Я шла по нашей улице, не зная, куда себя деть. На всем белом свете не было места, куда я могла бы пойти. Добрела до дома дяди, догадываясь, что не застану его там. Действительно, и в его доме теперь жили чужие люди. Они сообщили, что прежний владелец переехал в другую страну.

В городе у нас был только один родственник – это он. Разве я могла предположить, что родной человек, которому мой отец доверял как себе, способен нанести такой удар нашей семье? Что ожидать от чужих людей, если самые близкие способны всадить тебе нож в спину?

Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Но ни того, ни другого сделать не получается. Все мои эмоции замерли глубоко внутри и никак не могут вырваться наружу. Я нахожусь в прострации из-за того, что теперь, ко всему прочему, мне негде жить.

Раньше, в годы студенчества, когда мое сердце было разбито из-за первой любви и предательства, я все время задавалась вопросами: «Почему? Почему со мной такое произошло? Почему так поступили? В чем моя вина?» Теперь у меня нет таких вопросов. Я знаю, что совершила самый тяжкий грех, и за него мне воздается.

Смотрю на прохожих: на мамочек, гуляющих с детьми, на пожилых пар. Они кажутся такими счастливыми, беззаботными и улыбчивыми. Я же забыла, когда смеялась от счастья. Сейчас я чувствую себя так, будто на моих плечах тонна бетонных плит.

Нужно встать и решить, что делать дальше. Найти ночлег.

Но я не могу пошевелиться. Сижу обездвиженная, застывшая и сломленная.

У меня больше нет дома.

Эта мысль причиняет боль и выбивает из меня дух.

Папа всю жизнь копил на этот небольшой домик, проживая в деревне. Он всегда говорил мне, что обеспечит меня крышей над головой и что, когда я поступлю в университет, буду жить в городе.

Как дядя мог так поступить? Когда этот человек стал таким алчным? Когда продал душу сатане? Может, он всегда был таким, а мы в силу своих убеждений не замечали этого? Что я теперь буду делать? Куда идти?

На улице начинает смеркаться, парк становится оживленнее. К вечеру многие, вернувшись с работы, выходят подышать воздухом. В кармане начинает вибрировать телефон, о котором я напрочь забыла.

Утром Рустам высадил меня у дома, всучив мобильный в новой упаковке. Когда я стала отказываться брать, он сказал, что я обязана быть на связи с ним и отвечать на звонок каждый раз, когда он звонит.

За всю дорогу, что мы ехали от тюрьмы, я почти не произнесла ни слова. Села в его машину, как жертвенный барашек. В моей голове не было ни одного разумного объяснения, почему мужчина взялся меня курировать. Возможно, спроси я об этом, он бы ответил. Но я не могла выстроить слова в ряд и озвучить вопросы, что бились молотом в голове. Они раздирали мне горло, но не были произнесены.

Я отвечаю на звонок, и первое, что слышу, это вопрос: почему я в парке и нахожусь тут так долго.

– Вы следите за мной? – спрашиваю безжизненно и оглядываюсь по сторонам. – Откуда вам известно, где я?

– Да, слежу. Ты под моим надзором, – не отрицает он. – У тебя в телефоне установлена специальная программа. Как твой куратор я должен знать, где ты находишься. Ты не ответила на вопрос.

Рустам говорит сухим деловым тоном. Его вопросы больше смахивают на допрос.

– Мне некуда идти, – мой мозг не способен выдумывать что-то, поэтому я отвечаю, как есть. – Дядя продал мой дом.

В трубке возникает молчание. Затем он бросает короткое:

– Я приеду. Оставайся на месте, – и отключается.

Не знаю, сколько проходит времени, но когда он звонит вновь, то говорит, чтобы я подошла к обочине проезжей части парка. Подхватив коробку, я беспрекословно повинуюсь.

Поражаюсь сама себе от того, что выполняю все, о чем просит этот человек. Наверное, это привычка, выработанная годами нахождения в заключении. Там ты безвольна и следуешь всем приказам. Иди. Встань. Сядь. Лицом к стене.

Сажусь к нему в машину и откидываюсь на сидении. Выдыхаю с облегчением. Мысли, что мне придется ночевать на улице, нагоняли страх. Рустам бросает на меня короткий взгляд, потом продолжает движение.

– Вы можете отвести меня назад в тюрьму? – неожиданно для самой себя произношу я после десяти минут молчания.

Мне действительно хочется обратно за прутья решетки. За это время я успела понять, что мне больше нет места в этом мире и надежнее всего в заключении.

– Я ведь могу отказаться от этой программы? – спрашиваю его. – Приедем, и я скажу, что отказываюсь от досрочного освобождения.

– Мои юристы займутся вопросом продажи дома, – пропустив мимо ушей мои слова, произносит Рустам.

Он выглядит максимально сосредоточенным на дороге. За весь день он удостоил меня очень короткими быстрыми взглядами и парой фраз.

– Не нужно бросаться в крайности. Сделка, скорее всего, недействительна.

Я смотрю на него, и мой мозг рассыпается на кусочки.

Что я делаю рядом с этим мужчиной? Что вообще происходит? Почему он возится со мной?

– Не стоит. Они потеряют время зря. Доверенность, что я ему давала, действительна, – устало отвечаю я, когда он кидает на меня взгляд.

Рустам уже слышал историю об этом. Знает, что дядя получил от меня доверенность, чтобы заниматься всеми юридическими вопросами из-за смерти отца, ведь я была не в состоянии. Он получил страховку в связи с его смертью и скрыл этот факт от нас с мамой.

Нам же сказал, что компания «МурБек» не соблюдала правила безопасности и что отцу приходилось работать с некачественными материалами. По его словам, это и послужило тому, что плита, которую поднимали на кране, поломалась на две части и упала на папу и других рабочих.

Он утверждал, что никаких страховых выплат они семьям пострадавших не перечислили. Деньги меня не интересовали: для меня жизнь папы была бесценна.

Я была в бешенстве из-за того, что руководители компании ушли от ответственности и что они подвергают жизнь работников такой опасности. Это вызвало во мне настоящую ярость. Я была окутана в свое горе и слепо верила дяде. Решила, что все, кто виновен, должны понести наказание. Я стала одержима мыслью отомстить за преждевременную кончину папы.

Замечаю, что Рустам выезжает за пределы города, и мы направляемся в сторону дачных поселков, расположенных на берегу моря.

– Куда вы меня везете? – наконец задаюсь вопросом.

– На дачу. Там никто не проживает, будешь жить там, пока мы не найдем другое место для твоего пребывания.

Я киваю. Вжимаюсь в сиденье. Происходящее кажется мне сном.

Как только мы приезжаем и оказываемся в доме, я пустыми глазами осматриваю обстановку вокруг. Белоснежность интерьера пугает и завораживает одновременно. Рустам делает обход по дому. Я ставлю коробку на стол. Тянусь, чтобы открыть ее, но одергиваю себя.

Нет. Не сейчас. Сейчас не время.

Подхожу к окну и вижу, что до моря рукой подать. К пляжу есть прямой выход из задней части жилья. Раньше я бежала бы к нему вприпрыжку и сияла от счастья. А сейчас я просто наблюдаю, как солнце погружается в морскую гладь, и ничего не чувствую.

Я пребываю в таком заторможенном состоянии, что даже это прекрасное явление природы не восхищает меня. Отворачиваюсь и вновь блуждаю по пространству дому. Его много. Тут практически нет мебели. Словно его только купили или собираются выставить на продажу.

Ступаю несколько шагов и замечаю, как с меня сыпется на пол песок. Сжимаю зубы. Чувствую себя настолько погрязшей в грязи, и не только изнутри, но и снаружи, что становится невыносимо. Испачканный пол действует на меня как триггер. Меня торкает. Я смотрю на кафель и чувствую, как срываюсь с обрыва.

Мне тут совсем не место.

Все настолько неправильно, что аж мороз по коже. Я в доме сына человека, которого довела до сердечного приступа. Меня только сейчас накрывает волна осознания.