– Спасибо.

Мы озирались, пытаясь заякориться хоть за что-то в толпе бантов, букетов и острых локтей.

– Вы тоже первый «А»? – к нам обратилась изящная дама с не менее эльфийской на вид дочкой: светлые косы сложнейшего плетения, дорогие ленты с серебряным напылением.

– Да. И вы? Это Дана.

– Мария.

Майя фыркнула и загарцевала на своих новых туфлях-копытах.

– Это моя старшая, – извиняющимся тоном пояснила я. – Она в шестой класс пошла.

– Что вы говорите? У меня сын тоже. А младшему четыре года.

– И моему младшему четыре.

Мы засмеялись и неторопливо подрейфовали к площадке, где должна была состояться линейка. Мама Марии мне нравилась, но девочки вряд ли подружатся: вон как идут – каждая по своей дорожке, опасливо меряя соседку взглядами. Почему-то приятные мамы и приятные дети редко совпадают. Если мне хочется общаться и дружить с мамой, то моим детям не нравятся ее отпрыски, и наоборот, родителей тех, кто становится друзьями моих непосед, я бы никогда не выбрала для общения.

Гимн гимназии. Речь почетного гостя. Речь представителя администрации. Речь директора. Первоклашки стояли плотно, почти упирая опостылевшие букеты в землю. Я быстро обежала толпу с другой стороны, чтобы увидеть Дану. Не упал ли сахар? Или, наоборот, поднялся? Как бы померить? Не бежать же через всю площадь, расталкивая учителей и директора. Раньше линейка не казалась настолько изнурительной. Зачем малышам, вчерашним детсадовцам, рассуждения заместителя мэра о реформах образования? Но это ничего-ничего. Просто мне, взрослой циничной тетке, речи навязли в зубах, а первоклашкам, наверно, интересно пихаться букетами и смотреть на неуклюжее вальсирование старшеклассниц.

О! Вот наша учительница. Как ее зовут? Акулина Акинфеевна? Анастасия Андреевна? А, вот, на бейджике указано – Александра Алексеевна. Надо законодательно запретить учителям со сложными именами преподавать в младших классах. Хотя вот у моей однокурсницы сын обожал двух своих садиковских воспитательниц: одну звали Алина Рамисовна, а вторую – Алена Мударисовна.

– Добрый день еще раз! А я мама Даны Бороховой. Просто хотела напомнить, что у Даны диабет, – заискивающе улыбаюсь я.

– Конечно, я помню, – снисходительно качает короной кос валькирия.

– Если что – вы мне сразу звоните. Может быть, Дане надо будет конфету съесть или, наоборот, инсулин вколоть. Она так-то все сама делает, но присмотр нужен.

Учительница забивает мой номер в мобильный, терпеливо выслушивая, как я уговариваю ее посадить Дану на первую парту, не давать ей есть, вовремя проверять, не упал ли сахар, отпускать в туалет и вообще. Что именно вообще, не знаю даже я сама. Быть вообще максимально внимательной к ребенку? Вообще все ей позволять? Вообще все запрещать?

Наконец валькирия спасается от нас в вестибюле школы, и мы идем домой. Дана прихрамывает: новые туфельки нежно-розового цвета неожиданно натерли пятку. Я двигаю лопатками, как аллигатор в линьку, – совсем забыла, почему не носила синее платье столько времени: оно кусается.

Дома счастливая Дана валится на диван, а я затеваю систематический обзвон. Почти вся моя семья и половина друзей имеют к первому сентября какое-либо отношение, и всех надо поздравить или, если не успеешь первой, выслушать поздравления самой. Почему все так любят поздравлять с первым сентября? По-моему, большинство причастных не радуются этому дню: учителя со вздохом волокут домой охапки ненужных цветов, школьники предвкушают неизбежную рутину, родители – разборки по поводу оценок. Может быть, все дело в магии смены сезона? Недаром раньше новый год начинали считать с сентября – это почти то же самое чувство безосновательной надежды на лучшее, которое кто-то заботливый и мудрый непременно насыплет тебе на голову просто потому, что начинается новый период. Ноль. Точка отсчета. Разве можно не верить, что отсчитывать придется победы и достижения, а не что-то противоположное?

Даже на занятия по копирайтингу, никак не привязанные к календарю, прошедшее первое сентября оказало свое разлагающее влияние: нам дали задание написать статью о смене сезонов. В процессе подготовки узнала одну забавную вещь. Оказывается, головные боли, периодические спады настроения, раздражительность, усталость – медицинская норма. А вот то, что мы таковой считаем: отличное самочувствие, хорошее настроение, избыток сил, – просто пиковое состояние организма, которое не может длиться постоянно. Если, конечно, его не подстегивать разными допингами. Впрочем, если подстегивать – тоже. Природой задумано так, что мы существуем в режиме синусоиды: взлет – падение, взлет – падение, точно так же, как происходит смена времен года.

В начале осени это ощущается особенно отчетливо: первое сентября будто разрубает жизнь на две неравные половинки – летнюю, полную тепла, морских брызг и полуденной истомы, и осеннюю, грозящую дождем, резиновыми сапогами и горящими дедлайнами. И пусть мы твердим себе, что есть время разбрасывать камни и собирать их, время гулять и составлять бухгалтерский отчет, мозг не хочет смиряться с тем, что наступила та, вторая половина.

Отглаживая третью блузку (когда у тебя две дочери-школьницы, неглаженые блузки – просто кара небесная!), задумалась: хотела бы я снова идти в первый класс? Да боже упаси! Нет уж, мне и во взрослой шкуре неплохо. Хотя чего я так ужасаюсь, по сути, я устраиваю себе первое сентября по нескольку раз в год, регулярно ввязываясь в новое обучение – копирайтинг вот, например. Но все-таки всему свой сезон.

На занятиях тренер объяснял нам, что надо подготовить читателя к получению услуги. Вы же не стоматолог, чтобы за вас говорила боль клиента. Надо сначала объяснить клиенту, что у него что-то болит, например, невыносимый свербеж от нехватки времени, и тут появляетесь вы: а давайте я вам освобожу два часа каждый день? Клиент: да ладно?! Вы: честное пионерское! Возьму на себя ваши соцсети-рассылки, и все за тридцать тысяч рублей. «Да за такие деньги я сам ваши сети буду вести!» – возмущается клиент, у которого разом проходит временная почесуха.

Дальше уже надо продавать цену – об этом нам обещали рассказать на следующем занятии. Наверно, это очень сложно. Если мне предлагают купить три тарелки за десять тысяч рублей, я ни за что не соглашусь. Вообще страшно бесит, когда ты спрашиваешь: «Сколько стоит?» А тебе: «Подождите, мы еще про тест на прочность не рассказали!» Вряд ли я научусь продавать цену, поэтому надо делать так, чтобы мой продукт и так все знали и любили. Скажем, мой будущий бестселлер. Пока его не существует в природе, можно просто готовить читателей к моему имени: пусть они сразу полюбят меня не на шутку и в дальнейшем, увидев на полке мои книги, будут сметать их, не глядя на аннотацию. Дело за малым – придумать, как это сделать.

– Леш, ты работаешь?

– А что? – подозрительно осведомился муж.

У него большой опыт семейной жизни, и он знает: если поручение простое – вытащить детей из-за компа или выбросить мусор, никакая работа препятствием для жены не станет. Но тут требовалось обсуждение деликатных моментов: я хотела, чтобы Алексей послал друзьям несколько образцов моих текстов. Вдруг это поможет найти хороших заказчиков? Но муж неожиданно ответил категорическим отказом.

– Почему нет? – удивилась я.

– Как тебе объяснить… – замялся Леша. – Понимаешь, сказать: «Моя жена – мать троих детей» – это круто. А признаться: «Моя жена пишет тексты на заказ» – как-то не комильфо. Сразу ждешь в ответ реакции типа «тоже мне, Пушкин нашелся!».

Понятно, с точки зрения мужских стереотипов книжка или работа копирайтером – это не статусно.

– Сказать: «Жена за месяц заработала на своих текстах сорок тысяч» – еще куда ни шло, – продолжает ликбез Алексей.

– Этого ты никогда не дождешься, гражданин Гадюкин, – хмыкаю я. – Ты ж их не рекламируешь. Откуда потенциальным читателям взяться?

В утешение вспоминаю Гумилева, который на комплименты поэтическому таланту жены, Анны Ахматовой, отвечал: «Она еще и по канве прекрасно вышивает». Если уж стихи Ахматовой ее мужем низводились на уровень женского рукоделия, то мне ли жаловаться? Тем более что Леша просто не склонен к излишней открытости.