Кажется, я проделала в воздухе всё, как положено, но мне огорчительно не хватило времени понять себя в падении и затем насладиться плавным, на высоте еле замечаемым спуском под куполом, который в небе, уже над моей головой, показался до обидного маленьким. Почему не хватило времени? Потому что во мне всё ликовало от ощущения полной свободы, хотелось не кричать в небе от страха, а петь, и чтобы этот полёт по небу длился бесконечно. Перед самым приземлением, разворачивая себя за стропы по ветру, чтобы видеть, куда на земле меня с такой неожиданно большой скоростью снижает и несёт, я случайно глянула далеко перед собой и мгновенно вспомнила шлягер, слышанный когда-то в рассказе Бориса: «…в свежем просторе над юной землей Синею птицей ты вместе со мной…»

Осмыслить ничего не успела, потому что глянула себе под ноги, как это и положено, и увидела подбегающего Бен Мордехая. Через три-четыре секунды меня поймал Эзра и помог погасить купол и во всех дальнейших действиях. Бориса я увидела, только когда он ко мне подошёл после его приземления с парашютом, уже собранным и сложенным в специальную сумку для переноски. Зато потом, с приподнятым, даже праздничным, настроением полюбовалась прыжками и приземлением супругов Кокорин и всех, кто в это утро вместе с нами прыгал. А Мордехай торжественно вручил мне значок парашютиста, и все захлопали.

— Ты рассказывала, что понимала, что хочется и надо бы запомнить все мгновения, все впечатления от первого в жизни прыжка, но их оказалось у тебя слишком мало. Однако они у тебя есть. Ты потом вспомнишь и не однажды поймаешь себя на том, что снова и снова переживаешь все перипетии этого прыжка, он станет даже сниться тебе, — неторопливо продолжал говорить Борис, ломая сучья и подкладывая обломки в костёр. Потом устроился на бревне напротив меня, за костром, и протянул руки к согревающим языкам пламени.

В следующее за прыжками утро, в четверг, одиннадцатого октября, то есть вчера, первым улетел по срочному вызову Бен Мордехай, и в командование базой вступил Андрей Кокорин. Нас как раз пригласила к себе свободная после суточного дежурства Зимина. Она хотела показать нам, наконец-то, свои монгольские ковры и без спешки, с удовлетворением от своих слов, как она обычно и разговаривает, подробно и певуче рассказать о них. Самолёт Мордехая не успел ещё долететь до места назначения, как и Андрею приказали срочно вылететь следом за Бен Мордехаем. Он передал командирские функции следующей за ним по званию Зиминой. Через секунды Эзра по связи подтвердил своё согласие с решением Кокорина и напомнил ей о требовании строжайше блюсти нас.

Тогда, вместе с нами, Ираида Евгеньевна приехала в штаб. Андрей Кокорин оставил в её распоряжении кабинет начальника базы и улетел. Беспредметно разговаривать о чудесных монгольских коврах на службе не имело смысла, мы мирно беседовали с Зиминой о каких-то обыденных мелочах текущей жизни авиабазы.

Ты спросила у неё, почему в воинском контингенте авиабазы ООН, судя по тем, кого мы могли увидеть в пищеблоке, не чувствуется многонациональности?

— Как раз по этой самой причине, — усмехнулась Ираида Евгеньевна. — Питание всем нужно по своей вере. Буддисты, вегетарианцы откажутся от мяса, мусульмане откажутся от свинины, потребуют халяльную пищу, пять раз в день станут творить намаз и послушаются своего муллу, а не командира. Евреям нужна кошерная еда. Пусть все они готовят у себя дома и едят, что им положено, но здесь надо безупречно служить на благо всем нациям, а не выпячивать свои особенности и с ними повсюду носиться. Не только медиков и поваров, а сколько тогда священнослужителей включить в состав базы, как уживутся евреи и арабы, если у одного солдата в вещмешке Коран, у другого Тора, и ещё много кто поцапается много с кем? Нам не свести тут в одно боевое подразделение тех, кого там развела политика. Не отменить международных ограничителей, финансовых и прочих специально придуманных барьеров, в которые людей приучили свято верить и их блюсти.

— Понятно, — согласилась Акико. — Только буддизм основывается не на вере, а на личном опыте. С остальным согласна.

Но уже вскоре базовский дежурный диспетчер доложил по видеосвязи о появлении на экране радара самолёта, следующего к нашей базе вне расписания, и произнёс кодовые слова «Гамбургер-экспорт». Дикое, согласись, сочетание, бессмыслица.

— Нет, — я торопливо, начиная волноваться, возразила Борису, — если точно, то он сказал Зиминой так: «У нас, похоже, ситуация «Гамбургер-экспорт».

— Да, — согласился Борис и продолжал, а я вновь пережила всё, что вчера произошло.

Ираида Евгеньевна встала, сняла с полки встроенного шкафа и надела кепи. Приложив вертикально ладонь, привычно проверила правильность положения кокарды. Взяла со стола компактное переговорное устройство:

— Я «Кабул-11», «Кабул-11», командую базой, командую базой! Код «Саламина»! Код «Саламина»! Внимание, всем постам — действовать по боевому расписанию! Встречаем.

Обратилась к нам:

— Вы, мои дорогие, шагом марш оба в соседнюю комнату. Смотрите на монитор и будьте настороже. — Она посмотрела на меня, потом взглянула мельком на тебя, Акико, какой-то миг поколебалась и сказала:

— Роберт, выдаю вам пистолет. Вы знаете, как поступать. В случае чего.

— Да, ты взял пистолет, осмотрел его, обойму, чем-то щёлкнул, опустил в карман брюк. И мы вышли от неё. Ты включил монитор с полиэкраном, мы сели перед ним, ты увидел под облаками самолёт и сказал, что это летит определённо «Геркулес». Он стал снижаться к посадочной полосе. Перед самой базой, на очень малой высоте, из него выпрыгнули четыре парашютиста.

— И у Зиминой пропали последние сомнения, — соглашаясь, дополнил Борис.

Мы неотрывно смотрели на монитор: из подруливавшего к диспетчерской вышке тускло-жёлтого, в зелёных и коричневых маскировочных пятнах, военно-транспортного «Геркулеса» С-130 по приспущенному заднему трапу стали выбегать и соскакивать с него экипированные десантники: в громоздких защитных шлемах, с наспинными кофрами, со штурмовыми винтовками наизготовку. Пробежав несколько шагов, они роняли оружие, падали на бетон рулёжной дорожки, опускали головы лицом вниз и замирали. Выглядело это непривычно и уж совсем странно. Последний, седьмой, улёгся, свесив руки, прямо на трапе, не успев спрыгнуть с него наземь.

Самолёт заглушил два ещё работавших двигателя, по инерции прокатился с полсотни метров и остановился, не достигнув стояночной площадки. Винты продолжали вращаться со слышимым нами снаружи свистом, постепенно замедляясь. Никто больше из транспортника не выходил. Сквозь стёкла кабины через обзорную мощную оптику было видно, что пилоты откинулись на спинки сидений, замерли в таком положении «отдыха на рабочих местах» и в оцепенении смотрят над и перед собой.

Диспетчер продолжал отслеживать воздушную обстановку вокруг базы. В его докладах звучали нотки возбуждения. Небо было чисто. К остановившемуся самолёту приблизились два российских джипа «Тайгер» с чёрными стволами в башенках над кабинами.

— Я «Кабул-11». Капрал, их командира ко мне, — сидя в кресле начальника авиабазы, спокойно произнесла Ираида Евгеньевна, и вскоре одного из десантников привезли на третьей, патрульной машине. Четверо авиабазовских солдат за ножки внесли стул с принайтовленным к нему военным уже без шлема и снаряжения, поставили его метрах в трёх перед письменным столом Зиминой, откозыряли и вышли из кабинета. Гость, похожий на амбала с крепкой, толще поперечного размера головы, шеей, молчал, морща лоб и недоумённо разглядывая обстановку, в которую столь неожиданно попал. Ираида Евгеньевна, не поднимаясь из-за стола, хлопнула в ладоши и спросила по-английски:

— Who are you (Кто вы такой)?

Задержанный десантник наморщился так, что зашевелился ёжик седеющих волос, всмотрелся в широкоскулое лицо Зиминой и хрипло пробормотал:

— Можно на русском… Я капитан Стоян Атанасов.

— Болгарин?

— Да. Я из город Пловдив.

— У-мм-гу, значит, из Пловдива. Там, у вас, ещё«…стоит над горою Алёша…»?