Мнения знаменитых средневековых учёных старичков курьёзны и любопытны, поскольку, как ни забавны они сегодня, отображают действительно достигнутый передовой уровень тогдашней науки. Вот и верь науке теперешней, над достижениями которой лет через сто, если не раньше, тоже могут начать смеяться более грамотные потомки. Все процессы ведь ускорились. И не хочется деградации потомков, иначе придётся им не смеяться над предками, а плакать над собой и своим потомством. Но по-настоящему интересно то, что это самосветящееся пятнышко находится даже не в нашей Галактике, а далеко-далеко за её пределами, на не представимом человеком расстоянии шестьсот девяносто килопарсек. То есть чудный свет от туманности, который мы с Акико сейчас видим невооружёнными глазами, она испустила, когда на Земле, возможно, только-только появился ископаемый человек.
— Вот она, вглядись, пожалуйста, милая Акико, — с невыразимой грустью и дрогнувшим голосом проговорил я, — вот она, знаменитейшая туманность Андромеды. Мне иногда кажется, что я — оттуда, с неё, — и это от неё даже здесь, на Земле, в моём сердце теплится вечный неизреченный свет Царствия небесного. Там нет зла и кармы. Зачем-то я оттуда сюда прислан… И здесь, в немыслимой дали, я надолго, наверное, застрял в кармических цепочках.
— Парсек — это, скажи, пожалуйста, Борис, сколько? — обдумывая мои слова и с любопытством разглядывая потрясающе видимое звёздное небо, спросила Акико немного погодя. — Тебе, аэрокосмическому лётчику, положено это знать?
— Положено. Знаю. Теперь, когда ты сняла запреты с моей памяти, снова знаю. Скорость света — триста тысяч километров в секунду. Световой год — расстояние, которое свет проходит за календарный год, около девяти с половиной триллионов километров. Парсек — три целых и двадцать шесть сотых светового года. Килопарсек — это тысяча парсек. Можно в уме подсчитать расстояние до туманности Андромеды. Мы видим её далёкое прошлое, двадцать две с половиной тысячи веков, два с четвертью миллиона лет назад. Что там сейчас, мы, разумеется, не знаем. И близкие потомки не узнают.
— Я не могу себе этого вообразить, хотя, казалось бы, всё надо мной настолько очевидно, вот оно — перед глазами, — призналась Акико, поёжилась от прохлады и склонила голову ко мне на плечо, как она частенько любила это проделывать, когда мы были наедине. Я не ощутил родного запаха её волос, от неё и от меня пахло маникюрными ароматами продезодорированного салона самолёта, а в холодном воздухе вокруг нас не улеглись, не отстоялись ещё лёгкая пыль и чадно-сладковатая керосиновая гарь.
Почувствовалось, что Акико очень не хотела, чтобы в её голосе прозвучала грусть от расставания с домом.
— Вот потому-то, когда я учился, и мне встречались высказывания, что человек — это венец творения, не хотелось даже улыбнуться в ответ на подобную наивность. Вирусы, наверное, тоже считают себя венцом творения.
— И вся Вселенная мыслит, — проговорила Акико. — Не только мы, люди. Застрял здесь, на Земле… А откуда ты знаешь, что в этой далёкой галактике, Андромеде, нет зла? Другое мироздание, иное миропонимание, где все счастливы… Рай — это там, настолько от нас далеко?
— Рай, наверное, ближе. Ведь и на Земле, как я понимаю, в разных странах различный уровень жизни, — отозвался я, — почему бы не быть разным мирам с иными даже представлениями обо всём, что только может относиться к формам жизни… Гигантские расстояния? Не в них или не только и не столько в них дело. Другие звёздные системы, другие формы и структуры жизни. Всё во Вселенной, что мы видим, живёт и мыслит, даже звёзды. И всё, что глазами не видим, мыслит тоже. А знаю, как некоторые говорят, «от невидимых друзей нашего сердца».
— Хотелось бы когда-нибудь родиться и в звёздных мирах без кармы… Но, вероятно, для этого надо не иметь своей, изжить её? Перестать грешить и достигнуть просветления? А на том твоём МиГе есть астронавигационная система? — неожиданно сменив направление мысли, спросила Акико. — Он может ориентироваться по звёздам?
— Да, моя дорогая, он делает это. И успешно.
— Ты это вспомнил, Борис… Когда ты к чему-либо ранее известному по специальности прикасаешься, ты вспоминаешь это. Но почему-то ты совсем мало можешь вспомнить о самом себе…
— Я ведь снова изучал авиационную технику. И этот МиГ тоже… Всё, что я узнал, немедленно применяю в деле. Но я действительно ничего не могу вспомнить, милая Акико, о моем детстве, о юности, о родных. Да, это так… Для меня это закрыто, хотя ты и сняла табу. Но я ведь ничего о себе и не изучал, чтобы всё восстановилось. Никто не потрудился обо мне написать.
— Наверное… Когда-то тебе, чтобы вспомнить, придётся поехать в родные края… Но до той поры так ещё не близко, что… — Она не договорила. Из-за открытой входной двери из салона самолёта донёсся властный голос Миддлуотера:
— Рыбалка, это, конечно, великолепно, Билли, согласен, это роскошное и срочное занятие в выходной… Но сегодня же ты оставишь в покое, перестанешь, говорю, терзать свой новый катер и, учитывая разницу во времени, подготовишь для меня достоверную справку, какие спутники связи находились над нами в это время. Какие через них шли телевизионные программы и о чём, но, главное, какие телефонные сигналы, любые переговоры… Да, и не только телефонная болтовня, посмотри шире… По телефонам могли идти и специальные программы, они тоже оружие… И ещё проверь тот день, то время, когда над этим проклятым районом Азии летели Густов и известный тебе Джордж… Чётко зафиксируй, что над ними проходило через спутники связи, что и откуда… Откуда и кому адресовались звонки. Какие, чьи были задействованы защищённые каналы связи… Да, собери всё профессионально, системно и всеобъемлюще… Да. Кланяйся от меня Марджори. Просохни от Гольфстрима, виски и поцелуй, говорю, свою Мардж, вот бестолковый. Да. Всё, конец связи.
К нам подъехал из темноты приземистый крытый джип. Такой же следом подкатил к самолёту за нашим багажом. Парой секунд позднее на трап ступил из самолёта Миддлуотер:
— Привет, Эзра. Привез тебе гостей на пару-тройку недель. Представляю, знакомьтесь. Лейтенант-колонел ВВС США Челия Риччи, психолог. Лейтенант-колонел ВВС США Роберт Макферсон, лётчик. Просто хороший лётчик. А это, господа, начальник авиабазы, майор войск ООН Эзра Бен Мордехай.
Встречающий, высоченный и широкоплечий офицер в кепи и тёплой военной ООНовской куртке откозырял и бережно пожал нам руки. Даже пальцы его заросли жёстким волосом. Пока мы с ним приветствовали друг друга, второй пилот погрузил в другой джип наши вещи.
— Добро пожаловать к нам, почти в Гоби, леди и джентльмены, — бодрым баритоном произнес Бен Мордехай, стремясь придать голосу уместное радушие.
— Мистер Макферсон проходит психологическую реабилитацию, — уже в машине рассказывал в затылок Бен Мордехаю Миддлуотер. — Колумбия, Никарагуа, Венесуэла, Латинская Америка, рейсы с коммандос, наркомафия и всё такое прочее. Не повезло, был сбит. Такое бывает. Вроде, кто-то им сейчас от той стороны заинтересовался, поэтому пусть пока скроется у тебя. У тебя здесь отираются всякие лётчики со всего света, так и американцы не бросятся в глаза.
— Сэр, есть, сэр. А какие высокие нынче американские итальянки, — блеснул, по-моему, керамическими зубами в зеркале в полутьме Бен Мордехай и, поворачивая руль, галантно поклонился сидящей рядом Акико. — Вы очень красивы, стройны…
— Мисс, — подсказала Акико.
— Мисс Челия, — бархатистым баритоном подхватил Мордехай и снова улыбнулся.
— Благодарю вас, мистер Бен Мордехай. Вы прекрасно видите в темноте.
— Гораздо лучше я чувствую в темноте. Красивых девушек в особенности.
— И поменьше всяких вопросов, ты меня понял, Эзра? — Миддлуотер посуровел и нагнал металла в голосе. — Ты, твои люди и вообще всякие случайно залетевшие экипажи. Поменьше незнакомых людей и никаких идиотских неожиданностей. Ты не вправе позволить, чтобы этих людей у моего правительства украли, спрошу жёстко. Дай мистеру Макферсону допуск и пусть себе летает над пустыней, чтобы восстановить лётную форму. Скажем, сто на сто километров, может, больше. И чем меньше его будут видеть на земле, тем лучше. От кого у тебя столько колючей проволоки? Вроде, местных людей прямо тут нет…
