По пути от хоккайдского дома Акико в аэропорт я непрерывно болтал с Миддлуотером на всякие отвлечённые темы, но одновременно размышлял. Если вспомнить рассказ Джеймса о его последней встрече с американским президентом, то в жизни и мне необходимо, прежде всего, правильно определять для себя «номинаторы» и грамотно использовать «операторы», не забывая, однако, никогда, что меня окружают действующие характеры и их носители — живые люди, — а не безмолвные цифры. Памятуя, что жизнь людская неизмеримо сложнее высшей математики. Что средствами только математическими или философскими и даже их совокупностью жизнь во всей её полноте описать невозможно. Для всего лишь нормальной жизни, без излишеств и роскоши, полноценному человеку необходим весь мир, каков он есть, целиком и полностью, так не стоит же от него отворачиваться. И теперь и меня и Акико уже захватил и несёт с собой в неизвестность от её дома, к которому у меня навсегда сохранится самое благодарное чувство, неумолимый вихрь, пришедший из внешнего мира во властном обличье бригадного генерала ВВС США Джеймса Миддлуотера. Мне предстоит жить и действовать в этом мире объективной реальности — той, что можно отснять, потрогать, замерить. Поскольку мне, проживая в мире объективной реальности, предстоит выучиться исходить не только из детских «хочу-не хочу», чтобы не выходило, что «дурная голова ногам покоя не даёт», по русской мудрой поговорке, то самым важным оказывается для меня не столько фактическое событие в этом мире, сколько его субъективно оцениваемый мною смысл. И значение события.
Только вчера я рассказывал Акико, что уже понимаю, что меня не удовлетворяет обычное словарное истолкование такого несложного, казалось бы, понятия — «значение», то есть смысл или важность. И сам для себя определяю теперь это слово «значение» как «субъективное количественное и (или) смысловое наполнение качественной характеристики рассматриваемого субъекта, объекта, образа, события, явления, действия». События, тем более, значительного. Мы субъективно определяем, чем и как охарактеризовать то, что рассматриваем. Без нашего рассмотрения никакое значение само по себе не возникает.
Более того, мы самостоятельно осуществляем количественное наполнение каждой из назначенных нами характеристик изучаемого объекта, решаем — докуда наполнять, пока туда не хватит, либо нам внутри себя вливать не надоест. И, согласно русскому философу Константину Кедрову, мы сами способны анализировать ту часть полей значений, которая для рассматриваемого события и задана нами самими. Кедров явно исходит из того, что люди понимают, с чем сталкиваются, то есть априори образованны и разумны. Но ведь явление, которое мы анализируем, прежде должно быть нами распознано и абстрагировано от объективной реальности, от действительности! Идеалист! А как же быть с распознаваниями встреченного? Этим-то умениям мало кто обучает. Можно мимо проскочить, не приметить и не распознать. Взять любую книжку или фильм — герои действуют вовсю, а как они дошли до подразумеваемой квалификации экспертов-профессионалов, об этом ни гу-гу. Хотя, что она такое на самом деле, эта так называемая действительность, знает, вероятно, только Бог.
Тогда моё отличие от других лишь в том, что я осознаю задачу — научиться воспринимать и анализировать как можно больше из потенциальных полей значений. Воспринимать, понимать и использовать — для чего? И Акико и Джеймс меня убедили, что в техническом плане я действительно очень хочу понять, отчего мой МиГ летает так далеко, так высоко и быстро, как не способен летать ни один другой боевой летательный аппарат в мире. В человеческом плане хочу узнать, что за человек мой отец — создатель военной аэрокосмической машины. Наметил себе, что через познание уникальной техники попытаюсь понять человека, её создавшего. Мне необходимо что-то знать об отце с матерью и других моих родственниках, как это свойственно обычным людям. Говорят, что у меня есть десятилетний сын. Что это означает для заурядного, стандартного мужчины — иметь сына? Я должен разобраться, какой он человек, мой сын? Как выглядит и какую личность собой представляет? Узнать, каковы характеристики этой растущей личности? Пока я понимаю только, что обязан знать о нём, да и о родных всё, что среди людей положено. Может быть, я когда-нибудь со всеми родными встречусь. Что ещё человеческого от меня требуется? И кем? Как это может влиять на меня? На других?
Саморазвитие духовности мне пока не во всём по силам. Ведь вряд ли у Акико есть такая обкатанная компьютерная программа. Если бы такая программа в её распоряжении была, она, моя госпожа, ничтоже сумняшеся, давно вложила бы её в меня с помощью вибрационного приборчика-учителя, созданного творческим гением господина Ицуо Такэда, старого мудрого помощника учёной Одо-сан. Может быть, тогда мне удалось бы дальше уйти от состояния, свойственного людям-зомби или интеллектуальным роботам, и больше приблизиться к состоянию так называемого нормального, обычного человека?
Мы пересекаем границу в VIP-зоне и выходим сразу на лётное поле, на мокрую бетонку. Вот когда я действительно ожил! Ни с чем не сравнимы даже резкие, отчетливые звуки и запахи живущего лётного поля. Вот-вот я снова буду в воздухе! Это действительно яркое событие!
Оно будоражит и в моём сознании как-то отодвигает на второй план несчастье, происшедшее со Стахом Желязовски и Джорджем Уоллоу. Потому что и при виде обширной панорамы лётного поля, этих скруглённых «спинок» фюзеляжей и высящихся над ними килей самолётов, освежённых дождиком и сверкающих каплями влаги в лучах заходящего солнца, и в предвкушении полёта всё-всё внутри меня сладостно замирает от ощущения оживающей памяти и волнующего ожидания всё новых узнаваемых и так много значащих для меня подробностей.
Ниппон, сайонара! Прощай, Япония!
Мы, наконец, устраиваемся в небольшом реактивном пассажирском самолёте. Салон в нём напоминает офис. Экипаж ожидал генерала Миддлуотера и нас, уже вернувшись на борт и включив бортовое пусковое устройство. Запуск обоих двигателей. Выруливание, быстрый короткий разбег и взлёт. После долгого перерыва в полётах всё видимое в салоне и за бортом я воспринимаю с одинаковой мерой взволнованного, обострённого внимания и наконец-то имею возможность впустить в себя и, припоминая и сравнивая, освоиться с достопамятными и сиюминутными впечатлениями. Несмотря на занятость внимания при взлёте и, в особенности, при посадке, лётчик видит и слышит, а больше ощущает нутром очень многое из того, что окружает и его и управляемую им машину. Привычное проскальзывает мимо и не привлекает к себе внимания. Лишь необычное требует немедленной оценки и, при необходимости, принятия срочных же мер, иногда под красным грифом: «Аварийно!».
Я вспомнил, и вспомнил остро, как некогда схватывал беглым взглядом вид удаляющейся от самолёта или приближающейся к нему земли. Компьютерный лётный тренажёр, конечно, полностью не воссоздавал живой картины земли под дышащими небесами. Меня по-новому взволновала иллюзия, возникающая, когда вводишь машину в вираж, и кажется, что начинает крениться планета, а не самолёт. Эти возобновлённые впечатления тут же стали привычными. Личными моими впечатлениями. Вспомнилось, например, что легче привыкнуть к виду наваливающейся сбоку земной поверхности, когда она не плоская, а холмистая, и ты, моментально это отметив, больше не обращаешь внимания, какие склоны холмов по отношению к тебе наклонились, а какие стали горизонтальными. Другое дело, когда самолёт километрах на двух-трех виражит, кружит, накреняясь, над равниной, которая сама по себе представляется не выпуклой, а вогнутой, предстаёт взору изменчивой исполинской чашей. Края её почему-то кажутся яснее, видимее и ближе, а плоское дно тонет в дымке дыхания земли далеко в глубине под тобой. Но и к виду опрокидывающейся в глазах иллюзорно-искажённой асферической чаши привыкаешь.
Однако ни разу не показалась мне вогнутой и всегда, вне зависимости от наличия облачности или дымки, а также состояния видимости в стороны от самолёта, воспринималась только в виде выпуклой необозримая поверхность могущественных океанских вод, когда над ними я клал машину на крыло. Может, ещё и поэтому над океаном я неизменно ощущаю не до конца объяснимое волнение. Над Великим, или Тихим океаном в особенности.
