Так и решили. Агапа вопрос в долгий ящик откладывать не привыкла. По сусекам поскребла и набрала комиссию из десяти человек, если с нами тремя считать. Пятерых из города «выписала», даже представителя от исполнительной власти заполучила – женщину молодую, со вкусом и с опытом, так как та третьим браком жила.

Вася сначала заартачился и пред глаза комиссии являться не хотел. Но после индивидуальной беседы с Бабой Агапой (та его, наверное, из своей фирменной фляжечки попоила, всегда так с несговорчивыми парнями поступает) вышел Василий из дома на свет божий уже в полной выкладке.

Сначала было тихо (видимо, у местных дам шок случился от такого мужского великолепия), а через минуту загомонили все одновременно. Но Баба Агапа снова характер проявила и в норму всех привела. И началось деловое конструктивное обсуждение в рабочем ключе. И заключение вынесли – если найдётся такая (пусть городская и образованная), которая от такого парня откажется, то будет она просто-напросто дурища, и больше никто. А о дурище чего горевать, можно поумнее найти, хоть в городе, хоть в деревне – страна большая, а мир – ещё больше.

Вася после консилиума стал смотреть орлом, воодушевило его откровенное восхищение делегаток.

– Баба Агапа всегда в корень вопроса зрит, – не удержался Степаныч.

Мы даже с ним обнялись, так рады были за Василия.

С новым костюмом и нашими добрыми пожеланиями отправился Вася в Москву. Через три месяца мне длинное письмо прислал для моей хроники и честно, как он умеет, всё о своём сватовстве мне рассказал.

Приехал Василий в Москву полный оптимизма и надежд на своё с Машей счастье. Но сколько ни набирал дорогой сердцу номер – ответ был один: «… перезвоните позднее…»; SMS тоже улетали в пустоту. Вася опять начал впадать в меланхолию, только и ждал, чтобы занятия в институте начались, тогда он у Анны Степановны всё выведает. Проверено было не раз, что мама Аня (про себя он только так Анну Степановну называл) своих в беде не бросает и всё Васе разъяснит, что с её старшей дочерью происходит.

Маша две недели, со дня приезда Васи, была сама не своя: телефон отключила и в руки не брала, съехала на дачу к бабушке, объяснив родителям, что очень по ней соскучилась: «А когда ещё навестишь? Учёба начнётся, не до того будет».

Случилось же вот что. В обед, в день Васиного приезда, столкнулась Маша в магазине со своей подругой, та вся сияет и говорит: «Сейчас очень спешу, потом поболтаем; представляешь, Вася мне предложение сделал». И, махнув хвостом, так Маше показалось, из магазина выскочила и за углом скрылась. У Маши ноги ватными стали, голова сразу разболелась, слёзы в глазах навернулись – не ожидала она такой подлости от Василия; и не подумала, глупая, что в России Василиев миллион – ведь для неё-то Вася один-единственный. А со Светкой вот что получилось. Неделю назад пошли они вечером на прогулку. Маша без Васи скучала и находилась в меланхолически-мечтательном настроении, мыслями в облаках витала, а Светка всё про Васю говорила и говорила. Маша и не понимала, о ком подруга речь вела, только имя родное слышала, поддакивала и в грёзы всё больше уходила. Светка же про своего однокурсника рассказывала, в которого давно влюблена была, но он её не замечал. А три месяца назад на одной вечеринке она его своим сольным танцем покорила, и теперь у них отношения прогрессируют с надеждой на счастливый финал – со свадьбой и подружками невесты. Об этом и речь вела, только Маша ничего не слышала и фразу Светки о предложении руки и сердца приписала Василию Вороных, так как, повторюсь, других Василиев для неё в этом мире не было, разве что Василий Лановой, который в детстве сразил её своим капитаном Греем в «Алых парусах» Александра Грина.

В семье чувствовали, что с Машей что-то неладное происходит. Но Пётр Ильич успокоил всех, как обычно, шуткой: «Может, Василий в деревне жениться успел, а Машка теперь боится в старых девах остаться». Но это было сказано жене и младшей дочери, да и через пять минут Пётр Ильич у них прощения просил и каялся, что шутка получилась неудачная и попросту злая. Предположил, что у ребят вышло какое-то недоразумение, вот они оба по углам и забились. Но ничего, скоро учебный год начнётся, так что из своих нор всё равно придётся выбираться, а там всё и прояснится.

Когда же Дашка ушла в свою комнату музыку хорошую слушать, чтобы сны приятные видеть, Анна Степановна рассказала Петру Ильичу о разговоре со старшей дочерью, который год назад состоялся.

– Помнишь, вечеринка у нас была по случаю поступления Васи в институт. Я увидела, как они друг на друга смотрят, и под этими взглядами одна тает, а другой млеет, – и испугалась. Оба горячие и не дети уже. Год не до того было, а сейчас расслабились, решили – всё самое трудное позади. Я-то знала, что Василию надо ещё хотя бы год усиленно позаниматься, чтобы все пробелы ликвидировать, спокойно институт закончить и в профессию влиться. Не удержалась и с Машей откровенно поговорила, попросила ещё годик подождать. Ты же знаешь, Маша вся в тебя, если ей правду сказать да всё объяснить, разумные доводы привести и о чём-то попросить, она всегда уступит, и в тот раз, согласившись со мной, уступила. Сейчас же думаю, может, зря я тогда вмешалась? Поженились бы, ну и что. В институтах многие женятся, живут самостоятельно, друг другу помогают, да и у нас всего хватает, и квартира мамина пустует – её с дачи калачом не выманишь. Устроилось бы всё. Но сделанного не воротишь. Теперь жалеть не о чем, – и расплакалась. – Если они не помирятся, никогда себе этого не прощу.

– А может, тебе опять вмешаться, чтобы ещё раз ситуацию развернуть, у тебя это хорошо получается. – И, похлопав жену по плечу, добавил: – Анюта, пойдём, я тебе тихонько поиграю. И потом, согласись, ты уже не девочка, чтобы взахлёб реветь, у меня всего один носовой платок, да и тот сомнительной свежести. Ну полно, а то придётся полотенце нести да смотреть, чтобы ты своим потопом соседей не залила и в собственных слезах не утонула. Пойдём, голубушка, лучше на кухню, по рюмочке коньячка хлопнем, а потом я тебе колыбельную играть стану, но тихо-тихо и без пения, чтобы соседей не разбудить, – и, взяв жену под локоток, направился с ней на кухню.

Начался сентябрь. Вася с Машей, не сговариваясь, слегли с бронхитами и занятия не посещали. Маша была очень рада, что заболела. Никаких сил у неё не было на свадьбу к Светке идти. Та сначала настаивала, чтобы она свидетелем была. Поэтому-то и расценила болезнь как помощь небес.

Лечением любимой внучки занималась Филиппа Андреевна (зять только так величал, близкие и друзья звали Фи-Фи, ну а внучки – БаФи, объединив бабушку и Фи-Фи). Врачевала она Машу русской баней, китайскими сказками да игрой на арфе. Все эти премудрости унаследовала от своей бабушки, чьё имя и носила. Очень любила она бабушку, часто вспоминала, но про себя, никому об этом не рассказывала. Когда же внучка сама не своя появилась на пороге дачи, Фи-Фи поняла – что-то неладное стряслось, но расспрашивать не стала, не в её правилах это было. Вечером посмотрела на Машино грустное лицо, опять бабушку вспомнила и решила о ней рассказать. Машу рассказ заинтересовал, а поведала Фи-Фи следующее:

– Звали твою прапрабабушку Филиппа Леонтьевна, в семейных кругах величали или Липочкой, или Фифочкой; Липочкой – за мягкий нрав, уступчивость и покладистость; Фифочкой же называл преимущественно её отец, но получалось у него это очень трогательно, с любовью и нисколько не обидно. К слову сказать, Липочка вообще ни на кого не обижалась и не сердилась, разве только на себя иногда, когда задуманное сразу не получалось, но рук не опускала и всегда к своей цели стремилась и достигала. Надо отдать должное, цели были возвышенные, так как была она мечтательница с огромными удивлёнными глазами и маленьким ротиком с поднятыми вверх уголками, поэтому казалось, что она всегда улыбается.

Но в профессии пошла по стопам отца, а он у неё военным хирургом был. Выучилась, только с работой заминка произошла. Липочка влюбилась, вышла замуж и вместе с мужем в Китай уехала, чем очень отца огорчила. Тосковал он по своей Фифочке, иногда даже бубнить начинал: «Знал бы, что юный остолоп (так он своего зятя ласково именовал) Китай Петербургу предпочтёт, никогда бы своего родительского благословения на брак не дал». Но это Леонтий Филиппович внешне сердился, а в душе выбор зятя одобрял, и рад был, что у его дочери муж – не лизоблюд придворный, а истинный патриот своей Родины; жаль только, что его Фифочка так далеко, в Китай не наездишься.