И однажды получилось так, что это мы с мамой оказались вдвоем. А папа – с Ленкиной мамой…

Как раз начались летние каникулы, и мама решила перевести меня в другую школу, но к осени все изменилось: Ленкина мама, как оказалось, уже давно собиралась уехать в Ригу, а к сентябрю и папе нашли там работу, так что все устроилось само собой. Видеть рядом рыжее солнышко мне больше не пришлось.

Первого сентября одноклассники пялились на меня как на диковинку в зоопарке, но учительница быстро это пресекла, взгляды и шепотки прекратились. А я стала строить стенку, через которую прекрасно долетали приветы, вопросы «как решила задачу» или ни к чему не обязывающая болтовня, но что-нибудь посерьезнее и потеплее отскакивало, как мячик.

Сегодня я оказалась в центре внимания – девчонки заметили и новую машину, и белобрысого водителя. Много вопросов они не задавали, но пол-урока поглядывали в мою сторону и шушукались, пока математичка не пригрозила классу письменной работой. Еле дождавшись перемены, они было сунулись ко мне, но вмешалась Полина, моя соседка по парте, и сплетницы быстро скуксились, а я в очередной раз возрадовалась, что с прошлого года сижу с ней рядом.

Пролетел ноябрь. В магазинах появились рождественские украшения, раза два выпадал снег, но не залеживался. Декабрь стоял удивительно теплый, и меня это радовало – терпеть не могу холода. Мама постриглась, купила новое пальто и поговаривала о том, что стоило бы опять заняться керамикой… можно ведь и печку купить, небольшую, обжигать всякую мелочь? Чашки там, пепельницы? Я тоже строила планы, играла в школьном театре, подумывала о том, чтобы написать пьесу, сочиняла стихи. Полина рисовала к ним иллюстрации – ломких глазастых людей с тонкими пальцами и волосами невероятных цветов. После уроков мы шли к ней или ко мне. Ко мне чаще – у нас в квартире места было больше. Пили чай или какао, жевали печенье, которое мама пристрастилась печь, сочиняли невероятные истории о приключениях в другом, волшебном мире. В моей комнате нам было удобно, но если мы оставались в квартире одни, то перебирались в комнату с камином. Даже если его не топили, здесь сочинялось лучше. «Как в замке!» – вздыхала Полина, она-то жила в панельном доме.

В один из таких теплых дней заявился отец.

Они с мамой, как говорили взрослые, «сохранили хорошие отношения», поэтому в доме у нас он время от времени появлялся. Я у них гостить не желала, хотя приглашали – и он, и его новая жена. Ленка молчала, в сетях меня не френдила, и я была этому рада.

На отцовские сообщения я отвечала аккуратно, а когда поехала с классом в Ригу, согласилась посидеть с ним в кондитерской. Он дарил подарки, спрашивал о школьных делах, звал поехать с новой семьей на курорт, потом мы разбега́лись, и я тихо радовалась, что живем в разных городах.

Бабушка – та, что с отцовой стороны, – даже как-то пыталась выговаривать маме: настраиваешь Дину против… Ничего подобного, я сама была так настроена.

Пожалуй, сегодня мое настроение немного изменилось. Даже на дежурный вопрос «как дела?» я ответила, для разнообразия, «хорошо». У нас ведь правда все было хорошо, отец это заметил.

– Красиво сделано, – одобрил он, оглядывая гостиную.

Тогда, в прошлой жизни, отец не раз предлагал установить камин и почти было уговорил маму, но тут случилось рыжее солнышко. Мне показалось, что он разглядывает нашу новую гостиную с небольшой досадой: не он сделал. Я рассказывала, как быстро и здорово все происходило, как мы с мамой выбирали шторы по каталогу, потом перескочила на рассказ о школе – проговорилась, что дружу с Полиной, он, кажется, обрадовался. Я сварила какао, отец поставил на стол коробку конфет. Уже очень давно у нас не было такого разговора.

– Хорошо у вас! – сказал отец, кивая в сторону камина. – И маска хороша. На ярмарке купили?

– Мама сама сделала, – пожала я плечами.

– Все-таки занялась! – кивнул он. – Правильно сделала!

И я разозлилась: занималась мама уже не при нем, но все-таки достаточно давно, чтобы во время редких визитов он мог об этом узнать.

– Вообще-то давно уже, – буркнула я, уткнувшись в чашку.

Хорошее настроение мигом улетучилось. Отец понял, что ляпнул что-то не то, неуклюже попытался вернуть разговор на прежние рельсы, но, к счастью, домой вернулся Эрик.

Я вцепилась в его появление как в спасательный круг и наотрез отказалась понимать намеки: может, девочка хочет с папой наедине поговорить? Так что беседу мы продолжали втроем и разговор шел в основном о ремонте. Мужчины держались дружелюбно, но невооруженным глазом было видно, как же они друг другу не нравятся! Я-то это быстро просекла и еле сдерживалась, чтоб не захихикать: надо же, ревнуют! Причем про Эрикову ревность и неприязнь я думала с умилением, а вот отец вызывал у меня только злорадство. Опомнился!

До «опомнился», конечно, было далеко. Вскоре папа начал прощаться, маму он так и не дождался – да и хотел ли? Мы попрощались в дверях, он помялся, хотел что-то сказать, но выговорил только:

– Передавай маме привет. И приезжай в Ригу… все-таки.

– Ага… – кивнула я и добавила про себя: «Привет передам, а в дом к тебе – ни ногой!»

В гостиную я вернулась выжатая как лимон, пожалела было, что тут же не ушла к себе, но отчим не позволил раскиснуть окончательно. Он прекрасно умел слушать, хотя рядом с ним можно было и молчать. Однако вскоре мы непринужденно, как всегда, болтали. Потом разбирали задачу, которая у меня не вытанцовывалась, готовили обед к маминому приходу. С отцом у меня так не выходило. Даже когда он еще жил с нами, то возвращался обычно поздним вечером, уже и уроки были сделаны, и еда готова, и разговоры переговорены – с мамой.

Недели через две папа приехал снова.

На сей раз никаких дел у него, похоже, в городе не было, он именно к нам приехал. Даже в школу пришел, на концерт. Мы с Полиной там тоже участвовали, показывали отрывок из шварцевской «Золушки»[1].

Мама сидела рядом с Эриком, и они, пожалуй, были самой красивой парой в зале. Полине я этого, конечно, не сказала – да ей и неважно было, она своих родителей обожала. Они тоже расположились в первом ряду и не сводили глаз со сцены.

Я страшно волновалась, но все прошло гладко. Полина грозно выговаривала: «Ты – девочка, конечно, замечательная, но не ко времени. Картину портишь. Грезишь, а это заразно», – а я только рот открывала, как рыба, не в силах слова вставить. Зал послушно смеялся над словами мачехи о государстве, которое должно работать. Публике понравилось, когда мы вышли на поклон, нам хлопали усердно.

И тут я увидела отца. Счастье, что мы уже отыграли, а то я бы точно запнулась. Папа стоял у стены, а в руке держал букет гвоздик. Дождавшись, пока откланяется руководительница кружка, он протиснулся к сцене и неловко сунул гвоздики мне, сорвав аплодисменты. Больше никому родители цветов не дарили.

Мы ушли переодеваться, разгримировываться и шумно переживать успех, а в зал вернулись, когда концерт закончился, – после нас оставалось еще два номера. Мама с Эриком уже махали и протискивались в мою сторону, но отец успел раньше.

– Ты молодец! – выдохнул он. – Настоящая Золушка.

– Спасибо… Ты какими судьбами? – буркнула я.

– Мне нельзя на премьеру?

– Ну, это еще не премьера, премьера после Нового года будет. Как ты узнал-то?

– На сайте школы посмотрел. Ты же тихаришься, Комиссаржевская моя.

Я хотела было съязвить: ой, пап, в лесу последний мамонт сдох! Ты же даже на дни рождения ко мне не приезжаешь! Но мама с отчимом уже были рядом и радостно меня поздравляли. У них, оказывается, тоже были цветы, и не один букет, а два – второй они вручили Полине. А мне еще подарили книгу Михаила Чехова.

– Осилишь? – улыбнулся Эрик. – Ты теперь не отвертишься, настоящая актриса. Ну что, с исполнением желаний?

– Ага! – выдохнула я. С пяти лет мечтала Золушку сыграть.