Annotation
Невероятная история, в которой настоящие персонажи. Открывается тайна о человеке, который перенёсся из 1809 года в 1979-й.
Сергей Ребцовский
Сергей Ребцовский
Путешественник во времени
У меня есть на севере Швеции приятель, назову его L. Он живёт в городе Умео, по-шведски — Umeå. По скандинавским меркам город довольно-таки большой, считается, что сейчас там больше ста тысяч жителей. Так вот, совсем недавно приятель позвонил и рассказал мне невероятную историю. Впрочем, назвать это «невероятным» слишком мягко, это выглядит просто ошеломляюще, сенсационно.
Итак, L. поведал, что не так давно получил письмо от одной пожилой женщины, которая… скончалась в конце 2021 года от последствий коронавируса. Она жила одна в небольшом домике в Умео. После её ухода вещи разобрали и обнаружили запечатанный конверт, на котором был указан получатель, а именно мой приятель L. Однако адреса не было, в связи с чем письмо шло долго. Вскрыть конверт никто не решился, потому что на нём было указано, что вручить его лично L., а для Швеции личная переписка чрезвычайно важная вещь, никто не станет заниматься вскрытием чужих писем. И вот именно из письма L. узнал то, что волнующимся голосом передал мне.
Однако сначала, для лучшего понимания, необходимо рассказать кое-что о самой старушке, поскольку это связано с последующим повествованием.
Анна — так её звали, — родилась в Ленинграде в начале 1930-х годов, пережила блокаду, потеряв всех родных. Она с отличием окончила филологический факультет института имени Герцена. Среди прочего изучила шведский язык и знала его блестяще. Этот навык не остался незамеченным государственными органами, и они неоднократно привлекали Анну в качестве переводчика. И вот так получилось, что в ноябре 1959 года Анну включили как переводчицу в состав официальной делегации Ленинграда в Стокгольм. Тогда же был визит военных в Швецию, а заодно и гражданские власти воспользовались случаем посетить заграницу. Молодая девушка понравилась одному уже не очень молодому шведу, у них завязались отношения, мужчина сделал Анне предложение. И она, молодая и умная, решила согласиться. Через несколько лет супруг Анны вышел на пенсию, и они переселились в Умео, спокойный северный городок, где когда-то родился новоявленный шведский пенсионер. К сожалению, у Анны и её мужа детей не было, а с сыном мужа от первого брака, жившем в Стокгольме, Анна не смогла выстроить хорошие отношения (именно он и передал письмо L.) Так и жили двое супругов, наслаждаясь друг другом и спокойной атмосферой северной Швеции.
Когда L. был юношей, его мать наняла Анну в качестве репетитора для сына, чтобы он выучил русский язык. Мать L. очень лояльно относилась к коммунистическим идеям и СССР, поэтому не мудрено, что Анна и шведская женщина сошлись и подружились (они были ровесницы), а L. не чувствовал себя посторонним в доме Анны. Когда не стало мужа Анны, эта дружба ещё более укрепилась.
Собственно, так продолжалось до самого последнего времени. Когда же пришла эпидемия коронавируса, Анна была вынужденно почти заперта у себя в доме. Она жаловалась, что тяжело переносит отшельничество. С лета 2021 года она смогла покидать дом, но осенью того года заболела и не смогла противостоять болезни.
После этого предисловия можно обратиться к тому письму, которое получил L., и привести его русский перевод.
Письмо.
Дорогой L., надеюсь, у тебя всё хорошо. Мы о многом с тобой говорили и обсудили почти всё. Только одно, пожалуй, осталось несказанным с моей стороны. Это небольшой эпизод, и мне очень хотелось бы поведать о нём хоть когда-нибудь, но я не могла. Дело в том, что я дала подписку о неразглашении полиции, тому отделу, который сейчас называется СЭПО (1). Но теперь, как ты понимаешь, эта расписка уже не действует.
Хочу поведать тебе одну историю. Это случилось летом в 1979 году. Конечно, за сорок лет, которые прошли с тех пор, кое-что улетучилось из моей памяти, но многое сохранилось. К тому же, как женщине что-то, вполне возможно, могло сильнее запечатлеться в моей голове, а что-то, вероятно, никак не отложилось и быстро выветрилось из памяти. Почему-то мне кажется, что тебе эта история может быть интересна. А если нет, просто вспомни обо мне, читая письмо, и выбрось его. Однако, в этот самый момент, когда я пишу его, мне уже легче, я чувствую, что высказалась, и душевное свербение о нерассказанном утихло.
Так вот, я забыла точную дату начала событий, но помню, что это был понедельник сразу после Мидсоммара (2). Ночью я спокойно спала дома и не сразу разобрала, что в дверь звонят. Тогда ведь было светло, как днём, и солнце уже ярко светило, хотя часы показывали около трех ночи. Оказалось, на пороге стоят двое полицейских. Причём, одного из них я знала лично — он сын одной женщины, с который мы встречались иногда в магазине. Я открыла им и смотрела на них, наверное, очень удивлёнными глазами. Полицейские извинились и попросили помощи: в городской больнице (3) срочно понадобился переводчик русского языка. А о том, что я русская, никакого секрета не было. Первое, что пришло мне в голову, что какому-то русскому потребовалась медицинская помощь, и меня просят оказать содействие. Конечно, я быстро собралась, и уже через несколько минут мы входили в больницу. Пока мы ехали, яркое и низкое солнце создавало волшебную картинку, я так и не смогла окончательно проснуться, поэтому порою мне кажется (хотя, конечно же, это не так), что всё случившееся просто давний дивный сон.
Интересно, что мы зашли не в новое здание, а в старое, всем нам известный «жёлтый дом». По гулкому коридору меня провели в комнату, где находилось ещё два полицейских, дежурный доктор, сидевшие на стульях, и ещё один человек на кушетке, очень странный. Я быстро поздоровалась с полицейскими и доктором, хотя мой взгляд приковался к «странному». В ответ на моё приветствие он промолчал, и у меня мелькнула догадка, что он и есть тот самый русский, для объяснения с которым меня и попросили о содействии. Он сидел на кушетке, часто дышал, глотал слюну, озирался, смотрел на меня большими глазами. Наверное, можно было дать ему лет тридцать, но коротко остриженные волосы и пробивающаяся щетина сильно искажали понимание, впалые щёки на загорелом морщинистом лице, сам высокий, худой. Он был одет не менее странно: какие-то разорванные зелёные одежды, очень напоминающие форменное обмундирование. Его вполне можно было принять за сотрудника лесничества Вестерботтена, который заблудился в лесу (если такое возможно).
«Итак, что случилось? Чем я могу помочь?» — обратилась я с вопросом к доктору. Он вздохнул, сморщился и рассказал, что пару часов назад в дверь больницы постучал человек, доктор указал на странного. Человек именно постучал, хотя у двери есть звонок. Доктор посчитал, что человеку нужна помощь, однако объясниться никак не мог. Общий вид «странного» говорил, скорее, о сильном психическом расстройстве. Человек был проведён внутрь больницы, однако понять его было совершенно невозможно, кроме одного слова: «русский». Поведение посетителя вызвало опасение у доктора: человек временами вскрикивал, неадекватно реагировал. Поэтому доктор вызвал полицию, а уж те решили пригласить меня, чтобы наконец понять незнакомца.
Я спокойно ответила доктору: «Ага, поняла. Попробуем». Тут же я повернулась к «странному» и спросила его по-русски: «Вы русский?» Он мгновенно вскочил с кушетки, тут же напряжённо вскочили полицейские и доктор. «Да, так, ой-ой-ой!» — запричитал незнакомец и всем телом задвигался. Только тут я заметила, что у него на руках наручники. Я попросила его успокоиться и сесть, указав на кушетку. Мне показалось, что он не сразу понял, что я говорю. И вообще, во время наших диалогов у меня не переставало возникать ощущение, что мои слова доходят до него не сразу, а как будто ему требуется время на осмысление. Да и чего греха таить, его слова тоже доходили до меня с задержкой, порой наступали моменты, когда я могла разобрать его мысль только интуитивно. Размышляя об этом много позднее, я пришла к выводу, что моя речь соответствовала ХХ веку, и его слова, построение предложений, логика высказываний — и много чего ещё не отвечали тенденциям конца двадцатого столетия. Конечно, как филолог я могла бы написать научную статью на эту тему, уверена, эта была бы сенсация в филологическом мире, но… опять же подписка о неразглашении, которая закрыла передо мной такую прекрасную возможность. Впрочем, тебе может быть интересно другое и на этом я попробую сосредоточиться.
