– Куда? – спросил я.

– В Белоруссию. В медицинское училище.

– А я? – Во мне стали подниматься возмущение и обида.

– А ты остаешься. Куда же ты уедешь от всех своих забот? – Она рассмеялась и стала сама собой – беззаботной птахой, в которой надолго не задерживались серьезные мысли и переживания.

Я совсем погрустнел и еще раз, без особой надежды, спросил:

– А мы?

– Мы, – произнесла она рассеянно. – Ну конечно. Я буду тебе писать.

И она уехала. Поступила в медучилище. А я остался.

Арина вспомнила свое обещание и нашла время на страничку в конверте, где писала, как у нее все хорошо, сколько в Минске магазинов, театров и соблазнов, но она девушка серьезная и предпочитает только учиться, во что верилось с трудом. Грустила, что денег не хватает на все, – в это верилось больше. А чувства мои бурлили: не забыла, вспомнила, написала!

Собирая рассыпанные зерна здравомыслия, я ясно осознавал, что не светит нам с ней ничего в будущем. И что единственное письмо за год – это отписка. Но чувства всячески этому сопротивлялись.

А вообще теперь я старался отодвигать от себя подальше всякие душевно-любовные терзания. Иногда заглядывался на девчонок, а они – на меня, но позволить себе крутить с ними шашни не мог. Да и после неудач на сердечном фронте стал слишком критично относиться к своей внешности. Явно же не герой-любовник из кинофильмов, вкус к которым мы прочувствовали, когда кинотеатр в Вяльцах стал доступен обычному человеку. Не вышел я ростом, был весь квадратно-приземистый, как тяжелый трактор. И стеснялся своих широченных, мозолистых, будто сделанных из чугуна ладоней. С детства на кузнице отцу помогал, вот такие руки-тиски и заработал. Хотя и плюсы были – хватка такая, что никто не вырвется. И кулак увесистый, что им, наверное, быка смог бы опрокинуть, хотя не пробовал – ничего мне плохого те самые быки не сделали. А вот те, кто сделали, от могучего удара сразу в землю пикировали. Но все равно я мечтал об ухоженных руках с музыкальными пальцами. Не дано!

В общем, куда такому с девчонками, небесными созданиями, накоротке общаться! Кроме того, рядом со мной не просто девчонки. Рядом – товарищи по комсомолу. И задача у нас общая и важная – строить новую жизнь.

Перемены можно воспринимать с радостью или с печалью. Но они всегда тревожны. Особенно такие грандиозные, когда меняются весь многовековой уклад, государственные и экономические основы. Когда приходит другая власть.

Кто-то от перемен отгораживается, ностальгируя по прошлому. Кто-то идет радостно им навстречу в уверенности, что все будет только лучше. Особенно приятно шагать вперед, когда молодая кровь бурлит в жилах, когда у тебя несгибаемая уверенность в счастливом будущем и стремление сбросить проржавелые оковы прошлого. И еще – когда ты комсомолец в социалистической стране и все дороги для тебя открыты.

Воссоединение наших земель с СССР, конечно, было делом непростым и полным самых разных эксцессов. И новая власть достаточно умело действовала кнутом и пряником.

Перво‐наперво мелким гребешком прошлись по представителям польской администрации, военным, полицейским. Кого выселили в дальние заснеженные края, кого простили, а тех, кто запятнал себя преступлениями против народа или планировал вооруженную борьбу, – с теми по всей строгости.

Однако если с поляками эксцессы были единичными, то украинские националистические движения ринулись в бой с «москальскими оккупантами» со всей своей дури. Понятное дело, что подбивали их на это немцы. С оккупированной фашистами Польши шли и шли диверсанты, целые националистические отряды. И во всей красе проявляли свою звериную сущность.

Появлялись листовки, зовущие народ на бунт и призывающие сжигать сельсоветы и колхозы. Но народ сжигать ничего не спешил, поэтому националистические террористические группы занимались этим сами. Притом с потрясающим воображение зверством. Отрубить головы председателю колхоза и его семье, развесить их на штакетнике, как в сказках про Бабу Ягу, – это было в порядке вещей.

Советскую власть украинские националисты ненавидели люто. Ну и советская власть платила им той же монетой: арестовывала, ставила к стенке, выселяла. А из-за границы приходили новые бандотряды. И они готовы были резать каждого несогласного. Мечта о Великой Галиции перед ними сияла недостижимым мертвенным светом. И уже шептались они о намеченном всеобщем восстании, которое должно затронуть не только Украину, но и некоторые южные российские области.

Бандналеты в Полесье стали не редкостью. Их было куда больше, чем при поляках: националисты просто закусили удила. Хотя именно в нашей местности все было относительно спокойно.

Да и власти не сильно донимали народ. Лишь поначалу почистили окрестности от старых польских начальников и помещиков. Выселили богатеев и кулаков, которых и так все ненавидели. В том числе выдворили отца моего школьного врага и антагониста Купчика с семьей.

Некоторые высланные через год вернулись назад. А часть из них вступила в колхоз «Родная Украина».

Как простой народ относился к новой власти? Ну, как обычно – настороженно и с недоверием. Вообще, у местных к любой власти отношение фатальное. Она издавна считалась наказанием от Бога. От нее надлежало держаться подальше. Бить поклоны. И всегда держать за спиной вилы, чтобы воткнуть их ей при необходимости в спину. Потому как на Западной Украине власть всегда была чужая. Эту несчастную землю испокон веков делили между собой большие державы.

Особенно волновал местных крестьян вопрос колхозов. Одним из главных козырей пропаганды против Советов в Польше было: «Вот если коммунисты придут, то всех в колхоз загонят. Станете даже не в крепостных, а в рабах у Сталина. Даже бабы общие будут». И действовало.

Страх, однако, быстро развеялся. Под угрозой револьвера никто в коллективные хозяйства никого не загонял. И шли в них не особо активно – к началу войны записалось не больше четверти наших селян.

У любого крестьянина такое свойство – он все время выгадывает. Вот и выгадывали: где сытнее, где власть меньше обижать будет. Но в целом настроения были вполне лояльные. Советскую власть приняли. Да, именно приняли, как данность. Для большинства селян своей она так и не стала.

Обывательская жизнь достаточно быстро вошла в новую, относительно спокойную колею. Люди продолжили трудиться, растить хлеб, учить детей. При этом материальное положение медленно, но улучшалось. Приходили позитивные изменения. В городе разворачивались новые предприятия. Открывались клубы, детские сады. Появилась потребкооперация с приличными товарами для крестьян. Бурлила общественная жизнь, в которую вовлекали в основном нас, молодежь, и нам это нравилось.

В сельсовете организовали самообучение народа, началась ликвидация безграмотности – людей еженедельно собирали в избе-читальне, под которую был отдан дом выселенного кулака, и учили складывать буквы в слова. Беднякам дали землю, за что те были очень сильно благодарны новой власти.

В Вяльцах была создана машинно-тракторная станция, призванная заменить тяжелый сельский ручной труд на машинный. Верховодили там веселые и отзывчивые, хотя иногда и буйные ребята, которых направили к нам из России по комсомольскому набору. Пришла и техника – трактора, комбайны. Прибыли агрономы. Из России везли качественный посевной материал. Забрезжил впереди пока еще далекий, но уже ощутимый свет достатка и сытости, так редко посещавших наши голодные края.

Мне лично все происходящее было в радость. Я был уверен, что советская власть – это единственный способ вывести западноукраинский народ из вечного рабства, нищеты и отсталости. И был готов приложить для этого все силы.

Между тем наш дом опустел. В республике наблюдалась дикая нехватка местных проверенных кадров, поэтому отец с матерью и братья разъехались по всей Украине. Отца назначили председателем райсовета во Львовской области. Братья оказались на службе в различных партийных органах. В результате в нашем большом доме остались только я, моя двоюродная сестра Оксана, а потом из глуши приехала тетка Мариша – полнотелая, добрая, заботливая и очень шумная женщина, изумительно готовившая и вечно сокрушавшаяся, что мы худенькие и на недокормышей похожи. Жили мы очень дружно.