Мегеры попытались было возмутиться, но на логичное предложение сопроводить вверенную их бдительности девицу в бальную залу и проследить за соблюдением нравственности, лишь фыркнули. В самом деле: их дело сидеть и бдить, а не шататься чёрт знает где. Развеселившаяся Елизавета показала им язык и мы, смеясь, ускользнули прежде, чем в спину нам понеслись потоки отборного яда.

К вальсу мы успели только-только. Огинская полюбовалась удивленным, а затем возмущенным лицом дражайшей тётушки, распорядитель объявил вальс, и мы закружились.

— Никогда бы не подумала, что вы такой серцеед, Владимир Антонович, — упрекнула меня Елизавета Петровна.

— Честное слово, до сего дня я об этом не предполагал и считал себя черствейшим сухарём. Но обстоятельства открыли мне глаза.

Огинская улыбнулась, но продолжила выговаривать:

— Вы чуть было не пообещали прокатить ту невозможно наглую девчонку, Лебедеву.

— Вы напрасно переживали, мадемуазель. У меня вполне развито чувство самосохранения.

Девушка рассмеялась.

— Да уж, здешним барышням палец в рот не клади.

— И не собираюсь. Мне пальцы дороги, как память о матушке.

— Расскажите мне о ней.

— Это трагичная история, а на балу положено веселиться. Если позволите, я поведаю вам об этом в более подходящей обстановке.

— А если очень коротко?

— Если очень коротко, это повесть о том, как из-за жестокости отца юная княжна стала мещанкой.

— Действительно, этот рассказ не слишком подходит для бала.

— Тогда давайте просто танцевать.

И мы отдались вальсу.

Когда я вел Огинскую обратно, она спросила:

— Владимир Антонович, раз ваша матушка была княжной, стало быть, вы наследник княжеского рода?

— Потенциальный, да. Но для того, чтобы меня объявили княжичем, необходимо, чтобы глава рода написал ходатайство в соответствующую канцелярию, государь рассмотрел его и собственноручно завизировал. После этого канцелярия внесет изменения в свои реестры и выдаст бумагу, в которой обозначит меня как наследника. На всё про всё уйдёт не менее полугода.

Девушка хотела задать следующий вопрос, логично проистекающий из нашей беседы, но тут мы как раз пришли.

— Госпожа Карамышева, я возвращаю Елизавету Петровну вашему попечительству. И хочу попенять вам. Можно забыть на стуле платок, веер, но как можно забыть на стуле племянницу! Неужели это предвестники надвигающейся старости?

Карамышева пошла красными пятнами и открыла рот, чтобы, наплевав на бальный этикет, высказать мне всё, что она думает о таком невоспитанном простолюдине, но я был уже далеко. Меня ждала полька с Аннушкой Лебедевой.

Мазурка хороша тем, что в ней есть несколько моментов, когда партнеры просто стоят рядом, ожидая своей очереди войти в круг, и можно без проблем побеседовать о чём угодно. Елизавета была весела и беззаботна, от души наслаждаясь танцем.

— Так вы, если я правильно поняла, без пяти минут князь?

— Не знаю, сколько осталось минут, но прошение подано. Далеко ли оно продвинулось, мне неизвестно, но я надеюсь, что к осени вопрос будет решен. Только — тс-с-с, никому, иначе до осени я не доживу.

— Почему же? — взметнула Огинская бровки в притворном удивлении.

— Все просто: меня растерзают прямо здесь милые юные барышни. А их мамаши будут клевать мне печень почище Эфона[1]

— Хорошо, я не стану делиться этим сокровенным знанием. Вдруг ваша печень пригодится мне самой.

К моменту перерыва в танцах я самым натуральным образом взопрел. К счастью, более искушенный в светской жизни Клейст дал хороший совет: взять с собой лишнюю сорочку. И сейчас я в полной мере оценил предусмотрительность компаньона. Заодно и понял, почему туалетная комната называется именно так: это — не место для отправления естественных потребностей, а место для приведения в порядок своего туалета, то есть, одежды.

Я не один был таким продуманным. Сразу несколько молодых мужчин занимались тем же, чем и я: обтирались влажными салфетками, опрыскивались душистой водой или, как говорят французы, eau de Cologne. На освеженное тело натягивали чистую сорочку, возвращали на место жилет, бабочку и фрак и — вуаля — вновь были готовы к подвигам на паркете.

Я без спешки привел себя в порядок, перед зеркалом поправил бабочку и вышел в зал. Огляделся по сторонам, ища знакомые лица, прикинул, где можно будет отыскать Клейста и вздрогнул, почувствовав на себе чей-то недобрый взгляд.

Я быстро обернулся. На меня с балкона второго этажа пялился немолодой лощеный господин с парой гражданских орденов на левой стороне фрака. На лице его была написана такая ненависть, что мне стало не по себе. Увидев, что обнаружен, незнакомец отступил назад и скрылся из виду, но лицо его я успел запомнить. Встречу в другой раз — не перепутаю.

[1] Эфон — орел, который, согласно греческим легендам, клевал печень Прометея.

Глава 26

Клейст обнаружился в салоне для курящих, при том, что сам он с папиросой или сигарой ни разу замечен не был. Зато был уже изрядно навеселе.

— Познакомьтесь, господа! — представил он меня своим собутыльникам и сокурильникам. — Владимир Антонович Стриженов, гениальный гонщик и не менее гениальный конструктор. Его идеи, вне всякого сомнения, опережают своё время. Даже на нашем старом мобиле проиграть было бы трудно. Но с новой машиной это просто невозможно, разве что вовсе не выходить на старт.

— Хотелось бы взглянуть на вашу хвалёную «Молнию».

Лощеный толстяк, словно бы сошедший с карикатур про капиталистов, выразил, видимо, общее пожелание.

— Увы, господа, — разочаровал я честную компанию, одновременно пихая Клейста в бок, — сейчас это никак невозможно. Мобиль едет поездом и прибудет в Санкт-Петербург непосредственно перед гонками. А вот после соревнований милости просим. И посмотреть, и, может, даже прокатиться.

— Я тоже не прочь прокатиться на вашей «Молнии», господин Стриженов.

Голос раздался у дверей, за моей спиной. Я поспешил обернуться и тут же склонился в почтительном поклоне, как и все прочие.

— Ваше высочество, я рад, что вы заинтересовались нашей с Николаем Генриховичем конструкцией. К сожалению, сейчас вы можете прокатиться лишь на первом варианте мобиля. Но даже он разительно отличается от всего, что имеется даже у самых передовых фирм, в лучшую сторону. На этой машине мы выиграли не одну гонку. А сейчас, после определенной доработки, она стала ещё совершеннее.

— И где она сейчас, эта ваша «Молния»? — с интересом спросил великий князь.

— Где-то здесь, мы с господином Клейстом приехали на ней на бал. А куда её отогнали слуги, я не знаю.

— В таком случае, идемте.

Александр отдал распоряжения своей свите, и люди поспешили их выполнять. Очевидно, искать «Молнию» на обширной стоянке для гостей. Сам же великий князь неспешно продефилировал следом, по пути кому-то кивая, с кем-то перебрасываясь парой слов. Мы с Клейстом переглянулись и присоединились к свите.

До стоянки процессия двигалась минут двадцать. До окончания перерыва оставалось сравнительно немного времени, и я чувствовал некоторую неловкость: обещал девушкам танцы, а сам отлыниваю. Но демонстрация «Молнии» великому князю была намного важнее всех девушек вместе взятых.

На стоянке наш мобиль выделялся среди десятков прочих так же, как выделяется боевой клинок среди своих парадно-декоративных собратьев. Рядом с ним, что ожидалось, стояли посланцы Александра и, чего не ожидалось, несколько охранников, сноровисто пакующих пару подозрительных личностей.

— Кто такие? Откуда взялись? — задал Александр логичные вопросы охране.

— Кто-неизвестно, не отвечают. Хотели вот к этому мобилю, — усатый охранник указал на «Молнию», — бонбу прикрутить.

В толпе свитских зашептались: как так? Покушение на великого князя?

Я, сопоставив недавно виденное лицо и попытку диверсии, имел другое мнение, но лезть с ним не стал. За покушение на члена императорской семьи кара совсем иная, и нанятые задёшево исполнители быстрее покаются и расколются.