Ниже полукилометровой высоты дымка отступила от самолета, но свечение кромок облаков погасло, и в кабине потемнело. Горизонт по-прежнему не различался.

Судно виднелось прямо перед полого пикирующим на него самолетом: тёмно-серый сквозь толщу насыщенного влагой воздуха, а вблизи — чёрный с подтёками ржавчины на бортах — корпус, белая надстройка с прямоугольными иллюминаторами, одна высокая чёрная дымящая труба, две кран-мачты над носовыми и кормовыми трюмами. Отвесный нос почти без буруна мягко режет зеленовато-бирюзовую океанскую рябь. Корма далеко выступает назад, нависая над винтом и рулём. Нет, это явно не «Либерти» военной постройки, а нечто гораздо более древнее.

Судно идёт среди беспорядочных двух-трёхбалльных волн без гребней и барашков. Ни души на палубе.

Но «телом» пилота явственно ощущается частое вздрагивание лёгкого самолета в воздухе, — вероятно, его обстреливают. Может быть, стреляют зенитки с поблизости идущих американских военных кораблей, может быть, долбят по фюзеляжу и дырявят крылья японского истребителя преследующие его палубные «Хеллкэты».

Я этого сейчас не знаю, но толчки и вздрагивание его самолёта ощущаю (я, даже я ощущаю!) отчётливо.

Это — не как кинолента, которую можешь прокручивать бесконечно. «Вытащил» один раз, а прокручиваешь потом только то, что записалось уже сейчас в сознание, в действительную память. И я не мазохист, чтобы получать наслаждение от повторных просмотров в подсознании последних жизненных впечатлений нечужого, оказывается, для меня человека.

Нет, камикадзэ, то есть специальным пилотом-смертником он не был.

Как глубоко внутри себя я понимаю, этот лётчик был, по-видимому, в звании майора и то ли командовал авиаполком или тем, что от полка ещё оставалось, то ли, что вероятнее, — я чаще и чётче чувствую второе, — был начальником штаба авиачасти, базировавшейся, мне представляется, на одном из Курильских островов, принадлежавших тогда Японии после русско-японской войны начала ХХ века. Возможно, его авиачасть базировалась на острове Итуруп, который японцы называют похоже — Эторофу. Большей определённости в его должности я от подсознания также пока не добился. Как и некоторых других несомненно важных деталей.

Если он был майором, а не капитаном третьего ранга, то являлся летчиком сухопутной, армейской авиации и, значит, летал, скорее всего, на истребителе Ки-43, поставлявшемся для сухопутной авиации, а не на палубном «Зеро» военно-морской или базовой авиации. Сквозь более чем полувековую толщу времени я не могу определенно различить внутренний вид пилотской кабины, да если бы это мне и удалось, я нынешний не в состоянии сказать, на какой машине он выполнял свой последний полет.

Подсознание сообщает, что это был новенький истребитель «Хаябуса» модели Ки-43-III, «Сокол-сапсан» по-японски. Что и говорить, «собеседник» мой, моё подсознание, или сверхсознание, совсем не из простых. Нехотя допускаю, что он мог летать и на Ки-43, а потом на перехватчике «Шёки-Демон», и наоборот. Ведь оба истребителя имели двигатели воздушного охлаждения с цилиндрическими капотами в носовой части фюзеляжа. Военные снимки этих машин вызывают во мне одинаковое волнение и какое-то внутреннее уважение, рождаемое видом совершенного оружия и чувством личной причастности к нему, даже, пожалуй, ощущение защищённости, окажись я вдруг вновь в пилотской кабине. С течением времени внутри себя я оказываюсь не детально, а интуитивно хорошо знаком с этими истребителями. Временами мне кажется даже, что отключив сознание, наработанное мной уже в моей жизни — сознание мне в этой попытке просто мешало бы, подсказывая, например, что делать этого вообще не стоит, как бы чего не вышло, — я «вспомнил» бы то, что знал японский лётчик, и смог бы поднять в воздух эти истребители и управлять ими, а может быть, справился бы с управлением и другими машинами, на которых он в своей жизни летал и довел искусство пилотирования до автоматизма. Только проверить это не просто. Где взять эти давно списанные машины, да и кто бы меня допустил на них взлететь?

Я поинтересовался также, не получил ли японский майор новый боевой самолет благодаря своему служебному положению в то время, как подчинённые летали на дряхлеющем старье? И подсознание дало наконец более определенный ответ: майор раньше летал на «Хаябусе» первых серий, потом летал ещё на какой-то машине, возможно, более новой модификации Ки-43 или совершенно другом типе истребителя. Нет, он вряд ли погиб на палубном истребителе А6М5 «Зеро», потому что в военно-морской авиации не служил, он был именно армейским лётчиком. Новые машины пришли в часть в качестве плановых поставок. Кто из лётчиков нуждался в истребителе, чтобы драться с врагом, тот и получил, без привилегий. Что могли, то в войска и давали.

Вероятно, в тот последний свой день майор возглавлял группу истребителей, и все они были уже потеряны в жесточайшем воздушном бою с превосходящими качественно и количественно силами американских ВВС. Он один, уже без прикрытия, ещё оставался в воздухе. Полностью израсходованы были боеприпасы. Звездообразный двигатель всасывал уже последние литры горючей смеси, дымил от недостаточного сгорания или повреждений, может быть, горел и оттого тянул с перебоями. Надежды победить и вернуться из боя у пилота больше не осталось.

Ещё вечером 31 июля его одолевали тяжёлые предчувствия, но он справился с ними. Мне кажется, ему нравилось рисовать кисточкой черной тушью по тиснёной желтоватой бумаге, разбавляя тушь водой. Но в тот вечер он не стал рисовать. Он надел свежайшую белоснежную офицерскую сорочку и накинул мундир на плечи, руками не в рукава. Долго сидел в задумчивости за столом. Не знаю, курил ли он. Он написал письма, вызвал ординарца и отдал их ему для отправки завтра. Он не стал пить сакэ, в предчувствии чего-то самого важного в жизни ему не захотелось одурманивать голову. Он ещё очень долго сидел задумавшись. Лёг он поздно и неохотно, но сколько-то всё-таки поспал.

Наутро, в воздухе, когда завязался химерический, неравный воздушный бой, ему стало понятно, чем были вызваны предчувствия, и как-то своеобразно, невзначай, он горько порадовался их точности. Но всё это тут же стало несущественным и утратило малейшее значение. Свой воинский долг перед божественным Императором и народом Японии он выполнит до конца. Для этого его готовили всю жизнь.

Он нацелился на судно под острым углом к его курсу с высоты, когда оно еле угадывалось сквозь дымку. Но, пока боевая машина замедленно снижалась в пологом пикировании, двигалось и судно, и в двухстах метрах от него он понял, что не промажет, ударит именно под мостик почти перпендикулярно оси корпуса, градусов под восемьдесят пять. Бить в палубу нельзя, она прочная. Надо ударить так, чтобы самолет вошёл в белую стенку надстройки, под капитанский мостик, ввалился вглубь судна по центральной шахте, и взорвался вблизи машинного отделения, запаса жидкого топлива и трюмов с военным грузом. Тогда урон врагу нанесен был бы максимальный.

Самолёт полого шёл на судно с левым десятиградусным креном. Лётчик еще немного приподнял цилиндрический нос машины — нацелил машину за кромку борта, за палубу. Белая надстройка заняла всё лобовое стекло фонаря кабины. Вот сейчас будет взрыв…

И тут картинка, увиденная мной его глазами, изнутри кабины истребителя, пропала.

«Почему я не увидел взрыва? Что было после? Сильно ли пострадало судно? Были ли на судне убитые и раненые после этого тарана? Почему самолет шел с креном — был поврежден? Не ранен ли в бою перед тараном был этот лётчик? Почему он не захотел покинуть самолет? Или не сумел?» — вопросы возникали во мне один за другим. Интуитивно ясно было только, что при таране судна японец уцелеть не мог.

Не сразу, но я понял, что гибнущий летчик и не мог увидеть вероятный взрыв, в котором погиб. За доли секунды до удара в судно тонкоматериальное эфирное тело отделилось от физического тела лётчика, и органы чувств пилота перестали воспринимать происходящее. Возможно, что тело покинула душа. О подобном свидетельствуют и пережившие состояние клинической смерти в результате различных катастроф. Наука пока не дала определённого объяснения этого феномена. Когда гипотез различных авторов слишком много, хочется ещё и ещё подождать с выбором самой верной из них, если науке решение такого рода задач по силам вообще.