Но с этой женщиной все было иначе.

Видимо, она кричала и кричала, пока не умерла.

Она лежала в яме примерно полтора метра глубиной, довольно широкой и длинной. Я присела на корточки, чтобы лучше ее рассмотреть. Изо рта свисала полоска скотча, покрытая кровью и слизью. Глаза на сантиметр вылезли из глазниц.

Ее волосы были светло-каштановыми с серебристыми прядями, но это было не модное окрашивание, а скорее седина, естественная для женщины около пятидесяти лет. На ней были темно-синие брюки и толстовка мандаринового цвета, на груди нарисовано желтое солнце. Руки связали чуть выше локтей, колени стянули вместе. Сильно пахло испражнениями.

Я встала и обвела фонарем следы, уходившие на восток.

– Это ваши?

– Сама-то как думаешь? – резко спросил Комсток.

– Думаю, вы шли по следам «Скорой помощи». – Именно так повел бы себя любой порядочный детектив по расследованию убийств. Я направила луч на связанные колени женщины, а потом вновь перевела на те следы, что поменьше. Либо жертву связали уже после того, как сбросили в яму – что казалось маловероятным, либо на месте происшествия находилась другая женщина или ребенок.

– Как вы думаете, она была в сознании, когда ее закопали? – спросила я. Комсток дернул плечом.

– Это вне моей компетенции. Хотя он, черт бы его побрал, планировал, что она очнется. – Он указал фонариком на кучу досок возле ямы и на выступ сантиметров в пятнадцать, вырытый возле тела жертвы, очерчивающий ее голову и плечи. Я не сразу поняла, для чего нужен был этот выступ. Тот, кто похоронил ее заживо, обложил его досками, чтобы таким образом устроить внутри могилы небольшой контейнер и обеспечить ей достаточно воздуха, чтобы она умирала медленно, продолжая кричать, но понимая, что ее не услышат. Что-то жидкое и горячее разлилось у меня в груди. Я повернулась к доскам.

– Кто откопал ее до конца? Ваши ребята или врачи «Скорой помощи»?

– Он, – ответил Комсток, тыча большим пальцем себе за спину. – Бомж.

Нахмурившись, я оглянулась на мужчину, так и оставшегося возле машины «Скорой помощи».

– Он разрыл всю могилу?

– Да. Мы удивились не меньше тебя. Врачам оставалось только проверить ее пульс. Она была мертва.

– Думаете, он сам ее и похоронил? – я не могла не задать этот вопрос. Какое-то время Комсток молчал, наконец хриплым голосом ответил:

– Я не знаю, но мне кажется, его сильно расстроил тот факт, что он не смог ее спасти. Он постоянно повторял, что если бы сразу понял, где голова, то добрался бы до нее вовремя. Ты видела его ногти? Такие же, как у погибшей.

Комсток направил фонарик на согнутые пальцы женщины, навсегда застывшие у плеч – скотч чуть выше локтей не давал ей поднять руки выше. Концы пальцев, неестественно коротких и тупых, были черно-красными.

– Она содрала их до костей, пытаясь выбраться. – Комсток, как настоящий профессионал, сумел не выдать дрожь. – Удачи тем, кто станет снимать отпечатки.

Какое-то время я смотрела вдаль, потом перевела глаза на Комстока.

– Чьи криминалисты приедут? Ваши или наши?

Он посмотрел мне в глаза – впервые за эту встречу. На похоронах Барта он донимал меня сильнее всех – насмехался, не давал пройти в ванную, чтобы побыть одной и оплакать своего друга. Интересно, подумала я, помнит ли сейчас об этом Комсток. Вид у него был такой, будто ему плохо. Ну и замечательно. Раз уж кому-то должно быть плохо, пусть это будут такие люди, как Комсток.

– Ваши, – ответил он, вновь взглянув на жертву. Я так и думала, и это вызвало у меня большой вопрос.

– Зачем же вы тогда позвонили в Бюро?

Ван

В 1920-х годах бандиты из Чикаго Джон Диллинджер, Аль Капоне и Малыш Нельсон решили, что север Сент-Пола станет для них частным курортом. Местные офицеры были плохо подготовлены к борьбе с их преступной деятельностью, так что законодательный орган штата предложил создать отдельное агентство, не имевшее собственной юрисдикции и нужное только для того, чтобы оказывать помощь правоохранительным органам по всему штату по их запросу.

Так появилось Бюро по уголовным делам. Оно начинало с малого – с мобильной резервной группы. В тридцатые годы к нему добавилось статистическое подразделение, которое занималось отслеживанием преступности и криминальных моделей и более эффективно на них реагировало. В сорок седьмом Бюро построило первую в регионе лабораторию судебно-медицинской экспертизы. Она стала одной из лучших лабораторий в стране, известной своей обработкой мест преступлений и анализом улик. С тех пор Бюро не только привлекло еще больше агентов и открыло еще больше местных отделений, но и создало несколько оперативных групп и основало один из первых специализированных отделов по нераскрытым делам в стране, пусть даже небольшой.

– Я сделаю все возможное, чтобы закрепить за вами должность, – пообещал Эд Чендлер, заместитель суперинтенданта следственных служб, предложив мне эту работу. – Главное, не паникуйте и не забывайте дружить с местными правоохранительными органами. Агенты Бюро – как нечисть, их нужно вызывать.

Нас вызвал детектив Дэйв Комсток. И поскольку он работал в наиболее оснащенном полицейском управлении штата, я не могла не задаться вопросом: почему?

В ответ он наклонился и изящно, как канапе на чаепитии, подхватил с земли полиэтиленовый пакет для улик. Видимо, он не убрал его в сумку, потому что там находилась какая-то важная жидкость, которую он боялся размазать или нагреть. Фонариком он подсветил пакет снизу. Я наклонилась вперед.

Внутри лежало ювелирное украшение. Латунная цепочка, самая дешевая, от времени ставшая зеленовато-коричневой, и подвеска. Я моргнула. Это была половинка эмалированного сердца с искусственно зазубренным краем посередине. Каждая американская школьница хотя бы месяц или два в своей жизни носила такое с лучшей подругой пополам. Те, кто посентиментальнее, потом хранят свою половинку в коробке вместе с валентинками и счастливыми билетиками, пока новое поколение после смерти романтика не выбросит его сокровища.

Но у этой подвески было кое-что интересное: два блестящих камешка в правом верхнем углу. Стразы, конечно. Сама половинка была ярко-красной, как помидор черри, и засохшая кровь усиливала цвет. Комсток повернул пакет, чтобы я могла увидеть обратную сторону подвески. На ней что-то было выгравировано – кажется, инициалы и еще какое-то слово, которое я под слоем крови не могла разобрать.

– Что там написано? – спросила я.

– Не знаю. – Он с прищуром посмотрел на меня. – Ты сама-то не узнаешь?

Я покачала головой.

– Серьезно не знаешь, что это за подвеска? – продолжал он тем притворно-недоверчивым тоном, который хорошо освоил за то время, что я проработала в полицейском управлении. Мне внезапно захотелось его ударить. Я ничего не ответила.

Он так долго на меня таращился, что я подумала – вдруг он и вправду не может в это поверить?

– Нет.

– Неужели ты не в курсе дела о Похищенных? Это самое известное дело в Миннесоте, не считая дела о ребенке Линдбергов[1]. – Он закатил глаза. – Не говори мне, что впервые о нем слышишь.

Если он и заметил, что мои руки сжались в кулаки, то ничего не сказал.

– Это произошло в 1980 году в Лич-Лейке, примерно в пятнадцати милях к северо-западу отсюда. – Он по-прежнему держал пакет в руке, направив на него фонарик. Кровь, покрывшая подвеску, была черной или рубиновой, в зависимости от того, как на нее падал свет. – В то время я патрулировал город. Три маленькие девочки, две сестры и подруга, ушли в лес. Вернулась только одна. Я понимаю, ты тогда даже еще не родилась, но уж материалы-то могла бы изучить?

Я не стала ему ничего объяснять, но если бы я стала что-то ему объяснять, я бы сказала, что в файлах Бюро больше трехсот нераскрытых дел, а я не так уж и долго пробыла в команде. Занятие аналитикой подразумевало работу над тем, что поручал мне Чендлер, то есть в основном построение временных рамок и тщательное изучение старых файлов в поисках чего-то, что упустили следователи. Как любил говорить Чендлер, ответ почти всегда находится в файле. Вот почему при словах «глухое дело» полицейские всегда ощетиниваются, пусть даже они сами нас вызывают. Все хотят справедливости, но мало кто – за свой счет. Комсток принял мое молчание за то, за что он его принял.