Мы продолжали разговаривать, я спросил, не хочет ли он кому-нибудь позвонить, но я уже знал от других: мать Брайана умерла при его рождении, а отец погиб в той же самой машине.

Брайан отвечал всё громче и громче, будто сам себя не слышал.

— Ты хорошо меня слышишь? — спросил я.

— Что вы сказали? — Брайан практически прокричал это.

Его слух деградировал за несколько минут, от просто плохого до полной глухоты. Я не успел ничем ему помочь.

Поскольку парень оглох и ослеп, мы больше не могли беседовать. Чтобы я не предпринимал, я уже не мог утешить умирающего пацана, и агенты ЦпКЗ быстро выставили меня за дверь как более ненужного.

Брайан продолжал кричать от ужаса и боли после моего ухода. С каждой секундой его тело пожирало само себя, и мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить такую боль.

К утру крики прекратились.

Я просочился в операционную к великому неудовольствию агентов. Брайан был в центре паутины из сотен кабелей и проводов, отслеживающих показатели его сердца, мозга, мышц и прочие признаки жизни.

Естественно, его сердце не работало, а разложение подобралось к мышцам. Он умолк не потому, что ему больше не было больно, а потому что он потерял возможность кричать.

Работал только его мозг.

— Что за чертовщина тут происходит? — спросил я.

— Уберите его отсюда! — потребовал один из агентов.

Другой подчинился и вывел меня наружу, но остался со мной, чтобы объяснить ситуацию.

— Не беспокойтесь по поводу заражения. Мы снимем карантин с минуты на минуту, — сказал он.

При этом он выглядел необычайно угрюмым.

— Что насчёт Брайана? Что будет с ним?

— Он в сознании, но дыхательной функции больше нет. Способов общаться с ним не осталось.

Брайан всё ещё был жив. Ослепший, оглохший, немой, обречённый страдать в одиночестве и не могущий умереть.

— Сколько ещё он будет так мучиться? — спросил я.

— Это станет известно, когда мы переведём его в наше профильное учреждение.

Прежде чем он успел сказать что-то ещё, агент ЦпКЗ, бывший за старшего, вышел и потребовал прекратить разговор.

Они увезли Брайана в герметичной капсуле, чтобы тот кошмар, что произошёл в нашем хирургическом отделении, никому не попался на глаза.

После снятия карантина я отправился прямиком домой, писать заявление об увольнении по собственному желанию.

У меня был хороший знакомый в ЦпКЗ, но когда я попытался узнать побольше через него, он сказал, что у них ничего подобного не происходило, и что в их учреждение никто по имени Брайан Доусон не поступал.

Через месяц у меня под дверью нарисовались адвокат с медиком. Они принесли с собой кучу документов, все касательно врачебной тайны.

Адвокат выглядел измотанным, так, будто до меня обошёл ещё человек сто. Он попросил меня подписать документы и больше никогда не упоминать произошедшего, иначе меня лишат медицинской лицензии. Будто бы это меня волновало — я был сыт по горло этой работой.

Медик сделал мне прививку. Он сказал, что заболевание Брайана, чрезвычайно заразное, было им известно, но проявлялось только после смерти.

Он объяснил, что им заражена половина населения Земли. Оно держит мозг работающим даже в течение нескольких дней после смерти. Случай Брайана был особенным в том смысле, что кроме работы мозга он сохранил ещё и некоторые моторные функции и потому смог разговаривать с нами.

Прививка не была излечением. Её сделали, чтобы я дальше не смог распространять заразу. Но после смерти меня ждёт почти то же самое, что случилось с Брайаном.

Мне остаётся только надеяться, что когда это произойдёт, кто-нибудь побудет со мной рядом.