Зимон вернулся в центральный пост, расположился, облокотившись на штурманский стол, и приготовился наблюдать, кто куда будет переходить. Рядом, выражая вселенскую безмятежность, навалившись спиной на перископ, по правую руку стоял Мацуда.

– Доволен? – спросил Зимон.

– Хильмар-сан, – пожал плечами японец, – у нас принято, что каждый сам принимает для себя решение, и другим до него дела нет.

– Вижу, что доволен, – ухмыльнулся Зимон.

Тогда Мацуда сдался – на его лице появилась улыбка, и он приложил руку к сердцу.

– Хильмар-сан, это была прекрасная речь – речь самурая. Подводная лодка не тонет, когда она в воде, она тонет, когда вода в ней. Важно, что у тебя внутри: протухшее болото или свежий ветер. Я хочу попросить прощенья, что позволил себе усомниться в вас.

– Принято, – кивнул Зимон и обратился к не покидавшему пост инженеру. – Отто, я даже не представляю, как буду без тебя, но поменяй ты сейчас своё решение, я всё равно тебя не оставлю. О замене подумал?

– Адэхи, – не раздумывая, ответил Ланге.

– Я тоже о нём вспомнил. Надеюсь, останется.

– Это уж точно. В Германии у него никого нет, а родина далеко.

Через переполненный центральный пост, стараясь проскользнуть в корму, не привлекая внимания, протиснулся второй помощник, лейтенант Фукс. Зимон его заметил и положил ему руку на плечо:

– Йенс, ты хорошо подумал? А как же сожжённый дотла дом в Бремене?

– Простите, командир, – отстранился лейтенант, отведя глаза.

– А ты? – теперь Зимон обратился к третьему вахтенному, штурману, унтер-офицеру Рольфу Хартманну.

– Я с вами, – не вдаваясь в подробности, ответил штурман.

– Так иди в торпедный.

– Там скоро будет тесно, я лучше подожду здесь.

Но вот кто удивил Зимона своим выбором, так это самый юный член экипажа, почти подросток, выделяющийся из всех огненно-рыжей шевелюрой и безумной россыпью веснушек, из-за которых невозможно было рассмотреть черты лица, – матрос Шпрингер. Этот, в отличие от Йенса, пытался скромно проскочить из кормы в нос.

– Ты? – задержал его Зимон. – Кто бы мог подумать. Помню, как ты рыдал над барахтающимися в воде исландцами.

– Герр командир, – потупился Шпрингер. – Разрешите остаться с вами. Я не мечтаю утопить кого-то ещё, но очень боюсь возвращаться в Германию. Я не знаю, что нас там ждёт. И потом, лодка для меня уже стала как дом.

– Для меня тоже, – подтолкнул его в спину Зимон. – Давай, смелее, сынок!

Два ряда матросских спин медленно перетекали из носа в корму, из кормовых отсеков в носовые, и когда они наконец иссякли, Зимон встал. Сначала он пошёл в корму. Приподнявшись на комингсе электромеханического отсека, он посчитал собравшихся по головам.

– Двадцать два, – произнёс он вслух.

На этот раз его речь была более чем короткой.

– Больше я вам не командир! Теперь, до высадки на берег, вами командует главный инженер обер-лейтенант Ланге, а дальше каждый сам по себе. С наступлением ночи высадитесь на побережье недалеко от датского Фредериксхавена – в крупном городе легче затеряться, и Господь вам в помощь. А сейчас готовьтесь.

Не оглядываясь, Зимон вышел, но не сдержался, чтобы не грохнуть напоследок стальной дверью.

Несмотря на то, что прошла всего пара дней с тех пор, как в Дании капитулировали немецкие войска, побережье светилось заревом огней и лучами прожекторов, словно война закончилась пару лет назад. Вдоль моря по невидимой отсюда дороге, двигались колонны машин с включёнными фарами, без каких-либо признаков светомаскировки. Будто на параде, переливаясь разноцветными гирляндами, невдалеке прошли два корабля. Звёздное небо отражалось в воде россыпью алмазов, отвергая войну и утверждая праздник жизни. Даже воздух, казалось, веет от далёкого города мирным запахом пекарен и сдобных булок.

Зимон глубоко вдохнул и обвёл биноклем линию побережья.

– Поторопитесь, – шепнул он Ланге, спускавшему с командой на воду надувные плоты, куда первыми переместили Кляйна и бесчувственного Крюгера.

Не получилось, как прежде рассчитывали, подойти к берегу в полночь из-за поднявшегося вдруг ветра и встречного волнения. Скоро рассвет, и до его наступления группа инженера уже должна быть на суше. Три плота подпрыгивали на волнах рядом с лодкой, моряки проворно в них запрыгивали, рассаживались, привязывая жилеты к резиновым бортам, но каждый старательно отводил от других глаза, с подчёркнутым старанием проверяя страховочные узлы и петли. Потом все дружно взялись за вёсла.

Прощание было коротким. Вернее, его не было вовсе. Зимон молча наблюдал, как тьма медленно поглощает бледные лица, затем исчезли согнувшиеся силуэты, а дальше и сами плоты.

– Удачи! – вдруг выкрикнул кто-то из темноты.

Но голос прозвучал хрипло и жалко, и ему не ответили. Оставшаяся на палубе команда глядела во мрак и молчала. То ли опасались, что голоса разнесутся далеко, то ли все разом почувствовали образовавшуюся между ними трещину. И чем дальше отплывали плоты, тем эта трещина становилась шире.

– Уходим! – скомандовал Зимон.

Из-за мелководья пришлось идти в надводном положении, и теперь приближающийся рассвет, уже несмело рисующий вдоль горизонта светлую черту, угрожал самой лодке.

– Полный ход! – выкрикнул он в люк, чувствуя, что до того, как они достигнут приемлемых для погружения глубин, рассвет их всё-таки догонит. – Не хватало ещё напороться на какую-нибудь посудину в виде полуночных рыбаков.

– По курсу чисто, – доложил разглядывающий в бинокль сереющую ночь Бауэр.

И вдруг Зимон, чувствующий спиной на тесном мостике спину сигнальщика, ощутил, как тот вздрогнул всем телом.

– Там, кажется, человек, – произнёс он удивлённо.

Зимон взглянул за корму, куда показывала рука сигнальщика, и увидел сначала проснувшихся в поисках добычи чаек, а затем то возникающий, то исчезающий в волнах предмет. Зная по опыту, что чайки будут кружить лишь над тем, чем можно поживиться, он здраво рассудил, что, скорее всего, море несёт утопленника. Но Бауэр подумал иначе:

– Это кто-то из наших! Я вижу спасательный жилет! С ними что-то случилось!

– Не может быть, – покачал головой Зимон. – Перевернись плот, ему уж никак нас не догнать даже на сильном течении. Мы идём на семи узлах.

Но как ни спорь со здравым смыслом, а в душу закралось сомнение, и он отчаянно махнул рукой.

– Стоп машина!

Замедляя ход, лодка совершила на циркуляции плавную дугу и теперь нацелилась носом на приближающийся объект. То, что это человек, Зимон уже видел и невооружённым глазом. Оставалось лишь неизвестным – жив ли он?

– Не наш, – неожиданно поменял мнение Бауэр, продолжая разглядывать человека в бинокль, несмотря на то, что тот уже покачивался рядом с носом лодки. – Наши жилеты оранжевые, а этот красный. Нет, точно не наш.

Свесившись через ограждение мостика, Зимон внимательно смотрел не на жилет, а на кружащуюся над человеком чайку. Приспосабливаясь к размеренно раскачивающимся волнам, она постепенно снижалась, паря на воздушных потоках, затем, выставив лапы, села на голову человека и крепко вцепилась когтями ему в волосы. Секунду на прицеливание, потом сильный удар клювом в темечко. А дальше Зимон увидел то, что хотел. Даже в глубоком беспамятстве нервная система отреагирует на боль. Голова дёрнулась, и чайка испуганно взмыла, смешавшись с продолжавшей кружить стаей.

Изумлённо хмыкнув, Зимон склонился над люком и сложил ладони рупором:

– Адэхи с багром наверх, и ещё троих в помощь!

Как ни парадоксально, но от длительного нахождения в морской воде у человека наступает обезвоживание. И даже в относительно тёплой воде обязательно придёт переохлаждение. Обменные процессы в организме замедляются, затормаживаются, пока вовсе не останавливаются. Исчезает координация, чувство равновесия – кажется, что паришь в невесомости. Энергия уходит, затем отказывают органы: почки, печень, и наконец наступает очередь сердца. Всеми этими наблюдениями Клим бы поделился, если бы мог произнести хоть слово. Сейчас же он чувствовал себя бревном, выброшенным волной на твёрдый берег. То, что его выбросило, подсказывало исчезнувшее чувство невесомости и навалившаяся свойственная бревну тяжесть. Затем начал возвращаться слух. Нет, он не пришёл полностью в себя, но сквозь густую чёрную вату вдруг начал слышать голоса. Разные голоса, вовсе его не касающиеся.