— Нет, — качнула в яром отрицании головой Сора, резко махнула рукой, игнорируя вновь щекочущие щёки слёзы, что непрерывным градом опадали на пол — Люди не меняются! Сквозь сотни лет они не потеряют кровожадности, алчности, эгоизма и жажды власти! Не идеализируйте их!

— Знаешь… Даже если я ошибаюсь…Позволь умереть во лжи.

От печальной улыбки, выразившейся в едва заметном поднятии уголков губ, веяло смирением, безмолвной просьбой, от которой Сора, не в силах возразить, поджала губы.

Изуна приоткрыла глаза, медленно вскинула голову, чтобы встретить стремительно снижающегося белого орла тёплым, последним взглядом. Птица словно чувствовала, издала полнящегося тревоги стрёкот, не затихающий ни на секунду, заглушаемый частыми, спешащими хлопками крыльев. Несколько грациозных перьев подхватили колыхающейся ветер и степенно, кружась в невидимым вихре, мягко спускались к замершим в странном оцепенении Итачи, чью руку до синяков сжимала проекция младшей сестры.

— Прости, — одними губами прошептала Изуна, смотря в золотые бусинки блестящих глаз любимого орла.

Взор младшей сестры застелила мутная пелена слепоты. Новые красные капли сморгнули ресницы, они скатились к подбородку, слились, чтобы гулко удариться о голову внезапно сблизившийся птицы, которая своими крыльями словно обняла хозяйку, вцепившись когтями в плечи, не заботясь об аккуратности, оставляя три рваных раны на каждой стороне.

— Я…

Сора качнулась, не слыша сотрясающего зал жалобного тонкого крика орла, трясущего обмякшую хозяйку, и пала на колени, обдирая кожу. Она широко раскрытыми от неверия глазами пялилась на качающаяся тело с звенящими звеньями цепей, оплетающих талию Изуны.

— Умерла… Умерла… Её больше нет…

Шёпот прервался резко. Душераздирающий вой слился воедино с плачем осиротевшей птицы.

Камень в обруче вновь мигнул бирюзой. Пространство для Итачи вдруг покрылось толстыми трещинами, оно потемнело, а чужая рука более не сжимала запястье. Несколько долгих секунд он парил в невесомости, продолжая слышать эхо мучительных, призрачных криков.

Лёгкий ветер окутал с ног до головы, снимая ледяной сковавший ужас с тела Итачи. Он прищурился от неожиданного солнечного света, приятным теплом окружавшего бескрайние просторы цветущего плато. Вдали переливающийся багровым солнечный диск робко прятали склоны и уступы, небесные равнины горели западающими в душу красками фиолетового и оранжевого зарева, заставляя взор неустанно приковывать к себе.

Если протянуть ладонь — пальцы нежно подхватит игривый ветерок. Если сделать шаг — высокая трава защекочет голень сквозь ткань штанов. Если наконец повернуться — в поле зрения попадёт ожидающая его фигура.

Она стоит близко. Настолько, что удивительна её до этого момента скрытость. Итачи потерял способность вдохнуть. Он не знал как думать. Как двигаться. Как не растворяться в этой иллюзии, подаренной поделкой сестры.

Если это сон, то пусть он длиться вечность.

Итачи до дискомфорта зажмурился. В грудной клетке нечто горько засвербело.

Будь настоящее сном, то его личное забвение приняло бы иной, полный облик. Печальный, тяжёлый вздох оборвал нить мыслей, а мелодичный, не испорченный хрипом голос заставил посмотреть правде в глаза:

— Итачи.

Лишь нахмурившаяся брови выдали его растерянность. Подумать только: сколько же его не звали по имени настолько нежно и трепетно, словно бесконтактно накрыли согревающим покрывалом в холодный зимний вечер. Оттого душащая в сердце боль усилила давление безжалостный тисков.

— Ты умерла. Проекция? Воспоминание?

Она отрицательно покачала головой, сцепила в замок ладони перед собой. Длинные рукава чёрного хаори спрятали истерзанные шрамами пальцы. Весь её облик — темный, мрачный, ужасающий — был нелепым противоестественным пятном вокруг природного великолепия. Сестра даже в собственно созданном плато смела сделать себя лишний.

Итачи вдохнул и в полном поражении для себя сократил разделяющее их расстояние и встал вплотную к ней, но не заметил и толики удивления. Лишь море понимающей печали и родной теплоты, плещущейся на чёрном дне чужого взгляда.

— Я рада, что моё последнее предвиденье сбылось, — сестра медленно, будто опасаясь быть отвергнутой, дотронулась кончиками пальцев до гладкой щеки брата — Спасибо, что выжил и пришёл, Итачи.

Вздрогнув совершенно непроизвольно, он накрыл чужую ладонь своей.

— Глупая сестра, что же ты наделала?…

— То же, что и ты, — на вскинутую бровь Изуна сощурилась — Делала всё для выживания единственной семьи.

— Саске на грани между смертью и жизнью.

Она смолчала, однако Итачи без лишних слов знал, что у Изуны с Саске отвратительные отношение, сохранившаяся до конца. Просто он чувствовал потребность ответить, потребность не замолкать ни на секунду — их время текло настолько же быстро, насколько песок сыплется через сито.

Он мог бы сейчас отругать её.

Мог бы высказать всё, что накопилось за время войны.

Мог бы оттолкнуть ту, кто довёл Саске до предсмертного состояния и развязал войну.

Мог бы вылить много чего неприятного, тем не менее не стал.

В конце концов, Итачи понимал её мотивы и считал, что не имел право ненавидеть ту, которую бросил одну на растерзание всего мира.

— Ты слишком многое отдала за мою жизнь, — бормотал Итачи, ощущая как большой палец сестры гладит щёку — Сделка с Шинигами. Что ты наделала?

— Не повторяйся, брат. Я всего лишь дала ему равную цену взамен воскрешения Хокаге. Правда, на Третьего и Первого пришлось отправить обратно после победы над Мадарой. Боюсь, даже ритуал не позволил бы всей четверке существовать.

— Изуна, поясни.

Она шире улыбнулась, с удовольствием вслушиваясь в строгие нотки голоса старшего брата.

— По договору с Шинигами Хокаге должны прожить не больше нескольких лет, однако всю энергию ритуала, являющийся платой за их воскрешение, на поле битвы я перенаправила в своё настоящее тело. Цепи обязаны держать всю энергию и жизненные силы умерших запечатанной внутри меня и выпускать к Хокаге через передатчики на лопатках. И не беспокойся, — Изуна похлопала по груди брата, где быстро билось сердце, отвечая на правильные мысли своего хозяина, ведь что произойдёт с сестрой за гранью, как Шинигами отомстит за провернутую уловку? — С Саске всё будет хорошо. Он не умрёт, а Наруто… Единственный, кто не издевался надо мной в детстве — воскреснет 13 августа.

— Сегодня?…

Итачи от настигшего осознания прикрыл глаза. Верно. Этот драгоценный момент закончится и Изуна окончательно уйдёт за грань, выпустив всю, предположительно, скопленную для поддержания её сознания в умершем теле, энергию, потратив ту на воскрешение.

— Изуна, я тоже должен извиниться.

Он осторожно притянул сестру, нерешительно обнял, сомкнув руки на лопатках сестры. Пальцы без контроля пригладили те места, куда в реальности впились «проводники», ощущая как по коже Изуны пробежала дрожь, а основание шеи опалило холодное, как у мертвеца, дыхание.

— Мне жаль. Очень жаль.

Слова, не имевшую ранее силу обрести свободу в реальности, произносились легко, пропитанные искренним сожалением старшего брата, упустившего столько шансов на хороший конец возле младшего брата и сестры.

В нос ударил родной пряный запах печенья, вонзившейся в сердце щемящей ностальгией. Он не заметил, как теснее сжал в объятиях сестру, а окружающая красота потеряла какое-либо значение, словно они заперлись в вакууме, не доступном никому, кроме них. Сердце прорывалось мощными толчками, громкими настолько, что он отчётливо слышал эти удары.

Изуна уткнулась в сгиб между шеей и плечом, смяла ткань на спине брата.

Вся сжирающая, засасывающая пустота, беспокоящая её с уходом брата заполнилась с его возвращением. Эта ирония вызвала улыбку на губах, но она сама не понимала насколько эта улыбка пресыщена горечью.

В ушах засвистел ветер, знаменующий ранее начало, а сейчас — конец. Лицо Итачи исказилось в непонятной гримасе не то боли, не то смирения, когда окружение стало темнеть, а тело сестры — терять телестность.