Я остановил мобиль, лихо, с заносом, развернувшись. Он качнулся на рессорах и замер. Рядом нервно сглотнул Кацнельсон. Отпустил поручень и осторожно, чуть покачиваясь, спустился на землю.

— Вы безумец, господин Стриженов. Это… это было натуральное сумасшествие. Я впервые прокатился на гоночном аппарате и думаю, что в последний раз. Где госпожа Боголюбова?

— Вот она, пройдемте, — подсуетился Клейст.

Проводил доктора к девушке и вернулся. Поглядел, как я стягиваю с головы шлем, как вытираю платком вспотевший лоб…

— Владимир Антонович, вы обернулись за час и двадцать минут. Вы поставили рекорд скорости в гонке. Вы ехали больше семидесяти миль!

— Если точнее, в среднем семьдесят три мили в час. То-то Кацнельсон так с лица спал! Но, согласитесь, был повод. Честное слово, если бы не это, я бы ехал свои обычные пятьдесят восемь и в ус не дул. А как вы? Никто не подкатывал?

— Вы знаете, был один подозрительный мобиль. Остановился, не доезжая метров пятидесяти. Вышел из него развязный молодчик с тросточкой, поглядел издалека на меня, на мобиль, на тело, лежащее на земле, сел обратно и они уехали.

— Наверное, посчитали меня мертвым. А мобиль нетрудно перепутать.

— Наверное, — согласился Клейст. — Но я тут немного покопался в мобиле «Скорости». Отчасти из любопытства, отчасти от скуки. И вот, что я нашел.

Он вынул из кармана и протянул мне смятый кусочек свинца.

— Знаете, что это?

— Знаю. Увы, знаю. Пуля.

— Она пробила охлаждающие трубки конденсатора, переднюю стенку котла и расплющилась о заднюю.

— То есть, стрелок сидел где-то там, на линии, продолжающей дорогу. И стрелял так, чтобы разбить котел именно перед поворотом.

— Да. И думается мне, что эта пуля должна была предназначаться нам с вами.

Я прикинул варианты и согласился:

— Похоже. А из-за нашей поломки вперед вылетел мобиль «Скорости». Только знаете что, Николай Генрихович, похоже, что стрелок и те, кто пытался испортить наш мобиль, из разных команд. В итоге они действовали несогласованно и фактически сыграли друг против друга. И трагический исход этой аварии, как ни цинично это звучит, сыграл нам на руку.

Подошел Кацнельсон.

— Марк Соломонович, что с Анастасией Платоновной? Как она?

— Лучше, чем я ожидал. Сильное сотрясение головного мозга, многочисленные ушибы, сломано два ребра — скорее всего, о руль при ударе, но, по счастью, внутренние органы, насколько я могу судить, не пострадали. Легкие ожоги нижней части лица — это пустяки, пройдет без следов.

— То есть, ничего непоправимого не случилось?

— Можно сказать, да. Конечно, требуется еще понаблюдать за состоянием госпожи Боголюбовой, но можно сказать, что она легко отделалась, в отличие от того бедолаги, — он кивнул на тело механика.

— Тогда… Если мы вам здесь не нужны, то мы поедем. Надо, наконец, закончить гонку, пусть и с опозданием.

— Конечно езжайте. Я дождусь фургон и доставлю Анастасию Платоновну в больницу.

Гнать больше не было смысла. Но и совсем уж плестись я тоже не желал. Ехал привычно, и даже успел обогнать нескольких аутсайдеров.

Народу на финише было совсем немного. Несколько репортеров, несколько человек из числа клуба гонщиков, небольшое число скучающих зевак и, к моему удивлению, господин старший полицейский инспектор Платон Сергеич Боголюбов собственной персоной. Он выждал, пока я получил отметку о завершении гонки, пока зафиксировал время, и лишь потом подошел. Выглядел он взволнованным, бледноватым, поминутно снимал фуражку и протирал большим клетчатым платком потеющий лоб.

— Здравствуйте, господа. Господин Стриженов, господин Клейст… Рад видеть вас в добром здравии.

— Спасибо, Платон Сергеевич.

— Скажите…

Инспектор сильно нервничал, отчего речь его, обыкновенно гладкая и связная, стала отрывочной и сбивчивой.

— Это правда, что мобиль товарищества «Скорость» попал в аварию?

— Увы, да.

Боголюбов побледнел еще сильнее, стиснул правой рукой ворот сюртука и всем телом подался ко мне:

— А Настенька? Что с ней? Она жива?

— Как сказал господин Кацнельсон, ничего непоправимого не произошло. С его слов, у девушки сильное сотрясение, сломано два ребра, но внутренние органы не пострадали. Руки-ноги целы, а полтора-два десятка синяков можно не считать. Думаю, не более, чем через два часа ее доставят санитарным фургоном в городскую больницу под присмотр врачей.

— Ну, слава богу!

Платон Сергеевич вымученно улыбнулся.

— Владимир Антонович, — он прекратил терзать свой ворот и ухватил меня за рукав кожанки. — Не могли бы вы сейчас проехать ко мне и рассказать обо всем Верочке? Она вот уж четыре дня как места себе не находит. А тут еще и такие известия!

— Увы, — помотал я головой. — Мне надо хотя бы слегка привести себя в порядок. Поглядите сами, в каком виде мы с Николаем Генриховичем. На нас, кажется, собрана вся пыль, какая нашлась от Воронежа до Тамбова. Но, думаю, пока что Вере Арсеньевне будет довольно свидетельства доктора Кацнельсона. А позже, например, завтра, я готов нанести вам визит и подробно обо всем рассказать.

— Хорошо, — покладисто кивнул Боголюбов. — В таком случае, мы будем ждать вас завтра к шести. И вас, господин Клейст, тоже.

Инспектор собрался было уходить, но я его остановил:

— Платон Сергеевич!

— Да-да?

— Вот.

Я протянул на ладони пулю, найденную Клейстом. Спрашивать, что это такое, Боголюбов не стал, понял с одного взгляда.

— При чем здесь это? Или…

Взгляд полицейского мгновенно стал жестким, даже несколько хищным.

— Именно, — подтвердил я его догадки. — Николай Генрихович нашел ее в обломках мобиля, которым управляла ваша дочь. Выстрел был сделан так, чтобы непосредственно перед поворотом гонщик потерял ориентацию, и авария выглядела произошедшей от естественных причин.

У Боголюбова сжались кулаки. На скулах вздулись желваки, глаза опасно сузились.

— Я этих… из-под земли достану! — прошипел он. — Все сгниют на каторге! Все, до единого! Позвольте!

Он взял с моей ладони пулю и убрал ее к себе в карман.

— Николай Генрихович, — он остро посмотрел на Клейста. — Вы готовы дать в суде показания о том, где нашли эту пулю?

— Не сомневайтесь, Платон Сергеевич. Я желаю уничтожить этих негодяев не меньше вашего, и непременно подчистую, чтобы и духа не осталось.

— Прекрасно. Ну, тогда я поспешу, расскажу Верочке новости. А вас, господа, непременно жду завтра к обеду.

На обед к Боголюбовым я отправился один. Клейст сперва собирался, но после передумал. Отговорился усталостью: мол, гонка выпила из него все соки. Кто знает, может, и вправду не успел оклематься. Но, думаю, выбила его из колеи церемония награждения. Нет, мы наград и премий не ждали, хотя у меня была, если честно, легкая надежда. Но в правилах четко обозначено: счетчик времени останавливается после отметки о завершении этапа. И даже с учетом того, что во всех этапах мы были первыми, в итоге оказались лишь девятыми. Не самые последние, но о призовых местах можно было даже не заикаться.

Действо происходило в здании Тамбовского губернского дворянского собрания. Помимо делегатов клубов гонщиков из всех четырех городов, были участники гонки, благополучно добравшиеся до финиша, а также не добравшиеся, но пожелавшие присутствовать. Разумеется, были «лучшие люди города» во главе с градоначальником, и пресса четырех губерний в большом ассортименте.

Наше присутствие на церемонии было номинальным: похлопать победителям да поулыбаться для общего фотоснимка. Дело шло своим чередом: вызывались победители, им вручались именные чеки на получение призовых денег, они произносили однотипные благодарственные речи, словно их победа — дело рек исключительно господ председателей клубов, организовавших состязание. О нас, о товариществе «Молния», ни слова, будто мы и вовсе не участвовали, и не опередили девять десятых участников. Меня это не сильно напрягало, а вот Клейста — весьма.