Абонент недоступен.

Эту фразу механический голос на том конце провода чеканил снова и снова.

Ирина Семёновна не смогла дозвониться и до ритуального агентства «Аид», которое в документе значилось исполнителем. Тот же голос твердил, что номер набран неправильно.

«Уууууу! Дура!» – обругала себя Тетёхина словами покойного мужа. Теперь она поняла, что ее надули.

3

На обмороки и причитания времени не было.

Ирина Семёновна оделась потеплее, прихватила пакет с вещами покойного и отправилась к элитной многоэтажке, где работала вахтером. «В полицию обращаться нет смысла, – рассуждала она. – Эти мошенники заодно».

Пришлось сесть за руль Гениных «Жигулей», чтобы успеть к половине десятого. В это время из единственного в доме подъезда должен был выйти молодой депутат Ефим Обещалов. Он собирался посетить сиротский приют и вручить детям подарки. О намерениях чиновника Ирина Семеновна узнала от его водителя. Тот любил почесать языком, дожидаясь начальника у служебного лексуса. Стоило депутатскому носу показаться на улице, шофёр умолкал и несся к задней пассажирской двери. Услужливо улыбался, хвалил погоду, а когда Обещалов уж сидел в салоне, поправлял полы его пальто, чтобы не защемить.

В этот раз у подъезда развернулась совсем другая сцена.

В миллиметре от депутатской машины, скрипя тормозами, встали дряхлые «Жигули». Недовольным фырчанием «копейка» давала понять: будь ее воля, она хорошенько намяла бы бока лексусу – в отместку за хамское поведение его собратьев на дорогах.

Вместо того, чтобы поприветствовать начальника заискивающей улыбкой, водитель вплотную приблизился к «Жигулям» и затарабанил костяшками пальцев по стеклу, отделявшему его от Тетёхиной: «Семёновна! Глаза разуй! В морду чуть не въехала. Совсем обалдела баба», – надрывался шофер. Она резко открыла дверь, отпихнув тем самым ошарашенного водителя, и вывалилась из «копейки» – прямо под ноги депутату.

На его ботинки, начищенные до зеркального блеска, попало немного снега.

Фигура Обещалова уже начала расти вширь, наметилось пузо. Этот недостаток народный избранник скрывал под строгими костюмами: пиджаки, отглаженные брюки, галстуки стали его второй кожей. Пуговицы пальто пока без труда сходились с петлями, но оно всё равно носилось нараспашку. На холоде депутат не задерживался: из теплых комнат он попадал в прогретый салон автомобиля, а оттуда – снова в отапливаемое помещение.

Выражение депутатского лица всегда соответствовало ситуации: на заседаниях думы оно было сосредоточенным, когда произносилась речь со сцены – торжественным, на встречах с общественностью – участливым. Особенность физиономии помогла Обещалову прослыть чиновником, неравнодушным к проблемам избирателей. С такой характеристикой Ирина Семёновна охотно соглашалась: депутат всегда говорил ей «Здравствуйте!» и «До свидания!», даже, бывало, справлялся о здоровье.

Вот и теперь, помогая подняться, спросил, всё ли в порядке.

Тут-то женщина разревелась. Рассказала о смерти мужа, ритуальном агенте, пожертвованиях для морга. Обещалов внимательно слушал и понимающе кивал.

Разговор пора было сворачивать, дабы успеть к началу рождественского утренника. Чиновник велел вдове идти в морг, отдать вещи мужа, как просили санитары, и больше ни о чем не беспокоиться. Организацию погребения он обещал взять на себя.

4

Как и положено, Геннадия Васильевича хоронили на третий день после смерти. Был сочельник.

В траурном зале морга собралась тьма народу. Приехал Обещалов с помощниками, репортеры. Из близких покойного присутствовала только Ирина Семёновна – остальные либо сами померли, либо находились далеко и явиться не смогли. На вопросы журналистов она отвечала скомкано, только и делала, что лепетала благодарности депутату: «Если б не он, я и мужа не похоронила бы, и сама по миру пошла…»

Началось отпевание. Батюшка семенил вокруг гроба, что-то бормотал, крестился слева направо. Возмущенная Ирина Семёновна потребовала остановить святотатство: обряд проводил ряженый.

В рясу облачился выпускник местного театрального института. Как-то в студенчестве он сыграл священнослужителя. Да так хорошо, что сделал это своим основным способом заработка. Никто кроме Ирины Семёновны до сих пор подделку не распознал.

Самозванца увели прочь.

Оправившись после конфуза, траурная процессия двинулась на кладбище, где Геннадий Васильевич столько лет проработал сторожем и в конечном счете должен был обрести покой. За катафалком следовал депутатский лексус, далее автомобили с логотипами газет и телеканалов. Замыкала колонну «копейка». Она едва поспевала за шустрыми иномарками.

Вот и ворота кладбища. Среди памятников и крестов Ирина Семёновна с трудом разглядела сыновью могилу, куда планировалось подхоронить Геннадия Васильевича. Площадку должны были подготовить заблаговременно, до появления траурного шествия. Но вместо ямы участники процессии обнаружили снежную выпуклину.

Прямо на ней стояли мужчины в черных куртках. Лиц не видать, скрыты капюшонами. Неизвестные люди не давали копщикам работать – выбивали лопаты из рук грубыми ботинками.

Завязалась драка.

Массивное тело рухнуло на крест с фотографией Матвея. Топтали не могилу, это сердце Ирины Семёновны давили-давили-давили подошвами.

Женщина упала на колени, взмолилась: «Прекратите, сволочи! Мужа схоронить не даете по-человечески, так хотя бы сына, Матвеюшку моего, не трогайте. Я в гроб к мужу лягу, в землю с ним пойду, чтоб не видеть, как вы…» Вдова сбилась. Ее окружили люди с камерами. Снимали крупным планом влажность глаз, дрожание губ.

Тут выступил Обещалов. Он требовал объяснений.

От группы тяжело дышавших мужчин отделился главный. На глаза надвинут капюшон. Под носом – усы. Сказал депутату: при камерах общаться не будет. Отошли в сторону. Долго говорили вполголоса. С каждой фразой, произнесенной усатым, строгость сходила с физиономии чиновника. Потом и вовсе возникла какая-то ласковость.

Разговор закруглился рукопожатием.

Все разом засобирались.

Уехал катафалк на другой заказ. Затем Обещалов с помощниками. Следом репортеры.

Исчезли здоровяки в куртках.

Остались мятый снег, покосившийся крест и семья Тетёхиных.

5

Темнота густела. Когда солнце совсем скрылось за кладбищенским забором, пошел снег. Ирина Семёновна сидела прямо на мерзлой земле, облокотившись спиной о гроб. Она не замечала ни мрачного пейзажа, ни крепкого мороза, ни нового сторожа, который прибегал уже несколько раз, чтобы предупредить: кладбище закроется в семь, и к этому времени ни вдовы, ни гроба тут быть не должно.

Она никак не могла поверить, что их с мужем бросили, словно ненужные вещи. Горе, притупленное дневными хлопотами, обступало ее, ложилось на плечи, сжимало горло. В голове роились мысли-снежинки: «Завтра Рождество, хоронить не положено. Везти Гену обратно в морг – значит, заказывать еще один катафалк. Где взять деньги? Найти лопату, рыть яму самой… Даже до утра не управлюсь, да и сторож не даст самовольничать. Хоть бы насмерть замерзнуть, и конец мучениям…»

Вдруг впереди обозначилось какое-то шевеление. Ирина Семёновна пригляделась: то, что поначалу она приняла за могильный памятник, оказалось чьей-то спиной. Заморгала, может, от нервов почудилось? Что за чёрт!

И, правда, он самый.

Потихоньку крался на своих копытцах.

Пятачок, козлиная бородка, рожки. Как с картинки сошел.

Протянул лохматую лапу, а в кулаке – золотые зубы:

– Вот, у мужа твоего в морге вытащили. Я забрал, – подмигнул черт. – Люди обыкновенно думают, что с мертвого взять? А ведь нынче человеческое тело – ценный товар. Яички не принес. Противно.

– Какие еще яички? – подскочила Ирина Семёновна.

– Какие-какие. Мужнины. Студенты-медики теперь по ним учить анатомию будут.

– Так почему ж меня не спросили? – продолжала удивляться вдова.