— Простите. Признаю, я злоупотребил вашим вниманием. Один из вас парит слишком высоко, а второй плавает слишком глубоко!.. Из-за облаков любовь, должно быть, кажется чем-то незначительным, ведь высота делает все маленьким и размытым. А со дна морского — чем-то чудовищным, ведь толща воды искажает ее облик. Примите мои извинения. Но, поскольку все остальные здесь ходят по земле, позвольте мне объясниться в двух словах. Моя записная книжка — плод опыта, а не удовольствий. Не «Le Guide-Rose»[69] для сутенеров и не руководство к действию для зеленых юнцов. Тысяча проституток, которыми я обладал в физическом и эротическом смысле, обеспечила меня годным материалом для бесконечного числа аналитических и иных исследований. Благодаря им я могу в мгновение ока сообщить вам перечень рас, стран и мест нашей планеты, наиболее предрасположенных к проституции. Привести данные по возрасту первого полового акта, продолжительности работы проституткой и моменту разочарования жертв продажной любви. Предоставить статистику по медицинской стороне проблемы и ее этическим и социальным последствиям. Сообщить процентную долю каждого из побудительных факторов: бедности, низкой заработной платы, лени, дурного примера, жажды наживы и так далее. Резюмировать биологические причины: наследственность, врожденные заболевания и отклонения. Указать средний заработок торговцев живым товаром, сутенеров и проституток. Рассказать о различиях между буэнос-айресским и шанхайским коридорами. Изложить международные стандарты жизни блудниц. И даже перечислить предпочтения рынка, касающиеся кличек и псевдонимов.

— Послушайте, да вы просто гений!

— И вправду, удивительно!

— Я же говорил вам, что он может рассказать о годовых показателях мирового оборота лобковой вши!

Начальник службы жилищно-коммунального хозяйства уже не икал:

— Ну-ка, можете ли вы сказать мне, сколько Лулу, Тоск и Марго обитается в аргентинских борделях? Я не встречал еще ни одного без таких дамочек.

Оп Олооп уткнулся в свою книжечку. Он весь светился от удовольствия. Погруженность в работу наполняла его эйфорией и энергией, ограждая от любых забот. Его мысль в такие моменты достигала зенита. Было видно, что его рассудок находит в цифрах лучшего друга, а сознание во всем полагается на метод. В такие моменты весь мир для него исчезал. Даже любовь, нежеланный гость его внутреннего мирка!

Эта радость рассердила Эрика и Ивара. Они склонили головы друг к другу и принялись шушукаться, обмениваясь едкими замечаниями, размахивая руками и поблескивая глазами. Сутенер, на лету ловивший презрительное отношение к своей персоне, решил прервать их разговор. И с абсолютно невозмутимым видом произнес:

— Дорогой Оп Олооп, ваши соотечественники устали. Мне кажется разумным обратить на это ваше внимание. Иначе может выйти, что, пока вы сверяете свои данные, они просто уйдут.

Неприятная правда вызвала возмущенные возгласы:

— Не лезьте в чужие дела!

— Не судите поспешно!

— Я не лезу и не сужу, я утверждаю.

— Утверждаете что? Ну, говорите!

Короткая перепалка смутила статистика. Его оставило вдохновение, вызванное вопросом Слаттера, и радость от возможности продемонстрировать свои навыки. И, покинув самого себя, свесив руки вдоль туловища, он распластался на спинке стула. Его перекосившееся лицо словно сдалось на милость бушующего капитана:

— Ну, говорите!

Озадаченный Гастон даже не отшутился.

Повисла пауза, обычно предшествующая некоторым явлениям метеорологического или духовного свойства. Прострация, очищающая воздух от птиц, а душу — от суетных мыслей. Оцепенение, парализующее все возвышенные и низменные импульсы, бурление природы и людскую активность.

Сутенер, не поднимая глаз, погруженный внутрь себя, чувствовал на щеках ласку сердечных взглядов и когти недоброжелательных. Ему хотелось кричать, дать волю взвинченным нервам, высвободить душившую его ярость, но он не сделал этого. Ему хватило сил одолеть себя, подчинить бурю флегматичному характеру. Ему было стыдно за невысказанные слова. Он вдохнул. Вдохнул еще раз. И распростер свою душу над тяжелыми вздохами:

— Позвольте мне отлежаться на песке, подобно потерпевшему кораблекрушение. Я только что пережил страшный шторм. Если бы вы, господа, знали, насколько неспокойно внутреннее море, если бы вы, подобно многим еретикам, забросили в него свои сети, вы перекрестились бы от ужаса. Я… вы знаете меня. Я родился на Корсике, острове с самыми большими вулканами мира: Наполеоном и Дон Жуаном… Они-то и раскрасили огонь моих страстей. Потому что, сеньоры, я говорю это вам двоим, во мне горит этот огонь, и он не менее велик и неутолим, чем их. Не радуйтесь тому, что заткнули мне рот. Мне удобнее промолчать. Я сам усмиряю себя и наношу себе поражение. В этом моя победа. Если бы всю свою жизнь я не топил свою страсть, чтобы закалить ее, подобно тому как вы уводили под воду свою лодку, чтобы безнаказанно пускать торпеды, моя карьера была бы недолгой. Успех состоит в том, чтобы приручить этот огонь, чтобы он жег других, не опаляя меня, подобно тому как некоторые дрессируют собак, чтобы защитить себя и навредить другим. Мы, сутенеры благородных кровей, знаем, что такое self-control. Чего бы я добился, обвинив вас в предательстве Опа Олоопа и недостойном поведении по отношению ко мне? Ничего. Посмешище, подобное дыму от сгоревшей соломинки средь январского зноя. Теперь же вы слушаете меня и, слушая, унижаете сами себя.

— Да что вы говорите?

— …!

— Я никогда не бегу впереди паровоза… Подобно тому, как gangsters и контрабандисты упорно боролись за сохранение сухого закона, поскольку в «великой засухе» крылся источник их благосостояния, мы, сутенеры благородных кровей…

— Не бывает сутенеров благородных кровей!

— …С удовлетворением смотрим на иллюзорность современного порядка… Мы знаем, что в условиях идеальной морали и экономики не будет ни торговцев живым товаром, ни сутенеров. А значит, нам придется пачкать руки оскорбительным трудом… Такая перспектива внушает ужас всему нашему профсоюзу. И мы учимся хитрому конформизму. С подозрением смотрим на улучшения окружающего мира. Поддерживаем политиков и власть, благодаря чему бизнес наш растет и процветает… Сутенер не может быть экстремистом, сутенер не может быть революционером… Мою ортодоксальность тешит возможность изложить свой подход под сурдинку, среди образованных людей, способных разделять неприкрытый цинизм и незамутненную истину. Но порой я ошибаюсь. Особенно когда люди эти лишены необходимой проницательности и ставят на пути разума препоны предрассудков. Как, например, сейчас. Эти господа считают крайне пагубным мое присутствие здесь и даже предполагают, что я не погнушался испоганить дух Опа Олоопа!

— Никто такого не говорил!

— Вы всё придумываете.

— Здесь не нужно доказательств в виде слов, не важно, говорили вы это или нет. Я почувствовал ваши намерения, и этого мне достаточно. Бремя иных мыслей столь тяжело, что глаза наливаются ими, как утроба беременной женщины. Я видел ваши глаза, разбухшие от шока и стыда. Постоянно перешептываясь, вы пытались выразить эти чувства друг другу, сжимая челюсти, как роженицы при схватках. А затем, когда оскорбительная ситуация вдруг исчезала, ваши глаза начинали моргать, словно пытаясь сохранить равновесие… Я не молокосос, господа. Если вас раздражает мое общество, извольте удалиться. Я же чувствую себя в своей компании весьма комфортно.

— А я…

— Капитан, вам же нечасто приходится выслушивать отповедь, правда?

— Закройте рот. Мне до лампочки словоблудие этого… сеньора. Мы уже собирались уходить, но, чтобы досадить ему, с удовольствием останемся.

Оп Олооп, пребывавший в совершенно раздавленном состоянии, вдруг подобрался и энергично вскочил:

— Наконец-то, Эрик, наконец-то! Эти бесцеремонные слова оправдывают тебя перед всем столом. Неприкрытая нагота, элегантная или отталкивающая, — это именно то, чего мы ищем в идеологическом нудизме. Я уже говорил, что мы являем собой семь вариаций одного циничного основного мотива. Теперь это так. Ты пытался маскироваться, быть тем, чем ты кажешься, а не тем, что ты есть. Избавившись от этого намерения, старый ты ворчун, ты продемонстрировал нам откровенность, которая не кастрирует повседневности.