахтер и снова сделал деловое лицо.

На помятом листке с грязновато-загнутыми краями он с трудом нашел номер секретаря. К его огорчению, посетители, бывшие здесь ранее, около этого номера хаотично начиркали еще несколько номеров, и это обстоятельство сулило ему серьезную аналитическую работу — найти нужную запись.

И он начал этот изнурительный процесс. Первые три номера молчали, и ему подумалось, что там, наверное, уже все телефоны сняли вместе с проводами. Только на пятом ему ответили:

— Слушаю вас внимательно, — молодой женский голос внушал доверие.

Выдохнув, он неожиданно выпалил:

— Мне нужна запись — я хочу записаться.

— Нет проблем, записываю, — ответили в трубке.

Он разборчиво продиктовал свою фамилию, имя и отчество, творческий псевдоним и почему-то добавил к этому дату своего рождения. Трубка молчала. Он после нескольких секунд паузы алёкнул. На том конце ответили вопросом:

— Всё?

Он подтвердил:

— Да, всё.

В трубке послышались частые гудки — абонент отключился. Он снова набрал тот же номер — ответа не последовало. Поразмышляв не более полминуты, он направился к вахтеру и, приблизившись к нему на довольно малое расстояние, уверенно произнес:

— Я записался.

— Проходите, — безразлично ответил вахтер.

В приемной руководителя центра, кроме секретаря, в дальнем углу на небольшом диванчике уютно расположился сухонький старичок. Он явно скучал, перелистывая какой-то журнальчик. Во всём помещении как-то необычно царила тишина. Секретарша, откинувшись в кресле, мечтательно уже, видимо, в тысячный раз разглядывала массивную дверь начальника. Старичок вообще был неслышен, и его маленькая фигурка на фоне дивана была малозаметна.