— Теперь о секретности на ближайшее, — заговорил Миддлуотер, присаживаясь рядом с Акико и глядя то на меня, то на неё. — Вы становитесь американскими офицерами. В кофре документы и военное обмундирование, везу прямо из Вашингтона. Деньги на банковских картах на первое время, всё прочее, что необходимо. Наша военная униформа отсечёт от вас ненужные расспросы. Поочерёдно переодевайтесь в ванной, прямо здесь, в самолете. Ваши тёплые куртки и головные уборы в гардеробе у выхода из самолета, они подписаны, так не перепутайте же их, как новобранцы. В пустыне Гоби вы в служебной командировке. В Монголии, на Богом забытой транспортной авиабазе ООН, никто не догадается вас искать. Всего только пару недель.
Я прошу набраться терпения, несмотря на невысокий уровень комфорта на авиабазе, потому что ООН — учреждение всё ещё не богатое. Изучите «легенды», кто вы, и верните мне бумаги. Запомните: Одо-сан — военный медик, мистер Густов — военный лётчик, проходящий психологическую реабилитацию. Ему рекомендованы здешний климат и малолюдство. Борис, здесь в Монголии, на месте, наверняка есть что-то, что может летать. У тебя примут зачёты, получишь допуск на эту авиационную технику — тренируйся, летай на здоровье…
Они снова стали расплываться в моих глазах. Я вновь потряс головой. Странные у меня провалы в восприятии и памяти, какими-то неожиданными периодами… Мы с Акико уже в военной форме. Подполковничьи знаки различия, наградные планки. Мои награды более скромные, но настоящие, включая мои собственные, правда, только положенные американские, а ООНовских, российских и от других стран наград нет, точно по легенде, это я заметил, потому что все мои награды теперь припомнил, как если бы они были для меня важны.
Наклонившись к озабоченному Миддлуотеру, командир экипажа что-то взволнованно говорит ему по-французски.
— Время засекли? — Миддлуотер нетерпеливо прильнул к своему иллюминатору, заслоняясь ладонью. — Погасите в салоне свет, — скомандовал он французу. И нам, очень взволнованно:
— Посмотрите на землю!..
Мы с Акико устремились к одному иллюминатору. Она взглянула вниз, на проплывающие огоньки какого-то города, и вскрикнула от увиденного. А я смотрел в это время чуть поверх её головы и тоже опешил от неожиданности: с облаками по всему горизонту ежесекундно происходило нечто неимоверное. Они вытянулись рядами, почти шеренгами, которые сдваивались, потом утраивались, перестраивались — ряды над рядами, одни небесные струны поверх других. И вновь все видимые облака возвращались к прежнему своему виду, к прежнему их состоянию, чтобы в следующую секунду начать повторять свои необыкновенные перестроения. Слабые отблески наземных огней на облаках и сами звёзды словно вибрировали и меняли цветовые оттенки почти в ритме сумасшедшего оффенбаховского канкана, а вот перестроения облаков подчинялись наиболее протяжённым временным периодам, как если бы кто-то управлял ими посредством ударов в не слышимый обычным ухом гигантский колокол, и тогда казалось, что небесных струн стремительно касаются и рвут их своими мечеподобными отточенными перьями пролетающие сквозь облака в свою волшебную Валгаллу воинственные вагнеровские валькирии.
Акико отшатнулась от иллюминатора, и я смог посмотреть вниз. Свистят, как ни в чём ни бывало, двигатели, а земля выползает из-под передней кромки крыла и плавно уходит вперед, к носу машины. Самолет, что же, получается, летит хвостом назад?.. То есть, задом, хвостом вперёд, вбирая двигателями их выхлоп, летит обратно на Хоккайдо?! Фантастика!
— Секундная стрелка часов идет назад… — Миддлуотер выглядел совершенно растерянным, если не подавленным. — Что это, что это? Что происходит?..
— Пятьдесят три секунды, мон женераль, — по-англо-французски взволнованно проговорил летчик. У него тряслись руки и вздрагивали губы. Но, несмотря ни на что, он оставался командиром воздушного судна, высшей властью на вверенной ему территории, и нёс полную ответственность за всё, что на борту самолета происходит. — Это длилось пятьдесят три секунды. Мерд… Что это?! У меня часы электронные, я включил секундомер, когда это началось. Они показывают минус пятьдесят три секунды… Откуда этот минус? Минус у них — откуда?! Мон Дье!.. Снова летим, как полагается… Время стало снова плюсовое…
Постепенно полоса возмущённых, взвихривающихся облаков стала отступать от трассы нашего полёта куда-то к северу. Кивком головы растерянный Миддлуотер отпустил не менее растерянного лётчика-француза.
— Какая-то чертовщина… Что произошло? — Миддлуотер явно не знал, кому адресовать свой вопрос. — Это что же — снаряд из пушки полетит назад?! Обратно в ствол? У меня начало как будто двоиться в глазах… За пятьдесят три секунды мы пролетели почти семь миль, двенадцать километров, но под каким углом пересекали эту полосу? Какова её ширина? И ещё: провалы, какие-то чёрные ямы в сознании…
Акико призналась, что подобное ощущение испытывала и она.
— Я тоже, — сказал я. — И со мной такое уже было. Как будто фильм пошёл назад. В том полёте…
Мы заговорили одновременно, перебивая друг друга, как детишки, обсуждающие все вместе, наперебой, потрясшую их новость. Но ни к какому итоговому мнению прийти не смогли. Я вспомнил «виденное» мной чёрно-серебряное небо стратосферы в полёте на Токио и непроизвольно покачал головой. Пришло другое время, изменилось уже само казавшееся вечным и непоколебимым небо.
Самолёт, между тем, начал круто снижаться, выпустил закрылки, шасси и интерцепторы и вскоре уже бежал по полосе, окаймлённой посадочными огнями, которые из экономии тут же погасили, едва он свернул с взлётно-посадочной полосы на рулёжную дорожку. Самолётные фары-прожекторы поочерёдно вырывали из ночной темени китоподобные, но белёсые фюзеляжи-чрева транспортных воздушных кораблей с огромными и жирными чёрными буквами на бортах: UN — «Объединённые Нации».
Наша кроха завернула, качнулась, мягко клюнув носом от действия тормозов, и остановилась рядышком с ещё меньшим воздушным созданием, показавшимся мне странно знакомым. Да это лёгкая четырёхместная польская «Вильга»! Ты жива ещё, старушка! Что ж, привет тебе, привет… Как ты-то здесь очутилась, среди гигантских воздушных кораблей?
Второй пилот выпустил раскладывающийся трап и помог спуститься мне и Акико. Мы с ней, осматриваясь и осторожно ступая по земле, отошли к отогнутой кверху законцовке получившего отдых крыла и остановились в ожидании. За нами открыли люк багажника и приготовились разгружать упаковочные коробки с лётными тренажёрами, нашей одеждой из дому и еще каким-то снаряжением, привезённым Джеймсом, наверное, тоже из Америки. Да, судя по заметным кое-где наклейкам, груз прибыл, если и из Вашингтона, аэропорт имени Рейгана, то с перегрузкой на Аляске, в Анкоридже. Ждал там пару дней, пока его перекинут в Японию. Ага, эта коробка из Фэрбенкса. Потом всё перегрузили в наш ООНовский реактивный самолётик. И вот мы, вместе с предназначенным нам грузом, где-то в центре Монголии, как сказал Миддлуотер, в Гоби. Это ж сколько, от Вашингтона до этой Гоби, полшара земного?
Нас встретила безветренная и холодная ночь, но в военной форме и куртках было пока терпимо, даже ноги в лаковых туфельках не мёрзли. Но Акико осмотрелась и поёжилась:
— Ни сада, ни треска цикад, ни ручья, ни шороха ящерицы. А над нами…
И мы с Акико с удивлением подняли глаза к небу. Необыкновенно ясное, огромное и торжественное небо простёрлось, кажется, над всей бескрайней Азией. Множества безмолвно сияющих звёзд. Созвездие Кассиопеи сравнительно далеко от зенита, потому что ещё не заполночь, но исключительная прозрачность осенних монгольских небес дает возможность видеть звёзды до горизонта во все стороны. А вот и она, знаменитейшая туманность созвездия Андромеды, видимая даже невооружённым глазом, как расплывающееся овально-горизонтальное светящееся пятнышко. Я рассказал Акико о том, что мы с ней над собой видим.
Ученик и потом друг великого Исаака Ньютона Эдмунд Галлей, чьим именем названа одна из комет (кстати, непредвиденно рассыпавшаяся в начале девяностых годов двадцатого века), появление которой он предсказал, и она, уже после его смерти, не преминула засиять над земным шаром в вычисленное им время, писал о туманных пятнышках на небе, что они «не что иное, как свет, приходящий из неизмеримого пространства, находящегося в странах эфира и наполненного средою разлитою и самосветящеюся». Верующий астроном Дерхем, как, впрочем, и некоторые другие из числа религиозно настроенных учёных, был убеждён, что в месте, где мы видим светящееся пятнышко, «небесная хрустальная твердь» несколько «тоньше обычного», что и позволяет «неизреченному свету» Царствия небесного изливаться к нам, на грешную землю.
