29 июля начинается обсуждение условий приема в Коминтерн – двадцать один пункт, написанный Лениным. Когда Балабанова читает и переводит пункт номер семь, она не может поверить своим глазам. «Разрыв с реформистами и центристами является важнейшим и безусловным требованием. Он должен произойти в кратчайший срок. Коммунистический интернационал не может допустить, чтобы такие отъявленные оппортунисты, как Турати, Модильяни и т. д., имели право выдавать себя за членов Третьего интернационала». Такова формулировка первого чтения, но список «отъявленных оппортунистов»^[482] оказывается слишком коротким, поэтому в него включают имена Каутского, Лунге, Рэмси Макдональда, Хиллквита и Хильфердинга. Однако быстро становится ясно: мишенью является ИСП. Двадцать первый пункт гласит: «Члены партии, отвергающие условия и тезисы Коммунистического интернационала, будут исключены».

Серрати просит слова. Анжелика знает, что перевод речи на русский язык будет означать приговор ее дорогому Джачинто, которого она так часто упрекала за дурной характер и резкость в обращении с людьми. Но в данном случае она убеждается в необыкновенном величии этого человека. Редактор Avanti! смело смотрит большевикам в глаза. Он говорит, что не понимает, почему постоянно упоминаются имена Турати и Модильяни: в Италии «любят тех, кто всегда ясно выражает свое мнение и никогда не предает свою партию». Это Италия, это настроения итальянского пролетариата, и «в том, что мы итальянцы, нет ни особого достоинства, ни недостатка, точно так же, как и у вас в том, что вы русские». Для Серрати здесь еще и вопрос жизнедеятельности партии: исключение Турати и Модильяни вредно. «Предоставьте, дорогие товарищи, Итальянской социалистической партии возможность самой выбрать момент для исключений своих членов».

Тут берет слово Ленин. Он нападает на Серрати, заявляя, что реформистское течение нетерпимо в партии, входящей в Коммунистический интернационал. Он предупреждает итальянцев о необходимости скорейшего созыва съезда и исполнения двадцати одного условия. Серрати заметно меняется в лице. Он повышает голос: «Вы всегда путаете меня с Турати и, может быть, специально!» Ленин отвечает: «Никто вас с Турати не путает, кроме самого Серрати, когда он его защищает». Балабанова переводит эти препирательства вплоть до последней реплики Джачинто: он объявляет, что голосует против каждого из двадцати одного пункта (в итоге он воздержался).

Редактор Avanti! «отказывается делать различие между социалистами, потому что все, рабочие и крестьяне, руководители и депутаты, реформисты и революционеры, внесли одинаковый вклад, в едином духе, в великое движение, которое привело к рассвету цивилизации и к завоеванию человеческого и политического сознания у разрозненного и уставшего народа»^[483]. До тех пор, пока реформисты сохраняют верность ИСП и не сотрудничают с буржуазией, Серрати не готов отдать голову Турати Ленину. Анжелика с этим полностью согласна. Она не выступает на пленарном заседании, но берет слово во время работы комитетов и, как бывший секретарь Циммервальда, напоминает, что настоящее различие существует между теми социалистами, которые выступали против войны, рискуя жизнью и подвергаясь тюремному заключению, и теми, кто вместо этого голосовал за военные кредиты. Это и есть та основа, на которой можно построить новый Интернационал; для ленинцев это абсолютно очевидно. Для тех, кто записывается в армию, действует своего рода «амнистия» за политические преступления, совершенные в прошлом. Точно так же произойдет несколько лет спустя с французом Марселем Кашеном, подозреваемым в том, что он привез Муссолини деньги французского правительства для финансирования его предательства и для издания газеты Popolo d’Italia. Этот самый Кашен в 1918 году отправился в Россию, чтобы убедить рабочих продолжать войну, и сейчас находится в Москве, представляя французских социалистов, его опекают и окружают заботой, в то время как к Серрати относятся враждебно и с подозрением.

У меня было такое чувство, что я участвую не просто в политической, но также и в личной трагедии, затрагивающей некоторых самых дорогих мне друзей. Джон Рид, который наблюдал за всем происходящим, явно разделял мои чувства. Для Рида […] эта трагедия состояла […] в понимании того, что он борется с системой, которая уже начала пожирать своих собственных детей. Его уход из Коминтерна символизировал его отчаяние^[484].

Русские хотят навязать свою организационную модель партии, представить советский опыт как единственный путь к революции, не принимая во внимание, что в Западной Европе иная политическая и профсоюзная традиция рабочего движения. У большевистской партии остался «неизгладимый след, оставленный гражданской войной: главной ее задачей стало совершенствование “штурмовых отрядов”, это было важнее, чем вливаться в массы»^[485]. Ленин хочет расколоть социалистические партии и держать на поводке множество мелких партий коммунистических, не вникнув, что это означает в такой стране как Италия, где уже свирепствуют отряды Муссолини. Серрати обозначает четко и ясно: то, что предлагает Ленин, не соответствует потребностям революции на Западе. Он говорит больше. В письме Владимиру Ильичу он указывает, что большевистская партия в количестве сильно выросла по сравнению с тем, что было до революции, но, «несмотря на строгую дисциплину и частые чистки, она не много приобрела, если говорить о качестве^[486].

В ряды вашей партии вступили все те, кто привык рабски служить тем, кто обладает властью. Эти люди составляют слепую и жестокую бюрократию, которая в настоящее время создает новые привилегии в Советской России. Эти люди, которые стали революционерами на другой день после революции, сделали пролетарскую революцию, стоившую народным массам стольких страданий, источником, который они используют для получения благ и власти. Они делают цель из того террора, который для вас был только средством^[487].

Ленин ставит на голосование свой двадцать один пункт, которые принимаются единогласно (Серрати и испанец Пестана, обвиненный в анархизме, воздерживаются). Закрытие съезда 6 августа становится началом крестного пути Серрати. Балабанова именно в этот день окончательно решает покинуть Россию и вернуться в Италию. Она не может больше терпеть диктатуру, которая хочет убить европейский социализм, которая направлена против «ее» ИСП и Серрати, самого серьезного и этичного человека, которого она когда-либо встречала. Но ей не дают разрешения на отъезд. Большевики не могут помочь итальянцам так, как может русская социалистка – авторитетный и достоверный свидетель закулисных махинаций в Москве, – которой Ленин постоянно повторял, что Италия не готова к революции, потому что не может выдержать напора капиталистов, не имеет сырья и не обладает жертвенным духом русских. Все это прямо противоположно тому, что он утверждал на публике.

Раскрытие этой двойной игры может привести к делегитимации находящихся под влиянием Кремля итальянских коммунистов, которых Ленин втайне недолюбливает. Например, Амадео Бордига, которого он называет «мелким буржуа», Никола Бомбаччи, которого в Италии считают главным ставленником Кремля, а в Москве за спиной его высмеивают за тщеславие и нелепые речи. «Сократите перевод речи этого бородатого дурака», – пишет Ленин Балабановой в одной из многочисленных записок, которые он передает ей во время съезда Третьего интернационала. «Не говорите мне об этом безграмотном дураке! Он идиот!» – восклицает Ленин, когда Анжелика дает ему прочитать заявление, в котором Бомбаччи называет его синтезом Маркса и Бакунина. И все же Бомбаччи оказывается очень полезен, чтобы переломить хребет Серрати. Этому способствуют его внешность и мимика, которые сильно отличают его от жесткого и сурового Серрати. Альфред Росмер, видевший его в действии, описывает Бомбаччи как обаятельного человека с бородой и волосами, «сияющими, как золото на солнце». На трибунах Бомбаччи выделяется «особой мимикой: у него величественные жесты и он движется всем телом», свешиваясь со сцены, «словно хочет броситься вниз»^[488].