— Отец, да ну их! — сын, элегантный тридцатилетний мужчина с портфелем из дорогой кожи, потянул его за рукав. — Поехали. Я — вот он. Целый. Тебе чего ещё? Давай, двинули. Мне есть что рассказать тебе интересного и полезного.

Пошумели так с полчасика все, кто имел отношение к этому рейсу да тоже разъехались. Дежурный так и не объявился. Не уборщицу же ругать! Остались только те, кто ждал «ИЛ-18» Всего оказалось два самолёта, которым по силам приземлиться. Но граждане встречающие вели себя очень беспокойно. Ходили кругами по залу, глядели на часы, спрашивали в единственной открытой кассе, не утихомирилась ли погода.

— Я могу только про цены на билеты сказать, — кассирше и спрятаться было некуда. — Не изменились цены. А метеосводку до кассы не доводят. Вы вон идите во двор, где самолёты стоят, посмотрите направо. Метров пятьсот от нашего здания — «скворечник». Дом со стеклянным колпаком над вторым этажом. Это диспетчерская. Это они там разрешают или не разрешают. Из них душу и вынимайте. А я тут каким боком?

Пять самых нервных и перевозбуждённых рванули к «скворечнику». Бежать было тяжко. Сносило ветром. Мужики часто падали, вспоминали матерей всего человечества, но до цели добрались. В помятом виде и с решительным настроем выяснить, кто так нагло распорядился жизнями пассажиров триста седьмого рейса, в котором летели их родственники или начальники. Нашли, естественно, Лопатина.

— Прошу всех успокоиться, — замахал Максимыч руками. — Я главный начальник управления полётами Лопатин. У нас всё просчитано на секунды и сантиметры. До приземления ещё пятнадцать минут. Вот как раз через десять затишье будет. Ветер упадёт ниже опасного на целых двадцать минут. Значит и метель уйдёт. Видимость возле земли хорошая. Оцените сами. Дальше километра всё ясно просматривается. Идите и спокойно ждите. Мы тут все над одним самолётом трудимся. Больше нет ничего в воздухе. А нас в диспетчерской семеро. Все опытные. Самолёт надёжный. Крепкий, маневренный. Такие на Северном полюсе летают и ничего! А уж там погодка! Управимся, прошу — не волнуйтесь. Идите, ожидайте, мне работать надо.

Видно, очень проникновенно и убедительно изложил ситуацию Лопатин. Потому как ещё недавно разъярённые мужчины тихо, спокойно, молча, тяжело дыша против ветра, сбившись в тесную группу возвращались в аэропорт.

— Так, на первый взгляд, специалист он опытный, — кричал кто-то в группе. — На вид за пятьдесят. Давно, похоже, тут работает.

— Ну, если по сводке стихнет ветер бешеный, то на посадку времени хватит, — кричал другой. — Ему с заходом на полосу минут пять надо. Может, успеет проскочить.

Последний, шедший сзади группы, громко охнул и упал. Так пронзительно это «ох!» прозвучало, что даже гул ветра и змеиное шипение позёмки оказались тише. Все побежали к нему.

— Сердце, — прошептал человек лет сорока в коротком пальто и дешевой заячьей шапке на ухо наклонившемуся к лицу пожилому дядьке с длинными седыми усами. — Нитроглицерин в пиджаке, в нагрудном кармане.

Кто-то достал нитроглицерин и сунул один шарик упавшему под язык. Тот, который носил седые усы, зачем-то растер сердечнику шею и грудь снегом до красноты.

— Я врач. Терапевт, правда. Но про сердце немного тоже знаю, — объяснил он.

Мужик после приступа, уничтоженного растиранием снегом и очень мощным лекарством, стал розоветь, снял шапку и сказал, что вроде отпустило.

— От переживаний, наверное, — подумал вслух пожилой с усами.

— От них, проклятых, — слабым голосом подтвердил болезный. — Жена летит. Были они у родственников с дочкой. На новый год в Семипалатинск к матери летала она. Прощаться летала. Тёща моя рак третьей стадии отбывает. А там четвёртая и… Не увидятся больше, — мужик всхлипнул. — А мне летать вообще нельзя. Порок сердца. Запретили врачи категорически. Я тёщу по телефону поздравил, пожелал выздороветь. Пожелал… А женщина замечательная.

Остальные взяли его, подняли на плечи и, клонясь под ураганом, донесли до здания. Позвали медсестру дежурную. Она изучила последствия приступа внимательно, сердце послушала, давление измерила, пульс и подняла ладошку вверх.

— Я скорую вызову. Пусть забирают. Тяжелый он. Пульс нитевидный и шумы в сердце как ветер на улице. Это у него от стресса. Самолёт ждёт?

Все кивнули.

— Не сядет самолёт, — с ужасом в дрожащем голосе произнесла медсестра. — Я не знаю, как они летают и как с ними диспетчеры работают. Но лётчики и наземные службы — не волшебники же. Ветер, говорят, пятнадцать метров в секунду. Такой и дом может развалить, окна выбить в лучшем случае. Мастерство тоже не всё может. Вон у нас сколько мастеров и великих докторов. А рак — никак. Уже сколько лет головы ломают впустую. Инфаркты, инсульты — с горем пополам лечат. Если повезёт. А с озверевшей мамой природой бороться — пустое дело. Это я про лётчиков. Сядут, значит бог есть.

И она ушла к себе в кабинет вызывать «неотложку».

— Ты ещё накаркай тут беду! — едко прокричала вслед медсестре дама с огромным начёсом блондинистых крашеных волос на подкладке из такого же шиньона. Продавщица большого магазина, похоже. Они все так причёсывались.

— Мужик вряд ли помрёт скоро, — сказал, отпивая из горла «жигулевское», молодой парень в спортивной синтетической дутой куртке. С собой принёс пиво.

— Ну, да. Не похоже. Перепил просто на Новый год, — откликнулся сосед его по скамейке в зале ожидания. Толстый мужичок в валенках и рабочей стёганке. Работяга с какого-нибудь заводика. — Теперь его «отходняк» терзает. А он ещё сюда припёрся. Лежал бы дома и по стопочке через каждые полчаса возрождал организм… А ко мне друг летит из Москвы. Служили вместе десять лет назад. Дружим. Он в горах никогда не был. Вот я его позвал полазить по ледникам или повыше. Сам увлекаюсь давно. В секции альпинистов состою.

— А я невесту встречаю. Живу здесь, в Алма-Ате, — радостно доложил парень и хлебнул сразу почти половину бутылки. — Сам вчера от неё прилетел. Новый год встретили, тут же и свадьбу сыграли. ЗАГС у них первого числа работает. Обалдеть! И я утречком смотался обратно на «ЯК-40. Мне на работу надо было первого в ночь. Дежурство. Я на скорой помощи санитаром вкалываю. Пахоты — с утра до самого вечера. Всю смену без продыха. А с Танькой своей здесь на работе случайно познакомился. Она в прошлом году осенью прилетала к подружке на день рождения. И посреди праздника один из гостей решил показать силу богатырскую. Служил вроде в десанте.

Ну, взял бутылку шампанского запечатанную и ребром ладони её — хрясь по горлу. Она раскололась, но не гладко, а острыми краями вверху и снизу. Ну, он себе вену и вскрыл случайно. Мы приехали, всё сделали, а когда тщательно обрабатывали рану, мне девочка хорошенькая из их компании помогала. Так возле кровавой руки десантника и познакомились. Перед отъездом, в коридоре уже, я телефон у неё спросил. И оказалось, что она живёт в Семипалатинске. Училище художественное закончила и работает оформителем в кинотеатре. Афиши рисует. Это ничего, что я много болтаю?

— А что нам ещё сейчас делать? — успокоил его мужик в валенках и фуфайке. — Напиться только. Так ждать легче. Но я не пью совсем. Язва желудка.

— Ну, так вот в чём юмор, — парень оживился и отставил бутылку недопитую. — Я через неделю ей звоню! Просто потарахтеть, не более. А она мне в середине трёпа, который вообще ни о чем, вдруг говорит. Возьми, мол, отпуск и прилетай сюда. И я попрошу, говорит, отпуск. Поедем с отцом на озёра. На рыбалку. У папы есть «волга» старенькая. А зову тебя, потому как понравился ты мне. «Так, блин, и ты ж мне понравилась!» Это я так ей в ответ признался. Минут пятнадцать её и видел-то пока паренька ремонтировали. И я, блин, полетел в конце сентября. Месяц провёл бесподобно. А в конце прояснилось, что мы друг друга любим. Решили пожениться у них, а жить в Алма-Ате. Я ей уже и работу нашел, и квартира у меня отдельная. Маме дали по списку в очереди. А отец раньше получил. Вот будем жить в своей хате. Ребёнка оба хотим. Такие дела.