— Минуточку, товарищи, минуточку, — моляще пробормотал Туляков, торопливо читая про себя статью. Понимая, что собравшимся тоже хочется познакомиться с ней, Туляков прочитал конец статьи вслух:

— «Столыпин когда-то крикнул в сознании силы реакции: «Не запугаете». Макаров теперь повторяет: «Так было, так будет». Столыпин оказался прав на пять лет, а Макаров на пять дней. Банкротство столыпинско-макаровской политики произошло под напором пролетарского движения. Министру Макарову выпала незавидная честь пропеть лебединую песню столыпинской системы. Рабочее движение перешло грань…»

— Рабочее движение перешло грань, — повторил Туляков, помолодевшими глазами глядя на присутствующих. — А ну, Надюша, еще разок! Хорошо у тебя получается.

Охваченная таким же, как и все, радостным подъемом девушка, теперь уж без прежнего смущения, прочла стихи, под которыми стояла подпись «Придворов»[17].

Началось чтение столбца за столбцом, а затем обсуждение материалов, напечатанных в газете. Всем казалось, что гость должен во всем разбираться, что каждая заметка должна быть ему понятна. Однако Туляков не раз попадал в затруднительное положение. «Вот и сказалось сидение в деревушке, — пугался он, — вот и отстал от жизни».

Уже давно настало время расходиться, но никто не решался подняться первым. Люди принимались прощаться с Туликовым, но возникали новые и новые вопросы, и еще час-другой пролетел в оживленной беседе.

Наконец Никандрыч, решительно тряхнув головой, заявил:

— До завтра, Григорий Михалыч. После гудка жди меня в избушке.

Понимая, что людям надо идти на отдых, Туляков поспешно зашагал за Васей.

— Вишь, не уходят, — восхищенно глядя на гостя, сказал Васька, — вот как вы полюбились нашим!

Дойдя с Туликовым до его убежища, парень разжег пучок еловых веток, выгоняя успевших забраться в избушку комаров.

— Ну, теперь спокойно заснете, а за болото не ходите, не ровен час заплутаетесь! — наставительно сказал Васька. — Ждите завтра Никандрыча. Може, и меня возьмет? Он меня почитай за родного считает.

Взволнованный встречей с заводскими, Туляков долго не мог заснуть. В чисто вымытое Надей оконце он видел большую мохнатую ель, точно такую же, какая росла у его домика в карельской деревушке. Вспомнились Савелий Михеевич и Мишка, но все это уже казалось далеким прошлым. Сейчас его мысли поглотила встреча с рабочими. «Подходящие люди, — радовался Туляков, — наладят революционную работу на заводе, а там, смотришь, кое-кого посамостоятельнее можно будет перебросить и на другие лесопильные заводы».

Где-то над самой крышей послышался птичий пересвист. Прислушавшись, Туляков улыбнулся. Казалось, что одна птаха задает вопрос, а другая, некоторое время спустя, на него отвечает. В беззаботной мелодии невидимых ему пичуг было столько наивно трогательного, что с лица Тулякова долго не сходила улыбка. Радостное возбуждение от встречи с заводскими вселило в него уверенность, что впереди предстоит много дел, масса трудностей, множество препятствий и что все они будут преодолены! «Хватит у меня еще сил, — радовался он, положив голову на принесенную Надей подушку, — кажется, горы готов свернуть!» Незаметно Туляков задремал, и вскоре сон, глубокий и спокойный, надолго охватил его.

Утром, закусив картофельными шаньгами, Туляков сел за газету. Закончив чтение, он сделал для себя два вывода. Необходимо ускорить сходку и поговорить с рабочими о текущих делах. «Мне, — думал он, — заводские шпики менее опасны, чем тем, кто здесь работает, — а затем надо поторопиться с отъездом в Питер».

Досадуя, что вчера не договорился о сходке, Туляков нетерпеливо посматривал на солнце, пытаясь определить время, оставшееся до прихода Никандрыча. Один раз ему почудилось, что вдали раздался заводской гудок. Прислушиваясь, он распахнул дверь, и тотчас комары ворвались в избушку.

Немало прошло времени, пока на пороге избушки показался пилостав.

— А что, Михалыч, — вместо приветствия заговорил старик, — неплохо бы тебе с народом поговорить…

— Я и сам об этом подумал, с нетерпением тебя ждал! — привычно переходя на дружеское «ты», ответил Туляков. — А где Власов?

— Наших обходит. Наметили в воскресенье на вырубке, по другую сторону реки собраться, чтобы про твою избушку шпики не пронюхали…

— Есть ли что новое?

— Вот сегодня получили «Архангельские губернские ведомости» от 12 июня. Дума распущена с молебствием о здравии царя и после царской ласки в его дворце.

Не говоря ни слова, Туляков занялся чтением.

— Ну, Иван Никандрыч, золотой твой подарок, лучше и не придумаешь… Смотри, что ни строчка, то показ классовой сути этой думы. Чего стоят слова царя: «Желаю плодотворной работы на радость мне…» Ну и номерок! Когда же сходка?

— Наметили в воскресенье, а оно завтра. Подготовишься?

— Да я через час-другой мог бы выступить, — пробормотал Туляков, не отрывая глаз от газеты.

Заметив, что Туляков не обращает на него внимания, старик попрощался, пообещав завтра зайти за ним.

— Эх ты, память стариковская. Бумагу и карандаш чуть обратно не унес! Поди, ведь пригодится? — Никандрыч положил на лавку аккуратно отточенный карандаш и бумагу.

Когда пилостав ушел, Туляков принялся выписывать наиболее важные места из газеты. По сложившейся в тюрьме привычке беречь каждый лоскуток бумаги он тесно лепил одну строчку под другой. Пришлось трижды переписывать конспект, меняя план выступления, пока наконец он не почувствовал, что получилось «по-настоящему». Подчеркнув основные положения, Туляков сунул листки в карман пиджака.

Утром, когда Туляков проснулся, он долго не мог определить время. Искусство сельских жителей обходиться без часов и по солнцу безошибочно определять время так и осталось для Тулякова неосвоенным мастерством. Плотно притворив дверь, Туляков пошел бродить между одуряюще пахнущими растопленной смолой соснами. У опушки бора он остановился на скале, глядя на расстилавшиеся перед ним болота. «Как оживленно сегодня на питерских улицах», — подумал Туляков, и его охватило страстное желание очутиться сейчас за Невской заставой.

Рассеянно глядя на поросшее жалким сосняком болото, окаймленное синеющим вдали лесом, Туляков думал о воскресных кружках, ради предосторожности проводимых то в одном, то в другом месте; о растущих с каждым годом силах революции; о том, что партия в эти дни громко, на всю Россию, возвестила: рабочее движение перешло грань!

«Тысячи лет прошли, и вот озеро стало болотом. Пройдут еще сотни лет, и оно лишь немного подсохнет, да гуще зарастет лесом, — думал Туляков, глядя на унылый простор, — а пройдет какой-нибудь десяток-другой лет, и у людей настанет новая, совсем иная жизнь! Избушка не успеет даже маленько скривиться, а нам уже не нужно будет прятаться в ней… Все на родной земле будет принадлежать пролетариям!..»

Когда Туляков вернулся к избушке, там у раскрытой настежь двери стоял сильно перепуганный Васька.

— А я уж ладил к нашим бежать. Ей-богу, думал, вас шпики сцапали, — проговорил он дрожащим голосом, — звать громко не смею, может, засада где! Наши уже собираются. Пошли скорее.

— Пошли, дай только газеты взять.

Гордый поручением провести докладчика на сходку, Вася не мог идти молча. Он рассказал Туликову, как в одно из воскресений, под видом пьяной драки, рабочие дружно вышибли пшиков из бараков, и приезжим пришлось поселиться всем вместе.

— Сейчас, словно крысы, повсюду шмыгают, — кому-то подражая, с деланным недоумением развел руками парень. — Дай срок, товарищ, придет осень, и носа за дверь вечером не высунут! Ой, чуть не забыл — учитель накомарник послал, чтоб шпикам не разобрать вашу личность.

Туляков надел накомарник, но вскоре с раздражением снял его.

— Душно в нем, дышать трудно! Придется без накомарника. Все равно никто меня не знает…

— А не боязно, шпики, поди, прилезут? — понижая голос, проговорил парень.