Старик вернулся к ним и Третий приказал ему сесть в дальнем конце комнаты у камина, в то время как Вероника должна была стоять в ногах лицом к Лукасу, чтобы быть первой, кого он увидит, когда откроет глаза. Затем, склонившись над мертвым телом, он стал проделывать некие пассы, словно гипнотизер, желающий вернуть субъект в сознание.

Ему не пришлось долго ждать. После третьего или четвертого поглаживающего движения по телу Лукаса пробежала дрожь и он попытался пошевелиться, но снова затих. Жизнь еще не вернулась в ткани, это была просто гальваническая реакция, последовавшая в ответ на движения руки гипнотизера. Третий положил ладонь на живот мертвеца и медленно поводил ей вверх и вниз; через пару мгновений живот последовал за движениями и восстановилось дыхание. Вскоре стало очевидно, что и сердце также начало биться, ибо лицо мужчины потеряло свой восковой вид и приобрело более нормальный оттенок, хотя все еще было бледным, словно кожа человека, долго пробывшего в темноте.

Третий повернулся к Веронике.

– Поговорите с ним, – сказал он. – Позовите его по имени. Заставьте его вернуться.

Вероника склонилась над кушеткой.

– Мистер Лукас! – позвала она нерешительно. Тяжелая рука Третьего легла на ее плечо.

– Так не пойдет, – сказал он. – Вы должны позвать его с любовью. Иначе он не вернется.

Вероника пыталась перебороть свои чувства. Она боялась этого лица, боялась мертвого человека, и испытывала отвращение к мертвому телу. Она не могла любить это, это было бессмысленно. Затем ей вспомнились слова старика: «Он умер вместо вас. Он добровольно пошел на смерть, чтобы спасти вас». Если бы не его любовь к ней, Лукас сейчас не был бы мертв. Она обязана была любить в нем сражающуюся человеческую душу, даже если не любила его как мужчину. Воля Третьего вынуждала ее сделать это; ее низшее Я было напугано, но ее высшее Я было полно любви, и она, познав высшее, должна была ему следовать.

Она еще сильнее склонилась над кушеткой.

– Джастин! – позвала она мягко. – Джастин!

Дрожь пробежала по лицу лежавшего мужчины. Он слабо пошевелился, как если бы конечности его онемели и были сведены судорогой, и медленно сел; но лицо его оставалось спокойным, словно лицо спящего человека, а глаза были закрыты.

– Вы можете дотронуться до него? – прошептал Веронике Третий.

Она подошла к краю софы и взяла Лукаса за руки. Они были холодными, словно змеи, и стоило ей их взять, как его длинные змеиноподобные пальцы сжали ее руки и она заметила, что ногти его были длинными, как у китайца. Мужчина, которого называли Третьим, встал рядом с Лукасом и разместил ладони по бокам его головы.

– Лукас! Джастин Лукас! – произнес он глубоким вибрирующим тоном, звучание которого было похоже на звучание нижних нот виолончели.

Губы на застывшем, словно маска, лице медленно раскрылись и раздалось хриплое бормотание.

– Вы знаете, кто я? – спросил человек, возвышавшийся над ним. Он ответил слабым кивком.

Третий отпустил голову Лукаса, выпрямился и, оперевшись локтем о каминную полку, встал, дожидаясь, когда он полностью придет в сознание. Ничего не выражающее лицо, словно вырезанное изображение на могильном камне, постепенно утрачивало свою ужасающую бледность по мере того, как кровь начинала быстрее циркулировать по венам. Смертельная холодность уходила из рук, которые держала Вероника, и было очевидно, что Лукас постепенно возвращается к жизни. Он, казалось, внезапно узнал руки, которые держали его, и стал трогать их, как если бы желая ощутить их фактуру.

– Вероника, это вы? – спросил он.

Вероника онемела, но руки ее задрожали и он подался вперед, медленно поднеся к губам сначала одну из них, а затем другую, и медленно откинулся обратно на подушки.

Долгое время было тихо, Вероника стояла, согнувшись над кушеткой, а Лукас лежал неподвижно, словно мертвец, но теперь все было иначе; в нем определенно что-то изменилось и было очевидно, что он не спал и не был мертв, но лежал, отдыхая; только его лицо, с закрытыми и запавшими глазами, все еще казалось мертвым.

Наконец, он заговорил снова.

– Куда делся... Человек, который был здесь... Когда я очнулся?

– Он все еще здесь, – ответила Вероника.

– Где?

– Здесь, возле камина, – ответила Вероника. Лукас медленно повернул голову.

– Я ничего не вижу в такой темноте, – сказал он. – Не могли бы вы зажечь свет?

Вероника, придя в замешательство, не нашлась, что ответить. Мягкий теплый свет от лампы падал на его лицо и комната была ярко освещена. Третий пересек коврик у камина и снова взял голову Лукаса, мягко повернув его лицо к свету и осторожно приподняв сначала одно, а затем другое веко, обнажив пустые глазницы. Они с Доктором Латимером переглянулись.

– Вырезали после смерти, – сказал Третий. Лукас опустил ноги на пол и сел на краю кушетки.

– Зачем мы сидим в темноте? – спросил он. – Может кто-нибудь зажечь свет? Третий положил руку ему на плечо.

– Для вас не будет света, сын мой, – сказал он.

– Что вы имеете в виду? – быстро и напряженно спросил Лукас.

Ответа не последовало. Он поднес руки к лицу и ощупал пустые глазницы.

– В комнате светло? – спросил он, наконец.

– Очень светло, – ответил Третий.

Лукас, закрыв лицо руками, некоторое время сидел молча. Наконец, он сказал:

– Мне не на что жаловаться, – произнес он. – Это справедливо.

– Прекрасно, сын мой! – воскликнул Третий. – Это слова настоящего мужчины! Вскоре вы увидите Внутренний Свет.

Весь страх Вероники перед Лукасом улетучился, когда она узнала о его слепоте, и она опустилась перед ним на колени, тревожно глядя ему в лицо.

Он медленно повернул голову, скорее по привычке, как будто бы осматриваясь

– Вероника, вы здесь? – спросил он.

– Да, – раздался ее шепот рядом с ним. – Я здесь.

Он потянулся к ней, а она потянулась к нему в ответ, но он промахнулся и коснулся ее головы. Его рука задержалась там на мгновение, а затем опустилась ниже, обняв ее за плечи. Он открыл рот, как если бы хотел что-то сказать, но затем остановился, раздумывая. Осознание своей слепоты постепенно приходило к нему и он понимал, что больше не может придерживаться заранее продуманной схемы. Да, он избежал смерти и вернулся к жизни, но то, к чему он вернулся, было прижизненной смертью.

На далеких фермах запели петухи.

– Мой комендантский час, – сказал Лукас с улыбкой и снова замолчал.

Третий убрал локоть с каминной полки и, придвинув ближе одно из больших кресел, опустился в него.

– Сын мой, – сказал он, – Прошлое осталось в прошлом. Давай поговорим о будущем. У тебя есть какие-нибудь планы?

– Никаких, – сказал Лукас. – Делайте со мной, что хотите.

– А у меня много планов, сын мой, и раз ты доверился мне, я ловлю тебя на слове. Ты должен вернуться к своей работе.

Лукас не ответил.

Третий продолжил:

– Как ты знаешь, меня очень долго не было в Европе. Боюсь, слишком долго. Братство продолжало кое-как тлеть на зажженных прежде углях, пока ты, сын мой, не попытался вновь разжечь в нем огонь.

Лукас улыбнулся.

– Местами оно проявляло признаки жизни, – сказал он.

– Да, сын мой, – ответил Третий, – Ты был прав, ему нужен был свежий импульс, но ты не способен был дать ему импульс в одиночку. Для этого нужны трое, которые образуют священный треугольник. Позитивная сила, негативная сила и посредник между ними. Ты, сын мой, представляешь позитивную силу.

– Я представлял позитивную силу, – сказал Лукас, – Но я бы не сказал, что также обстоят дела и сейчас.

– Тут ты ошибаешься, – сказал Третий. – Став негативным на физическом плане, ты стал позитивным на Внутренних Планах, там, где мы и должны работать; и Вероника, которой твоя беспомощность на физическом плане поможет стать позитивной, снова сможет дополнять тебя в работе на Планах Внутренних.

– Какое отношение это имеет к Веронике? – спросил Лукас. – Она не член нашего Братства, они не инициируют женщин.