– Помогите! Это беспредел! Вам же за это отвечать придется, замучаетесь пыль глотать!

Ответа не было, злодеев и след простыл. По двору мерно передвигались одни только куры, гуси и свиньи, уже привычные глазу.

Вдруг кто-то подхватил его за подмышки, потащил в конюшню, прислонил к стене раненым плечом. Гриша взвыл от боли, открыл глаза и увидел перед собою знакомую курносую физиономию этого, как его, Прошки. Он с виноватой улыбкой протянул Грише ковшик с водой. Тот брезгливо отказался – неизвестно, из какой лужи. Прошка пошел поить из ковшика лошадей, стоявших в денниках. Одного из коней чумазый парень в смешной шапке вывел и подвел к Грише, трясущемуся от пережитого стресса и негодования.

– Гришка, ну ты чего встал-то?! Мало тебе дали по рогам? Веди коня барину, а не то еще схлопочешь.

Гриша, сморгнув, громко зашептал тому на ухо:

– Прошка, слушай, скажи, где позвонить можно? Заметь, меня искать будут! Мой отец, он крутой и влиятельный, он всё может, он тут всех раком поставит! Я их всех запомнил! Этой вашей секте поганой, где приличных людей бьют, хана будет полная! А я тебя отблагодарю, не обижу.

Прошка в ответ почесал курносый красный нос, покачал головой, помолчал. Потом неторопливо сообщил измученному происходящим безумием Грише, пытаясь сунуть тому поводья в руки:

– Вроде и по-русски ты, Гришка, говоришь, а я вот не пойму ни черта. Дело наше с тобой не барское, а холопское. Коня барину веди давай, а болтать опосля станем.

Тут уж Гриша не выдержал. Бросив поводья с криком «Сам веди, придурок!», он решил действовать сам, раз помощи нет ниоткуда. Хотя это случилось почти в первый раз в его жизни, где всегда бывала помощь в нужную минуту и незамедлительно!

Отпихнув идиота Прошку, Гриша кинулся к окну. Распахнуть его было непросто, Гриша ободрал пальцы и ушиб плечо, но в итоге рванул в открывшееся пространство, как быстрый молодой олень.

Снаружи моросил противный дождь, и быстрый молодой олень Гриша, поскользнувшись, полетел прямо в лужу, опрокинув свиное корыто. Вскочил на ноги и, проклиная судьбу, бросился наутек, куда глаза глядели. Опечаленные свиньи, лишенные корма, проводили его в путь недобрыми взглядами. Куры и гуси же смотрели вслед беглецу безо всякого выражения.

Мокрый, но счастливый предвкушением скорой свободы от затянувшегося кошмара, Гриша бежал по деревенской улице мимо колодца, огородов, церкви, затем – бревенчатых крестьянских изб, сменявших друг друга… Гриша перешел на быстрый шаг, а потом и вовсе остановился, ведь за ним пока никто не гнался. Огляделся – на улице топтались типичные крестьяне. Кто-то гнал на реку гусей, кто-то набирал в колодце воду, мимо тащился нагруженный сеном воз. Гриша крикнул погонщику волов:

– Эй, вы, позвоните сейчас же в полицию! Меня похитили!

Но погонщик лишь махнул рукой на него и завалился в сено, накрыв лицо шапкой.

– В какую сторону Москва? Где МКАД? Помогите!!! – прокричал он в ухо встречной старухе в красном платке и синей юбке, с коромыслом. Та не сразу откликнулась, поначалу некоторое время таращилась на него, перекрестилась, потом махнула рукой, словно стряхивая пылинку с платка.

– Чаво? Не ори ты, дурень, не глухая, не знаю, про что ты, оглашенный. Поди прочь, какая тебе тут Москва! Кто ты такой? А ну вали. Кыш, кыш отсюда! Чтоб ты пропал!

Где-то он уже это слышал, подумалось Грише. Он припустил дальше, внутренне сжимаясь от ужаса перед непонятным.

Забежал под навес, оказался в кузнице. Кузнец выглядел нормальным человеком с ясным взглядом, стоял у наковальни и бил по ней молотом.

Гриша пришел в себя и неожиданно почти успокоился. Спросил ясноглазого кузнеца:

– Здрасте, а где можно позвонить? Где тут у вас почта или банк какой-нибудь?

Размахнувшись, кузнец вдарил молотом по наковальне так, что бродившие вокруг куры и гуси подпрыгнули, а свинья свалилась в овраг. Отвечал Грише обстоятельно:

– Здравствуй и ты на много лет, парень. Где тут можно позвонить, спрашиваешь? Это в колокол, что ль? Так это только в церкви, на колокольне можно. А тебе-то зачем, пустельга? – И, приглядевшись, – Ведь ты никак Гришка-холоп, и опять пьян с утра? Так и быть тебе снова поротым, да и за дело, – покачал головою кузнец и вновь принялся бахать своим молотом.

Слышать это было обидно. Гриша побежал прочь, но на следующей улице проклятой деревни ему преградил путь усатый-бородатый Авдей Михалыч с оглоблей наперевес.

– И куда это ты побёг на сей раз? Гриня, ку-ку! – И засвистел, и заулюлюкал…

Гриша на ходу рванул через поляну в поле, в сторону леса. Зарядил дождь, босые ноги скользили, Гриша порезался об осоку, ему впервые за много лет захотелось плакать.

Вдруг из-за бугра показался здоровенный бурый медведь, он глухо и страшно зарычал.

Гриша ахнул – назад! Куда-нибудь! Прочь отсюда!

Задыхаясь от пережитого и усталости, Гриша продолжал бежать, спотыкаясь, сам не зная куда, и очутился на берегу реки. Прыгнув в отчаянии с обрыва вниз, прорвав рыболовные сети, бедный Гриша плюхнулся в воду на мелководье, вновь видя бродивших вдоль берега гусей, кур и свиней.

С вершины утеса на него с любопытством глядел бурый медведь.

Гриша выбрался-таки на сушу, сел.

Оказавшийся рядом старый знакомец Прошка укоризненно качал головой.

– Эх ты, Гришка, Гришка! Куда попер-то? В самую рыбалку угодил. И сети порвал, и сам чуть не утоп. Латать теперь те сети нам с Любашей до самого Ивана Купалы дня, так ведь, бровастая? – обратился он уже к толстой румяной бабе с русой косой, стоявшей рядом.

Та, смеясь, глядела на Гришу. Зубы у нее были белые и ровные, ноги босые. Возле ног бабы стояла корзина, полная каких-то овощей.

– Чёрта лысого ты бежать-то удумал? Голова-то не лишняя, чай, не Змей Горыныч.

Любаша протянула Грише, выпутавшемуся наконец из рыболовных сетей, какой-то ком тряпья.

– На, в сухое оденься.

Сидя на земле, Гриша развернул рубаху и портки, поморщился раздраженно.

– Женщина, а можно мне мои шмотки вернуть? Что вы мне рванье какое-то пихаете? Где мои лоферы? Трусы мои где, наконец?! – Недовольный Гриша повысил голос на толстую босоногую дуру.

Та, впрочем, нимало не огорчаясь, только перемигнулась с Прошкой и проговорила нараспев, насмешливо:

– Экой паренек, горластый да норовистый, к нам в сети попал. Не желаешь добра – ходи себе сырым, суши портки сам, по одежке протягивай ножки. Не больно-то нам и надо для такого стараться.

Курносый Прошка из мужской солидарности дернул за вышитый крестиком рукав полотняной рубахи, приобнял бабу за плечи.

– Не видишь разве, Любаша, как Гришку разбирает? Дала бы сбитнем забродившим ему горемычному похмелиться. С тебя не убудет ведь, бровастая.

Но Любаша была непреклонна. Плавно повела округлым плечом, отпихнула Прошку (руки-то не распускай, селезень дворовый), перекинула тяжелую косу с темно-синей лентой за спину, нахмурила густые брови, молвила важно:

– Оттого и разбирает, что нечего бражничать до беспамяти. Не дам ничего. Пусть вот репку погрызет – полегчает, небось… – Не спеша достала из корзины, выбирая, какие похуже, два желто-серых корнеплода, бросила один Прошке. Тот репку поймал, потер об рубаху, с хрустом куснул. Крякнул, начал жевать, радостно улыбаясь, как дебил.

– Ай, сладкая! Славно!

Вторая репка полетела Грише, но тот сидел неподвижно, и репка только стукнулась об его лоб и упала рядом.

Посидев пару секунд в ступоре, Гриша вскочил на ноги, размахнувшись, забросил несчастный корнеплод далеко в соседний огород, сверкая глазами от злости. Тонкая психика не выдержала, и с ним приключилась форменная истерика. Он пнул корзину с овощами, больно ушиб босую ступню и принялся скакать на одной ноге, крича дурным голосом:

– А-а-а-а!!!!

Подождав, пока он отведет душу и напрыгается, Прошка спросил тихо:

– Гриш… ты чего?

Гриша снова завелся, временами переходя на недостойный представителя элиты визг: