Посвящаю этот роман самому прекрасному и самому отвратительному, самому эксцентричному и самому простому, самому любимому и самому ненавистному человеку, человеку, способному ввергать при одном упоминании о нем меня в ужас и в экстаз, сравнимый только с вечным блаженством иррационального несуществования, человеку имя которого ласкает слух так же, как и отторгает, – посвящаю этот роман самому себе.

«Истина есть, дорогой мой! Но «учения», которого ты жаждешь, абсолютного, дарующего совершенную и единственную мудрость, – такого учения нет. Да и стремиться надо тебе, друг мой, вовсе не к какому-то совершенному учению, а к совершенствованию себя самого. Божество в тебе, а не в понятиях и книгах. Истиной живут, ее не преподают»

Герман Гессе «Игра в бисер»

«Я глубоко убежден, что могу летать,

Но мне некуда лететь…»

Роджер Уотерс «Nobody Home»

Запись радиоэфира от 17 августа 19..г

– …И это уже не единичный случай в моей практике, но сейчас не об этом… В первую очередь мне бы хотелось сегодня, перед всеми вами, дорогие слушатели, раскрыть тайну человеческого мозга и, возможно, всего нашего существования в целом, потому что именно мое случайное открытие ведет к тому, чего некоторые совершенно не понимают и боятся, говоря вещи, противоречащие рациональному мышлению.

– Насколько я знаю, вчера прошел очередной съезд, на котором были представлены широкой огласке материалы вашей многолетней работы.

– Именно так, но послушайте…

– Нашим слушателям было бы интересно узнать, как отнеслись к вашим словам коллеги, ведь это немаловажно как для науки, так и для обычных людей, которые раньше никогда не задумывались о таких сложных процессах.

– Многие из моих коллег отнеслись к моим словам скептически и придерживались либо нейтралитета, либо совершенно иной точки зрения, нежели я, и это все при том, что бо́льшую часть жизни я занимаюсь человеческим мозгом и, в некоей мере, всем, что с ним связано. Но что главное: вчера были предоставлены неопровержимые доказательства немыслимого ранее, а, может быть, даже того, что человек пока, в силу своей узколобости, не в состоянии понять… и совершенно не важно, сколько времени потребуется «ученым», чтобы понять, насколько они ошибаются, называя меня неправым. Я открыл им путь в бесконечность, но они не хотят этому верить.

– Допустим. Мы сейчас не можем с точностью сказать, что вы правы, потому что отсутствие весомых доказательств в вашу пользу пока что не достигнуто ввиду очень скупой теоретической и практической части, но все же говоря начистоту, мы можем предположить, что все сказанное вами действительная правда. Итак, у меня совсем не возникает вопросов по поводу первого вашего тезиса, характеризующего личность, – я зачитаю то, что было сказано вами вчера: «Всевозможность – это способность индивидуума делать множество различных дел, иметь понятие обо всем, владеть несколькими ремеслами и проч. и проч., но в каждом случае слишком плохо». Вы первый ученый, который представил общественности статистику – никто до вас этого не пытался систематизировать, хотя, по-моему, этого совершенно не требовалось. Хорошо, с этим мы разобрались. Но не могли бы вы ответить на вопросы, которые не лишены трюизма, но все же существуют: почему «всевозможность»? и почему ваши объяснения так часто переходят на разговорный манер, разбавленный научной терминологией лишь отчасти?

– В этом нет ничего необычного: во-первых, я всегда пытаюсь донести смысл своих открытий не только для научной среды, но и для обычных людей, не знакомых не только с терминологией, но и с принципами данной науки вообще, – это, мне кажется, я довольно четко объяснил, – во-вторых, я совершенно не могу сказать вам почему именно такой термин пришел мне в голову, когда я добился некоторых результатов в своих исследованиях: проще говоря, это слово, которое теперь должно закрепиться за моими открытиями, пришло мне случайно, как и случайно мне пришла сама идея исследования в данной области.

– Хорошо.

– Это совершенно не важно, как назвать ту или иную болезнь или открытие.

– Вам кажется это рациональным?

– Послушайте, вам мало того, что «всевозможность» говорит нам о том, что человек имеет возможность во всем чего-то достичь? – вот вам и «возможность», и определение ее характерности.

– Продолжим. Второе определение, которое, как я понял, и является самой важной частью вашего открытия, звучит так: «Всевозможность – вид адаптации, способность человека подстраивать под себя видимое, осязаемое окружение. Вид психического заболевания или, реже, забвения, усталости…» и так далее и тому подобное. Не могли бы вы пояснить?

– Это значит, что человек, в некоторых случаях, имеет возможность подстраивать мир под себя – проще говоря, создавать для себя иллюзию, которой в нашем с вами мире не существует, видимую только для того, кто ее создал; при этом эта иллюзия для вообразившего ее субъекта так же реальна, как и для нас реален наш с вами мир: то есть придуманный человеком с психическим отклонением в его мире кинжал может нанести ему серьезные увечья, в то время как мы с вами ничего не увидим, больше говоря: он будет видеть кровь и раны, постепенно теряя сознание и способность к движению от истощения, когда мы с вами этого не увидим и не сможем никак зафиксировать, кроме импульсов его мозга.

– Я не совсем понимаю…

– …Видеть то, чего не существует, но что так хочется видеть, во что так хочется верить, изменяя мир у себя в голове. И это все зависит не только от психических отклонений, но и от способности мозга переносить и воспринимать эту информацию.

– Вы хотите сказать, что это такой же реальный мир? что человек может запросто умереть там, насытиться, поглощая пищу, или испытать удовольствие от владения воображаемой женщиной?

– Не каждый и не всё сразу, но, в целом, да, это именно так!

(На протяжении нескольких минут слышны помехи. Звуки голосов сильно искажены.)

– Позвольте же задать вам вопрос?..

– Да. Если это касается той темы, о которой мы сейчас говорили, то я отвечу вам на любой вопрос.

– Можете вы быть уверены сейчас, что все, что происходит с вами вокруг – это не иллюзия и это вам не кажется?..

(Запись прерывается)

Я стоял посреди улицы, вглядываясь в дома, вглядываясь в кирпичики, их кладку, цвет, полутона. Все это казалось таким странным и в то же время таким простым, что было очень просто сбиться с толку из-за противоречивых чувств, посетивших меня. И кто сказал, что жизнь похожа на сплетение миллионов случайностей? Разве не тот, кто и понятия не имеет, как это работает. Как же это называется, когда у тебя в голове происходит тысячи ярких вспышек, влекущих за собой сеть сложных установок, которые мы принимаем за желания и простые человеческие свойства характера? Что же происходит внутри нас, когда мы начинаем хотеть? Может быть, один единственный нейрон среди бесконечного числа n-ых взрывается, образуя новую вселенную, ведомую собственными чувствами и желаниями? Кто может опровергнуть мою сумбурную и ничем не обоснованную теорию возникновения мира? Да и тот, кто первый скажет, что это полный вздор и чепуха, тот первый исчезнет из того мира, который я придумал для себя сам, из того мира, которого нет. Почему же наш мир устроен так как он устроен? Вот он вопрос, достойный человечества, бродящего среди магазинных полок с ненужными броскими вещами и среди полок с гробовыми досками, приготовленными специально для тех, кто на них смотрит.

Я обратился к проходящему мимо мужчине, и совершенно неважно что я ему сказал, ведь даже для меня это остается загадкой. Его речь невнятна как и его вид: обыкновенное серое пальто, схожее с войлочной накидкой на плечи в морозный день сидящего у окна человека, да и ухмылка, говорящая о том, что он, несмотря на доброжелательность моего вопроса, отчетливо видит во мне негативно расположенного к нему незнакомца, или попросту какого-то противника, который почему-то подошел именно к нему, моментально превращаясь в человека «с гнильцой». Он хочет показать, что не может мне ничего дать хотя бы потому, что не хочет; и чем дольше он смотрит на меня, все чаще и чаще отводя взгляд куда-то, будто бы ища давно забытого знакомого, увиденного за моей спиной, формируя отговорки у себя в голове, тем больше я начинаю убеждаться в глубоко засевшем страхе в нем относительно любой мелочи, выходящей из разряда простоты и открытости. Он, потупившись, отвел взгляд, забывая меня так же постепенно, как и познавал меня, изучая еще недавно свои взглядом; через несколько длительных секунд этот мужчина уже не помнит меня, не помнит моих глаз, моих рук и даже моего голоса, который потонул в тишине.