— Тебе лучше не знать, — еще шире улыбнулся Вацлав. — А то еще проболтаешься. Но, скажу тебе откровенно, ваш дворец тот еще проходной двор. У вас здесь все продается и все покупается, потому что у ваших людей совершенно нет чести. Если бы в Братиславе так же несли службу, то начальник охраны уже растил бы репу в ближайшем селе. Но у вас тут, наверное, репа растет плохо, и поэтому вы продолжаете кормить кучу бесполезных дураков. Мне даже интересно становится, сколько еще провинций вы должны потерять, чтобы в ваши головах поселилось хоть немного здравомыслия.

На следующий день патрикий, вилла которого была всего-то в пяти милях от стены Анастасия подъехал к дворцу Буколеон, куда вошел, осторожно оглядываясь по сторонам. Дворец находился на возвышении, и патрикий, слегка поотвыкший от изысков, по-новому разглядывал мраморных львов и быков, статуи которых украшали лестницу. На этот дворец в свое время не пожалели золота. Его коридоры и залы были выложены мраморными плитами разных сортов. Из мрамора же были и колонны, в капителях которых усматривалось множество фигурок львов, в честь которых этот дворец и назвали. Да… Когда-то империя могла себе это позволить, не то, что сейчас, когда то в одном месте, то в другом вспыхивают бунты голодных воинов.

Появление патрикия вызвало умеренное любопытство, и встречные раскланивались с ним. Кто-то по привычке, а остальные на всякий случай, думая, что он снова смог вернуть себе милость василевса. Веститор императрицы, который вел его по привычным коридорам, не оглядывался. Он ни секунды не сомневался, что патрикий идет за ним, и это многое значило на беззвучном языке дворцовых евнухов. Такое отношение служило тонким завуалированным оскорблением, которым ему, некогда одному из самых могущественных лиц государства, указывали его место в новом раскладе.

— Кирия! — склонился он перед той, кого всей душой ненавидел. — Я безмерно счастлив лицезреть вашу красоту. И я поздравляю вас с тем, что молодой цезарь Ираклий возвышен до титула августа…

— Давай договоримся сразу, Александр, — Мартина смотрела на него изучающе, без тени дружелюбия. — Я выслушаю тебя, но то, что ты скажешь, должно принести пользу лично мне. Твои собственные интересы не учитываются, у тебя их больше нет.

— Да госпожа, — склонился Александр, который сразу же понял, к чему все идет.

— С этого дня ты служишь мне, — брезгливо посмотрела на него Мартина. — И если я почувствую, что ты играешь свою собственную игру, то удалением в поместье тебе не отделаться. Я прикажу сослать тебя на острова в тот же день, когда узнаю об этом. А теперь давай рассказывай, что ты там такое придумал.

Сентябрь 638 года. Эмесса. Сирия.

Грамота халифа оказала волшебное действие. Эмира Сокотры принимали по высшему разряду, а он щедро, не скупясь, одаривал старейшин племен. Шейхи оценивали богатый наряд Надира, прикидывали стоимость его меча и рукояти кинжала, который в бою не бывал ни разу. Им невозможно было биться, уж слишком много камней пошло на украшение рукояти и ножен. Не меньше стоила и брошь, привезенная из Индии. Она скрепляла чалму, свернутую из пестрого китайского шелка. В общем и целом, Надир хотел произвести впечатление на бедуинов северной Аравии, и он его произвел. Множество молодых парней, не горящих желанием идти в Палестину, где бушевала чума, внезапно воспылало стремлением принести свет истинной веры в долину Инда, где проклятые язычники до сих пор поклоняются жутким демонам. А почему бы и не воспылать, если недавний, как шептались люди, раб из бану Тамим, стоявший перед ними, был просто усыпан золотом и драгоценными камнями.

Две тысячи воинов смог собрать Надир, все пополнение, что должно было уйти на север, в армию Абу Убайды. Еще две тысячи шейхи дадут, если удастся закрепиться в землях Синда. И это было именно тем, чего добивался князь Самослав, пытаясь оттянуть свежие боеспособные силы от Египта и римской Анатолии. Воины будут ждать в портах Бахрейна, куда весной придут корабли. Они тронутся в путь, когда ветры сменят свое направление и задуют в сторону Индии. А пока…

А пока Надир должен рассчитаться за ту милость, что оказал ему халиф. Послание повелителя правоверных должно было дойти до руководства армии именно сейчас, когда почти вся Сирия лежала у ног мусульман. Первая вспышка чумы практически сошла на нет, и отряд Надира прошел через Палестину без потерь. Муэдзин Билал ибн Рабах, один из самых уважаемых людей мусульманской уммы, так и не раскрыл ему тайну послания халифа, и Надир просто потерялся в догадках. И вот, наконец, когда он прибыл в ставку Абу Убайды, тайное стало явным. Билал, эфиоп по происхождению, и бывший раб, выкупленный за огромные деньги Абу Бакром, возвещал волю халифа вождю многих тысяч воинов. И то, что услышал Надир, поразило его, словно гром среди ясного неба.

— «Поставь Халида перед общиной, свяжи ему руки его же чалмой, сорви с него его шапку. Спроси у него, из каких таких средств он дарил деньги аль-Аш’асу, из своего кармана или из трофеев, захваченных во время похода? Если он признается, что взял их из военной добычи, он виновен в растрате. Если он признается, что давал их из собственного кармана, он виновен в расточительности. В любом случае, отстрани его и прими на себя его обязанности». — Билал свернул свиток и приложил его к сердцу. — Такова воля халифа, Абу Убайда. Ты готов исполнить ее?

— Да что б мне провалиться! — простонал Надир. — Нас же на копья поднимут! Что же ты, старик, сразу не сказал, что мне придется вытаскивать тебя из этого дерьма? Я бы свернул в Никополь и спокойно подох там от чумы!

— Халид дал поэту десять тысяч дирхамов за хвалебный стих, который тот сочинил про него. Ты знал об этом?— муэдзин Пророка твердо и прямо смотрел на того, рядом с которым прошел столько битв. Он не обратил внимания на слова Надира. — Ты знал о подарках, которые он дарит нашей знати из воинской добычи? Ты понимаешь, что воины воюют за этого человека, а не за Аллаха милосердного? Ты осознаешь, что Халида обуял грех гордыни? Ты готов исполнить волю повелителя, Абу Убайда?

— Я исполню волю величайшего!

На Абу Убайду было больно смотреть. Он в одно мгновение постарел и осунулся, словно от тяжелой болезни. Он долго смотрел куда-то вниз, словно боясь поднять глаза, а потом выдавил из себя.

— Я вызову Халида сюда. Он сам ответит за свои дела.

Множество мусульман собрались на суд, но лишь трое знали, что здесь на самом деле происходит. Смуглый, совершенно непохожий на араба Билал, Абу Убайда, который отводил глаза в сторону, не зная, куда деваться от невыносимого стыда, и Надир, который и вовсе смешался с толпой, прикидывая, как он будет уносить отсюда ноги и спасать упрямого муэдзина, если Халид откажется признать его власть. Да этого чернокожего мусульманина просто разорвут на куски, стоит лишь прославленному полководцу повысить голос.

— Что же, начнем! — негромко сказал Билал, который вопросительно посмотрел на Абу Убайду. Тот, впрочем, сделал вид, что не услышал вопроса и старательно смотрел куда-то в сторону и вверх. Его явно больше интересовал полет птиц, чем то, что происходило прямо перед ним.

— Понятно, — коротко сказал Билал и сделал приглашающий взмах рукой, повинуясь которому Халид ибн аль-Валид сделал шаг вперед. Он ничего не понимал, и терялся в догадках, для чего его вызвали сюда.

— О Халид! — громким, хорошо поставленным голосом спросил первый муэдзин ислама. — Давал ли ты аль-Аш’асу 10 000 дирхамов из своего собственного кармана или из военной добычи?

— Чего? — выпучил глаза Халид ибн аль-Валид и замолчал, медленно наливаясь кровью.

Он явно не ждал такого. Он думал, что объявят новый поход, и уже приготовил предложения по будущим путям наступления. Но он совершенно точно не мог представить себе, что ему суждено пережить такой позор. Собравшиеся мусульмане тоже были поражены до глубины души, и по рядам людей покатился недобрый гул. Тут многие знали, что независимый без меры полководец не слишком ладит с халифом правоверных, и этот холодок между ними пробежал отнюдь не вчера. Халид так и не сказал ничего. Он просто не мог подобрать правильных слов, а потому Билал спустился с возвышения, на котором сидел, снял с Халида его собственный тюрбан, распустил его и связал ему руки, словно вору. Шум в рядах нарастал, послышались негодующие крики, но Билал не обращал на них ни малейшего внимания. Он выступал проводником воли повелителя правоверных.