Она не хвасталась своими отношениями с Муссолини, пока последний был бедно одетым «фанатиком революции». Однако после прихода к власти дуче мадам Сарфатти стала ссылаться на них при каждом удобном случае, а ее богатый муж не обижался на сплетни, их окружающие.

В дофашистской Италии муж мадам Сарфатти был объектом бесчисленных карикатур и анекдотов в радикальной прессе. Как член городского совета Милана, он проголосовал за то, чтобы ввести налог на мясо, привезенное в город из окрестных провинций, где цены были ниже. Однажды, когда он вошел в здание городского совета, его остановили официальные лица, которые осмотрели его портфель и обнаружили среди его юридических бумаг несколько фунтов говядины. После этого наши газеты стали называть его «Достопочтенное мясо»^[170].

В мае 1930 года одна русская газета («Последние новости», печаталась во Франции) представляет книгу Сарфатти «Дуче», в которой рассказывается, будто бы в Швейцарии состоялась встреча Ленина и Муссолини, и приводится лестное суждение, якобы высказанное будущим вождем большевиков о дуче. Анжелика протестует, опровергает этот «позор». Она берет ручку и бумагу и пишет пламенное письмо в газету, уточняя, что Ленин никогда не собирался встречаться с Муссолини. Потому что никогда в него не верил.

Эту сцену передает Альдо Сончелли, один из шпионов политической полиции, внедрившейся в ряды антифашистской эмиграции. Его доклад, посланный в Рим, гласит: «Ей показалось недостаточно выразить протест письмом, она отправила на встречу, которая состоялась в прошлый вторник в зале Savants свою соратницу, Габриэллу Десшезан, чтобы публично выразить протест против рекламы, сделанной Муссолини. Габриэлла Десшезан зачитала длинное сообщение от Балабановой»^[171].

Ненависть Балабановой к Сарфатти взаимна. Единственная «любезность», которую оказывает ей Маргарита в своей книге «Дуче», – это то, что она не ставит ее в один ряд с женщинами Бенито, она пишет, что их отношения «оставались в дружеских рамках». Муссолини не хочет, чтобы его интимную историю с Анжеликой описывали в книге, которая в двадцатых годах должна была служить прославлению его личности и восхвалению его политической карьеры. Дуче самолично внес поправки в тот ядовитый абзац, который Маргарита посвятила русской революционерке: он зачеркнул замечание о том, что у Балабановой были кривые ноги. Эта деталь показалась ему дурным тоном, а все остальное странным образом его устраивало. Стоит процитировать отрывок об Анжелике полностью.

Низкорослая и некрасивая, Анжелика Балабанова была очень умной, со странным изменчивым умом. Приняв Маркса и марксизм как фетишистскую и маниакальную религию, она вещала слова учителя на многих языках с жаром, свойственным иррациональной вере и заразительным, как скарлатина. Я легко могу представить себе, как она со всей одержимостью обрушивается на средневековую процессию, или как она, распалившись и впав в безумие, взывает к чуду в Лурдском гроте и порождает его. Я видела эту женщину на банкете в честь депутата Моргари, после того как он грозился освистать русских царя и царицу, виновных в массовых убийствах в Санкт-Петербурге в 1905 году. Он не дал совершиться их официальному визиту в Рим. Я видела тогда эту женщину – эту опечатку небесной типографии, где печатают славянские характеры, – она преобразилась всей душой, произнося речь. Она говорила на прекрасном, пылком и убедительном итальянском, а ее влажные горящие глаза озаряли ее некрасивое серое лицо. Пронзительный надтреснутый голос, переходящий в странные гортанные интонации, проникал в самое нутро, обладая силой внушения, свойственной мистикам и истерикам. Когда она закончила, упомянув Мать-Россию, «Святую Русь», которая страдает и трепещет, она опустилась в кресло, очень бледная, вся в слезах, а мы все вокруг тоже плакали, бледные и растерянные.

В Италии женщины, даже революционерки, боязливы или, во всяком случае, осторожны. А товарищ Балабанова даже слегка кокетничала своей дерзостью. Она была некрасива, но благодаря магнетическому свойству ее ораторского искусства или относительной известности ее имени, или, возможно, невинной простоты своих призывов, не оставлявших мужчинам пути к спасению, так или иначе, старая дева Анжелика хвасталась, что у нее никогда не было недостатка в партнерах во время ее пропагандистских поездок по городам, селам и деревням Италии. К эстетической чести молодых социалистов, думаю, она преувеличивала. Горе человеку с одной-единственной идеей, особенно если это женщина! Образованная, с внушительной философско-экономической подготовкой, Анжелика совершенно не обладала культурой, если культура – это способность к рассуждению, критике и фильтровке чужих мыслей через собственное мышление. Когда мы гуляли где-нибудь за городом и останавливались перед развилкой, сомневаясь, куда свернуть, она могла с серьезным видом предложить: «Налево. Правильная дорога всегда налево». Когда на вершине холма мы замечали деревушку, она тут же спрашивала, не управляют ли ей священники. У нее не было ни чувства юмора, ни чувства прекрасного, – к счастью для нее, иначе она бы прыгнула в ближайший колодец. Хотя как раз с водой-то она совсем не дружила.

Молодой романьолец получил от нее в наследство неуравновешенность, недостатки, излишества фанатичного темперамента. Годами он держался по отношению к ней в рамках уважительного товарищества, он настоял, чтобы она стала заместителем редактора, работала рядом с ним в 1913 году в газете Avanti, где они яростно спорили. Она никогда не считала его достаточно революционным, после ссор они не разговаривали несколько дней подряд. Отношения поддерживались с помощью служебных записок. «Ваш вчерашний комментарий по поводу выборов слаб. Вы должны были сделать акцент на триумфе экстремистов». – «Вы никогда ничего не понимаете. Занимайтесь своими делами».

В конце концов редактор выгнал ее вон.

В довоенном социализме Анжелика была важным персонажем в руководстве партии, активно витийствуя о «убийцах буржуазии» во имя Абсолюта. В конце концов она была изгнана терпеливым итальянским правительством за революционную и антивоенную пропаганду; вместе с Лениным и Троцким она входила в число революционных изгнанников, которые в разгар войны пересекли Германию, переправились в специальном поезде, предоставленном предусмотрительным кайзером, и стали бельмом на глазу еще более терпеливого Керенского. Они его сбросили, и Анжелика, пристроив свое нескладное тело на подушках императрицы, стала часто появляться в правительстве и в красивых автомобилях.

Однако в один прекрасный день 1924 года она оказалась жирондисткой и была выслана как «опасный противник революции». Тогда она отправилась в новую ссылку, за границу.

Бедная Анжелика: несколькими днями раньше ту же границу, но в противоположном направлении, пересек посол короля Италии, аккредитованный в Республике Советов, назначенный Бенито Муссолини, «предателем пролетариата». От этого удара она если не умерла, то наверняка долго не могла оправиться^[172].

Глава десятая

Разрыв

Стычки между Анжеликой и Бенито случаются все чаще. Их отношения ограничиваются работой. Смешиваются ревность и политика. С каждым днем Анжелика все яснее понимает, что она всего лишь инструмент в руках Муссолини и подруга у него уже другая. Она нигде не пишет об этих личных моментах. В своих мемуарах Анжелика упоминает лишь о тех их спорах, когда она упрекала его в недостатке ответственности, что было вызвано его «врожденной слабостью», как она выражается.

Первые месяцы их работы проходили в любви и согласии. Муссолини нужно было упрочить свое положение, скомпрометировать революционную фракцию, укрепиться в культурной среде левых, не совершать серьезных ошибок в редактировании Avanti!. Но уже в апреле он чувствует себя увереннее: отправляет домой жену, приехавшую в Милан с Эддой, находит других умных женщин, которые помогают ему переносить трудности жизни в политике, навязывает свою линию партии, оттесняет реформистов. Теперь он готов отделаться и от «учительницы». Он намеренно «провоцирует разногласие с Балабановой и ее уход из редакции Avanti!: трудно поверить, что амбициозный тридцатилетний Муссолини не отдает себе отчет о последствиях, которые могло бы иметь “дело Джудиче”»^[173].