Погребальная церемония и долгая ночь прощания с душой умершего человека под звуки старого рубаба лишь размывают личное горе, делают его достоянием всей общины. Десятки людей, поддерживающих познавшую утрату семью, дарят им лишь временную иллюзию отсутствия одиночества, которая рассеивается уже на следующий после похорон день у надгробной плиты, среди множества однотипных захоронений. Впрочем, здесь не принято часто ходить на могилы родных и близких и, тем более, общаться с безжизненной землей под ногами. Лишь фотография в доме является истинным напоминанием о некогда жившем человеке, прах которого покоится на одном из кладбищ аула. Таким был вид из окна автобуса нашего героя. Совокупность близко стоящих друг к другу бугорков, покрывших склон хребта, вызывали у него недоумение. В большинстве своем они не были ограждены решетками или украшены надгробными плитами. Что же касается красивых рассветов, то они оставались прерогативой противоположного берега реки, с этих же склонов можно было любоваться манящими закатами. Хотя, умершим вряд ли это интересно.

До остановки нашего героя, находившейся в черте города, оставалось чуть больше двух километров. Оторвав голову от стекла, которое не переставало дрожать, он окинул взором салон автобуса, где оставалось совсем немного пассажиров. Одни беседовали вполголоса о своем, другие, молча, смотрели либо в окна, либо куда-то перед собой, время от времени оглядываясь на соседей, словно желая показать им, что они еще живы и находятся здесь, в салоне. Среди них был один знакомый нашего героя, крупный мужчина. Он, спешил домой после тяжелого рабочего дня в поле. Время от времени он исподлобья поглядывал на приезжего, держа в зубах соломинку и изредка двигая волевым подбородком из стороны в сторону. Был один из соседских мальчиков, с которым он часто играл в детстве. Они были довольно дружны, но когда будущего преподавателя отправили учиться в Европу, что-то сломалось в их взаимоотношениях – и связь оборвалась. Местный трудяга и поныне живет в том же доме, что и прежде, сохраняя традиции и обычаи своего народа, ухаживая за своими пожилыми родителями. Ему не довелось получить образование – это было не по карману семье. Будучи единственным ребенком, он взвалил на себя все хозяйство и стал настоящей опорой состарившимся родителям. В ауле его любили, уважали за трудолюбие и отзывчивость. Порой его даже немного побаивались. Он слыл человеком дела и редко вел праздные разговоры с местными, чем и вызывал в них настороженность. Он сидел в автобусе и поглядывал на своего друга детства, а тот ничего не замечал, будучи полностью поглощенным своими мыслями и чувствами.

Водитель автобуса, уже рассказавший обо всех новостях и слухах, что слышал на базаре в центре города, теперь молча следил за дорогой. Чуть позже он поставил кассету с маддо и добавил громкости динамикам. Люди были не против. С первыми же секундами этой древней баллады атмосфера в салоне начала меняться. Шелковые струны рубаба имеют неповторимое звучание. Его невозможно спутать ни с чем другим. Будучи не большим знатоком музыкальных инструментов, наш герой все же не смог не признать тот факт, что рубаб создан для размышлений о жизни. На протяжении нескольких столетий в самые тяжелые времена люди собирались в домах и при тусклом свете свечи слушали игру старцев, думая о личных заботах и проблемах, туманном будущем и сложном настоящем. Тексты песен для нашего героя зачастую оставались загадкой, хотя он и считал их язык родным. Со слов ученых людей они содержали в себе напутствия и советы простым дехканам, давали им надежду на что-то хорошее, которое непременно должно было их постигнуть за труды и старания.

На вновь испеченного горца сегодня, впрочем, как и всегда, они производили должный эффект. Хриплые завывания старика прибавляли важности балладам. Казалось, что все пассажиры немного погрустнели. Грустно было и измученному жарой «европейцу» в конце автобуса из-за нахлынувших волной воспоминаний. Одно за другим красивые светлые лица его родителей и братьев вставали у него перед глазами. Куда бы он не направил свой взор, там обязательно появлялись они. Казалось, он тонул в буре картин из прошлого, погружающих его мыслями все глубже и глубже в стихию. В этой бесконечной синеве, куда были направлены пики неприступных скал, израненное сердце нашего героя воображало свою семью вместе, как прежде. Они держались за руки. Это были видения зрелого мужчины, утратившего самых близких в своей жизни людей и вернувшегося в родные места из Европы вследствие серии трагических событий. В этот момент они казались ему реальнее окружающей действительности. Он отчетливо помнил, как в детские годы с ним происходило то же самое. Пребывая в долгой разлуке с семьей, он ребенком воображал лица своих родных и внимательно разглядывал их. Тогда горячие слезы начинали стекать по бледным щекам, спотыкаясь о дрожащие бугорки губ и разбиваясь на множество мелких осколков. Люди вокруг тотчас принимались утешать мальчика, говоря о скором возвращении домой. Иногда они подшучивали над ним: над взрослым мальчиком, рыдающим словно дитя. А он не переставал лить слезы. Даже вредные братья в такие моменты казались ему удивительно милыми созданиями, и он в порыве нежности и грусти каждый раз обещал себе и богу более их не обижать и ценить, молча терпеть их характеры, лишь бы всевышний скорее вернул его в дом. Но по возвращении, буквально через пару дней, на весь двор уже раздавались крикливые детские голоса. Порой братья дрались, обижались друг на друга, переставали общаться на пару часов, а под вечер, как ни в чем не бывало, вновь играли вместе или, читали что-нибудь. Братья рождены для того чтобы учиться жизни друг у друга, отстаивая свои интересы подобно волчатам в стае. Так принято считать здесь, в ауле. Правда, у нашего героя в этих спорах всегда было заведомо проигрышное положение. Будучи старшим ребенком, он должен был вести себя подобающим образом, уступая в чем-то младшим братьям, идя с ними на компромиссы. Сейчас он вновь был готов вернуться назад и отдать им все свои игрушки, выполнять любые их прихоти, капризы, лишь бы быть рядом. К сожалению, это не представлялось возможным, и ему многое еще предстояло сделать на пути к успокоению своей души и приятию новых фактов в собственную биографию.

Маддо не создана для танцев. Это музыка души. Закрытые глаза, красивая абстракция в ритм с песней меняет цвета и формы. Протяжное завывание пронзает душу насквозь, доставая из ее глубин все самое сокровенное, заставляя грустить и вспоминать: детство, школу, друзей, утраченные мечты. Принося слезы в жертву тому блаженству, которое наступает с последними ударами черствых пальцев по белым струнам рубаба, слушатель словно просыпается от долгого сна и, ничего не говоря, направляет свой влюбленный взор куда-то вдаль. Словно розовой пеленой покрылись влажные глаза, а желание сохранить сладкий привкус во рту мешает что-либо сказать. Постороннему человеку сложно понять эту музыку, она слишком первобытна для него, как и та неспокойная река далеко внизу за остановкой, что только что встала перед глазами нашего героя. Пора было выходить.

Правой рукой наш герой то и дело смахивал со лба мокрые и пыльные пряди волос. Ему давно пора было наведаться к парикмахеру. Упрямую густую черную челку, завесой прикрывающую глаза, сложно было назвать украшением, но их владельца это совсем не беспокоило, тем более, как он считал, стараться было не для кого. Оказавшись, наконец, дома, он поспешил в баню. Оставив мелочь, что лежала в карманах, на столе, он отправился за дом, где находилось небольшое сооружение – малая часть отцовского наследства. Нужно было торопиться с включением бойлера, чтобы вода успела нагреться до планового отключения электричества во всем городе и нескольких близлежащих аулах.

После обязательных водных процедур он почувствовал себя заново рожденным: полным сил и энергии. Теплый ветерок, заигрывая, попеременно настигал его то с юга, то с севера. Сегодня его прикосновения были особенно приятными. Солнце быстро обогрело тело молодого мужчины и уже через пару минут на смуглой нежной коже не осталось ни одной капельки воды. Со стороны сада доносилась прохлада, рожденная тенью роскошных плодовых деревьев. Но идти туда ему не хотелось – солнечная ванна его расслабляла, хотя еще час назад он был зол на этот палящий огненный шар. Удивительно, как бывает изменчива человеческая натура в мелочах и как, вместе с тем, постоянна – в проявлениях характера.