– Кто ты такая, чтобы учить меня, как работать? – вместо того, чтобы признать свою вину, медсестра разозлилась.

Она бросила скомканное постельное белье к моим ногам.

– Все знают, что ты уголовница! – ее глаза полыхали гневом, а из уст лилась желчь. – Не думай, что задержишься здесь. Таким, как ты, место за решеткой!

Слова женщины нисколько не задели меня. Я знала, что многие из персонала относились ко мне настороженно и шушукались за спиной. А некоторые и вовсе демонстративно игнорировали. Пару раз я слышала, как они обсуждали меня, называя убийцей.

Но сами старики были очень добры ко мне. Они никогда не поднимали эту тему и не задавали никаких вопросов. Хотя тоже были наслышаны обо мне и знали статью, по которой я отбывала наказание и была у них волонтером.

Толкнув меня в плечо, медсестра вышла из комнаты.

– Отнеси белье в прачечную, раз приперлась, – с нажимом приказала она и вышла.

Я решила не связываться с ней и помогла Амалии Ратмировне лечь обратно. Видя, как по ее морщинистому лицу стекает слеза, моё сердце сжалось. Я знала, что женщина была одинока. В прошлом она была оперной певицей и часто рассказывала мне о концертах и странах, в которых гастролировала. Я видела, как она подавлена, и решила, что утром поговорю с руководством, расскажу о жестоком обращении медсестры.

– Деточка, ты не связывайся с ней, – прохрипела старушка сквозь слезы, что душили её. – Она очень злая и несчастная женщина, поэтому и ведет себя так.

– Не переживайте, – вытерев слёзы с щек женщины, я попыталась мягко улыбнуться ей. – Ложитесь спать.

Подняв с пола простыни, я отнесла их в прачечную. Вернулась в комнату для персонала, но не могла сомкнуть глаз. Всю ночь прокручивала в голове, что именно я скажу. Заснула я почти под утро, а проснулась от шума и криков:

– Я уверена! Уверена, что это она украла у меня кошелек, больше некому, – дверь открылась, и я увидела, как пару медсестер во главе с заведующей вошли в комнату.

Не понимая, что происходит, я моргнула пару раз.

– Проверьте её сумку! – тыча в меня пальцем, сказала женщина, с которой мы поругались ночью.

Я села на кушетке, вытянулась в спине и почувствовала, как холод пробирается под ребра. Не верила своим ушам.

Почему она обвиняет меня в краже?

По лицам остальных я поняла, что они уже осудили меня.

– У меня там крупная сумма денег, больше некому! Никогда подобного у нас в коллективе не происходило! Она не только убийца, но и воровка!

Мне хотелось защитить себя, возразить ей, но язык словно прирос к нёбу.

– Дамла, ты не против, если мы проверим твою сумку? – не дожидаясь моего согласия, заведующая направилась к тумбе, на которой стоял мой рюкзак.

Она начала открывать его, и я заранее знала, что она найдет внутри треклятый кошелек. Посмотрела на медсестру и увидела на ее лице злорадство.

– Эмелия? Это твоя вещь? – разворачиваясь к нам, заведующая показала красный лаковый бумажник.

– Да-да, это он! Я же говорила, что это она его украла!

Медсестра рванула вперед и выхватила свою вещь у заведующей. Она открыла его и начала демонстративно трясти купюрами.

– Вызывайте полицию, – строго посмотрев на меня, произнесла заведующая. – Нам воровка в коллективе не нужна!

Другие работники зашушукались между собой.

– А я ещё работу тебе предложила, – продолжила она, разглядывая меня с упреком. – Ты ввела меня в заблуждение своим отношением к старикам.

Покачивая головой, она вышла. Остальные остались стоять, глядя на меня с презрением.

Мои плечи поникли. Стало обидно от несправедливости и мерзкого обвинения, которое на меня повесили. Я не стала ничего им говорить или объясняться. Понятно, что они поверят своей коллеге, а не кому-то вроде меня с клеймом уголовницы.

Минут через двадцать прибыли полицейские, забрали меня и Эмелию в участок. Там она, не стесняясь, продолжала врать и давать показания. Очень красочно и уверенно рассказывала, что я украла ее кошелек. Ненадолго я усомнилась в себе.

Может, у меня провалы в памяти или я страдаю лунатизмом и действительно обокрала бедную женщину?

Когда очередь дошла до меня – я дала показания, но они не особо волновали полицейских. Видела, как офицер скептически смотрел на меня, когда я заявила, что ничего чужого за всю свою жизнь ни разу не брала.

Мне задали пару вопросов и отправили в камеру. Офицер предупредил, что сообщит обо всем моему куратору. Мою дальнейшую судьбу будут решать с Рустамом.

– Кажется, тебе очень нравится за решеткой, – неожиданно звучит голос Рустама в помещении.

Я увожу взгляд от потолка и смотрю на него. Он стоит у входа в изолятор и смотрит на меня, нахмурив густые брови. Резко встаю со своего места. С тех пор, как меня здесь закрыли, я с ужасом ждала его появления. А сейчас при виде него меня одновременно охватывает радость и злость.

– Это становится некой традицией, – прошагав вперед и остановившись у решётки, произносит он. – Вызволять тебя из камеры, – поясняет, встретив мой вопросительный взгляд.

Насмешка и ирония в его голосе убивают мои последние нервные клетки.

– А я не просила об том! – огрызаюсь я.

Сажусь обратно и скрещиваю руки на груди. Я вновь злюсь сама на себя, но не сдерживаюсь и срываюсь на Рустама:

– Вызволять меня из камеры – это ваше добровольное хобби. Не нужно упрекать меня в этом!

Меня возмущает, что, даже будучи одетым в простые светлые джинсы и клетчатую рубашку, он выглядит очень представительно. От него пахнет дорогим парфюмом – я слышу нотки мускуса и амбры. От меня же несет бомжом, который продолжает храпеть рядом.

– Да, благодарить ты не умеешь… – произносит Рустам спустя пару секунд. – Жду тебя на улице.

Как только он выходит, появляется полицейский с ключами. Открывает мне камеру и велит выходить. В участке, перед тем как уйти, меня просят подписать документ. Я расписываюсь и прижимаю к себе рюкзак, который мне возвращают. Выхожу и чувствую облегчение, когда прохладный воздух касается лица.

Рустам стоит неподалёку. Он замечает меня и, кивнув на свой автомобиль, двигается к нему. Оставляет пассажирскую дверь открытой и садится в машину. Я ныряю в салон и закрываю за собой дверь, пристегнув ремень безопасности. На языке вертятся слова благодарности, но я никак не могу произнести их вслух.

– Ты голодна? – спрашивает он, когда мы выезжаем со стоянки полицейского участка.

– Что? – его вопрос застает меня врасплох.

Я ожидала, что он начнет расспрашивать меня о произошедшем. Да и сама хотела узнать, как ему удалось добиться того, чтобы меня отпустили. Ведь одно из условий моего досрочного освобождения заключалось в том, что я не должна была нарушать закон.

– Я спрашиваю, хочешь ли ты есть? Точнее, когда ты ела в последний раз?

Он кидает на меня быстрый взгляд и вновь возвращает внимание на дорогу.

– Я… Я не помню… И не знаю, хочу ли есть…

Замолкаю, прислушиваюсь к себе. В последнее время я практически не испытываю чувство голода. Ем по режиму, в одно и то же время, как это было в тюрьме.

Рустам никак не комментирует мой невнятный ответ. Он едет, наблюдая за движением на дороге. Я же начинаю нервно ерзать на сидении, испытывая внутренний дискомфорт. От чего-то я чувствую острую необходимость объяснить ему все, что произошло. Я не хочу, чтобы он думал обо мне ещё хуже, чем есть на самом деле.

– Я не брала кошелек этой женщины, – выпаливаю я, когда наше молчание затягивается.

Рустам усмехается, и от этого у меня засасывает в желудке.

Он думает, что я воровка…

Мне становится не по себе.

– Уверен, что это так, – коротко бросает он.

Он без объяснений смотрит сквозь лобовое стекло. Ждёт, когда светофор загорится зеленым, чтобы продолжить движение. Я перевожу взгляд на пустую трассу, пытаясь отыскать там хоть что-то интересное.