Столкнув с себя проститутку, я абсолютно голый сел на край кровати. Туман все так же безлико тянулся около меня – это значило, что в этом месте я еще не закончил. Это было удивительное место, и подобные аномалии я видел не раз, тем более что это всего лишь плод моего расслаивающегося воображения – я мог их знать, но не мог вспомнить, – она держала меня при себе, но, скорее всего, это я сам держал себя, дабы решить какую-то личную проблему, дабы отпустить засевшую внутри боль.
Безголовая женщина сидела на своем привычном месте в той же привычной для нее позе и курила трубку, ее упругая грудь латунным цветом блестела в светлой пелене дыма; из чубука слоями выходили колечки, а искусанный мундштук все так же упирался в пустоту – в то место, где у нее должен был быть рот. «Боги не простят мне этого; я бог, и я не прощаю себе этих видений. Прелестное создание, только жалко, что я представил тебя именно такой, испортив тебе часть жизни, – сутолокой слов проносилось в моей голове».
– Я не могу выйти за пределы этого города. Везде город, куда бы я ни пошел. Он растягивается на десятки километров, а потом сужается, будто бы так и должно быть, но все это зависит от меня, от моих желаний, и дело-то в том, что я сам не знаю, хочу ли этого. – За то время, пока я говорил, мне хотелось вспомнить те бездонные красивейшие глаза, которые светились изнутри, выпуская пучки света в этот холодный грязный мир. Я продолжал говорить, не отрываясь, ведя путеводную нить. – Почему же так получилось?..
Допив джин, я закурил сигарету, выпуская струю дыма из маленькой щелочки фигуристого рта. До носа, среди прочего дыма, смешанного с какой-то еще дрянью – не менее густой и дурно пахнущей, – донеслись невообразимые и незамеченные ранее запахи, точнее всего один, но который обонятельным хроматизмом раскладывался на ряд сложных красивых запахов, подобных тонким струнам арф, где каждая струна – свой единственный и неповторимый звук, присущий только одно струне и никакой другой.
Глубоко вдохнув и выдохнув, чувствуя поднимающуюся желчь к горлу, я стал продолжать:
– Чего же мне хотелось тогда? чего же мне хочется сейчас? вот вопрос, но я не могу сказать точно, что именно мне хочется, чего мне желать, чего? Что-то нужно разве желать? а разве не бывает так, что человеку все равно? что человек ничего не хочет?
Но в этот момент перед глазами потемнело, а вместо привычной комнаты всплыли воспоминания давно ушедших дней. Я что-то понял в этот момент, но не мог до конца осознать что же именно. Как странно было ощущать себя в таком состоянии, которого я не чувствовал несколько последних лет, – то ощущение, когда ответ витает где-то рядом, но вместе с тем невозможно понять, где же он. Я увидел себя совсем маленького, а рядом родителей, которых всегда представлял немного иначе: злыми, замкнутыми, невзрачными; мать – безразличная ко всему женщина, отца я вообще плохо помнил, только ту запачканную кровью рубашку в роковой для меня день, но сейчас… сейчас во вспышке они предстали совсем иными: мы были счастливы, все мы, втроем: я, мать и отец. Мы катались с отцом на каруселях, а мать нежным провожающим взглядом, каждый раз, когда карусель уводила наши кресла по кругу, вглядывалась в нас и улыбалась. У отца была улыбка на лице, которой я никогда не видел – я вообще никогда не помнил, чтобы он улыбался, – белые зубы, легкая щетина, не уродовавшая, а украшавшая его серьезное, но только для меня доброе лицо. Это вмиг пропало, сменившись другими воспоминаниями – но были ли то воспоминания?
«Это вздор! Ничего этого не было. Я снова представил себе образ счастливой жизни, которой никогда не имел! Этого не было. Иллюзия. Я никогда не был маленьким, я никогда не умел улыбаться и уж тем более не мог иметь родителей. Все это неправда. Способность мозга навязывает мне то, чего не было, но только то, что хотелось, то, что могло быть в параллельных вселенных. – Мысли на несколько секунд вообще исчезли. – Мои иллюзии меняются со мной, расслаиваются, смещаются, перекликаются… Это все как-то связано. На этот раз они подобрались слишком близко… но зачем?»
Следующий образ – я рядом с женщиной, которую я когда-то любил. «Любовь? Что такое любовь?» – спрашивал я себя, не в состоянии сравнить это чувство с чем-то реальным. Мы были с ней вместе, гуляли, говорили друг другу ласковые слова, даже не понимая, что они значат, но думая, что это что-то очень важное, что-то взрослое, а значит запретное. Вглядываясь в ее лицо, я не видел в нем ничего – только пустой холст, на котором можно было изобразить все, что угодно. Но даже за неимением характерных черт лица, я знал, что это именно она: по походке, по волосам, по мановениям рук.
«Нет, все вздор! Мы никогда не были вместе! Это я знаю точно!» – каким-то чужим голосом прозвенело в голове. Голова истошно болела, требуя прекратить мучения, печень пульсировала, напоминания о том, что она не бессмертна, о том, что она умрет назло мне, если я буду продолжать пить столько алкоголя; но прекращать я ни в коем случае не собирался. Перед глазами начинало двоиться, – хороший признак. Отравление поглотило организм, и теперь был только один путь – наслаждаться божественной негой бессилия.
Появилось понимание чего-то неуловимого, висящего в воздухе. Это невозможно пощупать, ощутить, вдохнуть, смахнуть с плеч размягченной ладонью, вялой, подобно безынтересной жизни, укутанной в свитер насущных проблем, – но сейчас все стало предельно ясно, по крайней мере, так казалось мне. Это ничего не значит. Все это явилось просто так, как и всегда: чтобы успокоить, чтобы усмирить, унять внутреннюю боль. Раньше я не давал себе этого понять… тогда почему дал сейчас?
– Вам принести еще, мистер? – отскакивал от стен голос, и было ровным счетом не понятно, откуда изначально пришел звук.
– Нет! Довольно! – отмахиваясь от наваждения, будто бы боясь, что это слова могут преследовать меня, крикнул я. Дверного скрипа, как раньше, не последовало, а посему в душе поселилось отчаянное, но стойкое убеждение, что хозяйка голоса сейчас скрывается в тумане и возможно даже упорно смотрит на меня.
Было неприятно думать об этом и уж тем более ощущать на себе чей-то взгляд, в чем я не был все-таки до конца уверен. Но ощущение никуда не пропадало, а со временем только усиливалось: ожидание присутствия чего-то нематериального – невидимого и вместе с тем отвратительного. Гетера, дымя, неколебимо сидела на второй половине кровати. Наверное, надо было думать о чем-то более возвышенном, но сейчас, смотря на красивую женщину, смиренно изнывающую духоты, я чувствовал только безразличие.
Захотелось увидеть те черные глаза, еще недавно как провидение летавшие передо мной, и губы, источавшие невидимый виноградный запах. Я знал, я чувствовал, что будет дальше, так как мои мысли никогда не остаются без внимания извне, но никого или ничего не появилось: ни видения, ни намека на это видение, на вроде бы знакомые пепельно-угольные глаза и страстные искусанные до крови губы.
Я даже не заметил, как комната стала ненавязчиво меня отторгать: она наконец-то решилась меня отпустить, но я не видел и не слышал, не чувствовал ее щедрости. Вообще получается, что здесь – в этой комнате, в этом мире, снежной крошкой размывающей лица, – нет ответа на вопросы, нет самих вопросов, тревожащих умы миллионов, – нет вообще ничего. Ведь я здесь центр вселенной, а значит, если нет в моем мире ответов, значит я сам не знаю ничего.
Внезапно стало душно. Это комната подгоняла меня, давая понять, что нужно вовремя уйти, и уйти прямо сейчас. Очнувшись от исступления, я увидел, что дым стал менее густым, но разглядеть все равно что-либо было невозможно. Дышать стало немного легче: не чувствовалось запаха крепкого табака. Натягивая брюки на ноги, испещрённые рубцами, ожогами, пятнами гематом и клецками шрамов, я косо взглянул на дверь – желанную дверь. Своеобразный коридор, выеденной тропинкой среди дыма, вел к двери. Запах смрада резко ударил по глазам и ноздрям – еще одна уловка мистической комнаты. Подойдя к двери, я оглянулся назад: невидимые стены медленно таяли, туман забирался в коридор, плавно, без резких движений, аннексируя новые территории.
