Год пролетел быстро, Вася опомниться не успел, а уже экзамены сдавать надо. Но усердный труд не подвёл – сдал почти всё на отлично и аттестатом своим был доволен. Очень был благодарен и семье Нечайковских, и Елене Ивановне Зарубиной, преподавателю немецкого – без них таких результатов не добился бы, и немецкий самостоятельно не осилил бы.
Ещё Вася с профессией определился. Вышло это совершенно случайно – Анна Степановна помогла. Анна Нечайковская (урождённая Балагурова) из своей музыкальной семьи выделялась, хоть музыку и любила, но была архитектором, лепила и рисовала замечательно, мастерскую имела, только Василий попал туда не сразу, а спустя полгода, как с семьёй Нечайковских познакомился, а после и сдружился.
У Василия скрытый талант был, а скрытый потому, что о нём Вася никому не рассказывал, за баловство считал. Рисовал он хорошо, и с натуры, и по памяти. Для себя рисовал, для души, когда вдруг взгрустнётся или какие-нибудь фантазии одолевать станут, и никак от них не отвяжешься – порисует тогда Василий, и всё на свои места становится, а рисунки раз – и в печку, чтобы глаза никому не мозолили. Правда, в армии этот дар в дело пошёл.
Василий отвечал за художественное оформление стенной газеты, и после выхода первого номера посыпались заказы на рисунки, а потом и на портреты со всей части. Однажды даже пришлось больным сказаться – очень хотелось портрет знакомой дамы закончить.
В середине зимы, когда в доме Нечайковских очередной вечер с музыкой и танцами обозначился, рука сама к блокноту потянулась – очень уж сёстры красиво танцевали, с разными затейливыми фигурами, медленно и изящно, бери и рисуй, Василий и не удержался. Анна Степановна рядом сидела и за происходящим молча наблюдала, а перед уходом назначила встречу в архитектурном институте.
Пётр Ильич по этому поводу шутить, как обычно, начал: «Танцовщицы у нас в семье есть, а сейчас и свой Дега обозначился, а может, Матисс? Надеюсь теперь семья в равновесие придёт, а то как-то скособочено было: три к одному – явный перевес в сторону музыкантов. А Василий по живой массе может чашу весов в архитектурную сторону сдвинуть. Только не знаю, к равновесию мы придём или в другую сторону скособочимся – взвеситься надо, на глаз определить трудно, кто перетянет: Василий или Машка с Дашкой? – И руку Василию протянул для прощания: – Держись, Вася, попался ты в руки к Анне Степановне, а у скульпторов они не хуже, чем у кузнецов, вырваться трудно, я даже и не трепыхался никогда, правда, в природе уравнитель есть – любовь называется, но это ты и без меня, думаю, знаешь». И так хитро подмигнул, что Василию даже не по себе стало от такого обращения.
Хотел Вася домой отправиться и позаниматься перед сном, да и в дневник было что записать. Только понял, что не сможет дома усидеть – погулять надо, развеяться. Почувствовал, что что-то решается в жизни, главное для него, важное.
Бродил по улицам долго, почти до рассвета. Мысли перенесли в лето, в Петербург, в залы Эрмитажа с античными статуями, греческими амфорами, оружием, рыцарскими доспехами, старинным фарфором, портретами, натюрмортами, пейзажами, батальными сценами…
Вспомнилась игра в угадайки: Маша картину выбирала и имя художника называла, а Вася название угадывал или своё придумывал, как ему виделось. Маша один раз чуть в ладоши не захлопала от восхищения Васиным чувством понимания живописи (не знала она, что Вася с детства рисует, а глаз художника гораздо больше замечает, чем глаз обычного человека).
Потом предстала прогулка по парку; снова разговоры о картинах и Машины вопросы.
Почему в зале Матисса Вася в центре стоял и вокруг своей оси поворачивался? И как ему «Танец» Матисса видится?
И вновь он «вошёл» в зал с полотнами Анри Матисса, и снова на него ураган налетел – такая мощь в этом зальчике ощущалась. Опять подумал, что зал маловат для таких произведений, им простор нужен.
Маша с вопросом, но уже о «Голубых танцовщицах» Дега, и Васино восхищение, когда Мария копию, сделанную рукой Анны Степановны, показала.
Прогулка и приятные воспоминания и успокоили, и силами наполнили. И Васино будущее примерило на себя радужные цвета надежды.
На следующий день Вася еле вечера дождался, так ему рисовать захотелось, даже занятия с Машей отменил.
Пришел домой – холст на подрамнике его дожидается, перед работой приготовил, а купил всё заранее, как чувствовал. Помыл руки и писать начал. И произошло с Василием что-то необычное, первый раз такое с ним случилось: мысли-воспоминания стали на холст мазками красок ложиться.
Петербург: Зимний – с потолком до небес и стенами до горизонта; он же – Эрмитаж, и бесконечная прогулка по бесчисленным залам; игра в угадайки с названиями картин; восторг Маши от точных характеристик; зал с полотнами Матисса – бешеная мощь и манящий ритуальный круг оранжево-красных обнажённых дикарей.
Прогулка по Летнему саду, залив, тёплая вода, смех и брызги в лицо и опять Машин смех счастья; разговоры о картинах: Машины вопросы и Васины ответы.
Москва: квартира Нечайковских, картина на стене, сделанная рукой хозяйки, и незабываемый поворот нежных шеек девушек в голубом облаке одежд; под картиной слова – миг танца голубого изящества, который Дега отнял у времени, и Васино продолжение… и принес в наш мир, остановив мгновение; Маша в образе разгневанной учительницы – Дега у времени отнял, а ты у античности, и новое Васино – отнял у времени и в вечность поселил…
Никогда в такой манере Вася не рисовал, что-то абстрактное у него получилось, но сочное, живое. Посмотрел на дело рук своих придирчивым взглядом «постороннего» и понял – хорошо, может, необычно для него, но всё равно краснеть за картину не придётся, можно и на суд Анны Степановны представить.
После посещения архитектурного института Вася понял, что его рисунки – не баловство и не ребячество, а достойное дело жизни. И если есть у тебя дар к рисованию, используй его на благо людям – хочешь, в архитекторы иди, хочешь, в модельеры, хочешь, в дизайнеры или туда, куда фантазия подскажет; и это не каждому по плечу, здесь талант нужен, как в музыке – музыкальный слух.
Через неделю Вася выспросил у Маши и Анны Степановны разрешение написать их портреты. Начал с Машиного. Вгляделся в дорогое милое лицо, стал рисовать, а мысли к семейному преданию Нечайковских повернули – туда, где их удивительная фамилия на свет появилась.
Рос в одной дворянской семье мальчик Паша, обычный, ничем не выдающийся, а отец его, Александр Иванович, хотел сына видеть во всем лучшим. Чтобы мальчика подстегнуть и гордость в нём пробудить, стал ставить ему в пример сына своего друга Фёдора Чайковского. О чём с сыном ни заговорит, всегда Федю Чайковского вспомнит: Федя Чайковский то-то; бери пример с Феди Чайковского; вот Фёдор Чайковский и в грамоте силен, и в ратном деле; и так почти каждый день. У Паши кроткий нрав уживался с весёлой шуткой, и он задумал: «Учиться уеду, возьму себе фамилию Нечайковский», – да так и сделал. А когда через несколько лет домой вернулся и по всем показателям отца устроил – по глазам понял, что рад и горд отец за него, хотя и словечка сказано не было; тогда и объявил о своей новой фамилии. Родитель, как ни странно, проказу сына одобрил и сказал: «Быть по сему. Пусть твои потомки носят фамилию Нечайковские, главное, чтобы с юмором у них было всё в порядке». Через несколько поколений нашёлся в семье ещё один шутник, который очень ценил творчество Петра Ильича Чайковского; и чтобы шутку в реальность воплотить, нарек своего сына Ильей, а ему наказал, чтобы внук Петром звался. Так и появился на свет Пётр Ильич Нечайковский – музыкант с абсолютный юмором, ну и со слухом, конечно.
Но пора к Василию возвращаться. Хотя рассказ, как извилистая тропка в лесу, то чуть вправо повернёт, то влево, а если не туда свернуть, может и назад вернуться, откуда путь начинался.
У Василия в привычку вошло по вечерам у Нечайковских бывать. Только приходил после ужина, так как нахлебником быть не хотел, совесть не позволяла.
