Валька обожал жену, знал: он-то любит, а любит ли его Саша? Ни разу ему в близости не отказала, но и не горела никогда, только глаза откроет свои большие и вопьётся в него взглядом, как будто что-то понять для себя хочет. Ещё знал: ни одна нормальная женщина не сможет отказаться от такой любви, какой он любил Сашеньку. Она должна быть полной дурой, Сашка не такая.

Семён ждал близнецов, и казалось, сам проходил все круги ада. Марго носила тяжело, и он чувствовал свою ответственность, гулянки свёл до минимума. С Александрой при встрече не общался – она вдруг закрылась, научилась скрывать свою симпатию и была нарочито холодна, видно, от бессилия.

Наконец-то и Маргарита получила свою порцию заботы и нежности. Теперь Семён находил время и для неё, часто гладил по животу, прижимался к нему ухом и прислушивался, что там происходит внутри. Восторгался каждым услышанным шорохом и расцеловывал Марго в щёки. По выходным гулял с ней под ручку, держал крепко, как хрупкую статуэтку. Сам ездил на рынок и заставлял её есть побольше полезной зелени и фруктов. Чуть что звонил доктору и требовал срочно приехать.

В середине срока Маргарита попала в больницу с угрозой. Так он целую неделю дневал и ночевал у неё в палате. Уколы научился делать, если у неё начинались сильные спазмы. Перерыл весь интернет и знал о течении беременности и об осложнениях всё, как заправский акушер, и часто спорил с врачами. Никто не узнавал Сёму: ни родители, ни друзья. Предположить не могли, что он на такое способен. Семён вдруг почувствовал к Маргарите нечто новое, она становилась близкой и родной. Особенно своей трогательной беременной припухлостью губ и наивным взглядом, точно превратилась в девочку-подростка, только с большим животом на тоненьких ножках. Он повадился приносить ей чуть ли не каждый день плюшевого смешного медведя, ушастого зайца или какую другую мохнатую зверушку. Марго визжала от восторга, прижимала очередную игрушку к груди, иногда роняла слёзы от умиления и счастья.

Близнецы появились в конце лета, и Валентин на правах друга рвался забирать Маргариту из роддома. Семён не захотел и даже родителям отказал – правда, понимания у них не нашёл. Любовь Исааковна не на шутку расстроилась. С таким нетерпением ждала внуков, последние дни перед родами не спала почти, в синагогу сходила с раввином поговорить, измаялась.

– Неправильно это, Семён! Ты же нас с отцом обижаешь таким решением. И Марго, уверена, не очень приятно будет.

– Мам, потом приедете в гости, насмотритесь.

Он боялся перед родителями и Валей выглядеть чрезмерно взволнованным и смущённым. Хотел, чтобы ему одному принадлежала эта самая первая встреча с сыновьями.

Заехал за цветами – вроде положено, – купил шикарные. Он толком и не знал, какие Марго любит, сам не спрашивал, она не говорила. Однажды подарил на какой-то праздник, молча взяла – и в вазу; пищала бы от восторга – может, чаще бы дарил. Вот деньги брала с удовольствием, да он ей и не отказывал ни в чём, сколько скажет, столько и даст, а на что – ему было неинтересно.

Маргарита вышла, прижимая голубой конверт. Рядом медсестра с другим. Семён растерялся, такое волнение охватило, больше, чем он ожидал.

– Ну что, папаша, поздравляем! Держите своих богатырей! Мы тут на них всем роддомом любуемся, чисто ангелы.

Сёмка чуть не расплакался, как школьник. Он едва коснулся подушечками пальцев личика малыша, тот нахмурил бровки, сморщил носик, открыл беззубый рот, что-то пропищал и опять затих. Из-под чепчика выбивались тёмные волосы, слишком длинные для такого крохотного младенца. «Их же двое!» – вдруг осенило Семёна, и он подошёл поближе к Марго, разглядеть второго сына.

– А как мы их различать будем?! Они же похожи как две капли воды! – рассмеялся Сёма. – Чудеса да и только! Спасибо тебе, Маргош… Надо же, какие красивые!

Марго гордо, с видом победителя уселась в машину. Сзади уже сидела нянька, поджидая детей, охранники суетились вокруг. Всё стало по-прежнему. Ещё недавно полыхавшее чувство единения с Марго исчезло. Он не спал всю ночь, когда она рожала, и сердце заходилось от одной мысли, что с ней может случиться нехорошее. Не о детях думал, о ней! А сейчас вся нежность мгновенно перекочевала к этим двум маленьким человечкам. Остались лишь огромная благодарность Марго и осознание, что теперь она навсегда рядом.

После роддома – напрямик в загородный дом. Мама Семёна всем руководила, самолично детскую подготовила и всё, что надо для внуков, купила с избытком.

Молчали. Глупо было предполагать, что Маргарита не почувствовала резкой перемены в поведении Семёна. Она сидела, опустив подбородок на грудь, и внимательно разглядывала сына, второй безмятежно спал у няни на руках. Семён лишь изредка оборачивался и старался не сталкиваться взглядом с Маргаритой. Чтобы не создавать тягучую паузу, он со всей любезностью, на которую был способен, наконец обратился к ней:

– Дорогая, одного Александром назовём. Второму пусть мама имя даст, а то обид не оберёшься. Ты не против?

– Твои сыновья, ты имена и давай! А что вдруг Саша?! Я думала, Валькой в честь друга назовёшь, – ехидно подколола Маргарита, видно, промелькнуло в голове что-то, но слово «дорогая» смутило, и она осеклась.

– Я реально счастлив, пока не могу осознать всего! Проси, что хочешь, за рождение пацанов!

Маргарита, не задумываясь, как будто давно на уме держала:

– Квартиру на меня перепиши. И ещё пару небольших подари, чтобы сдавать могла… Или, может, бизнес какой открою… Салон косметический хочу! Устала я от неопределённости, а так хоть знать буду: не пропаду с детьми.

Сёма посмотрел с удивлением: «Вот тебе и молчаливая Маргоша!» Такая она ему явно нравилась больше.

– Я согласен, завтра юристам всё скажу.

И засмеялся. «Неужели она думает, что я когда-нибудь оставлю моих детей! Плохо же она меня знает!»

На следующий день приехали родители. Любовь Исааковна попеременно брала на руки то одного малыша, то другого, нежно шептала им «Агу» и поправляла волосики, которые настойчиво вылезали из чепчиков.

– Ну точь-в-точь как Сёмочка! И глазки такие, и носики! Генрих, скажи! Ты помнишь Сёму, когда мы принесли его из роддома?

– Конечно! – довольно хмыкал Генрих Давыдович и, заложив руки за спиной, ходил взад-вперёд по детской комнате.

Через месяц после появления в доме малышей решено было большой праздник организовать, да так, чтобы всю жизнь помнить. Народу позвали разного, близких и просто важных.

– Маргош, может, мать свою позовёшь? Ведь ни разу её никто и не видел, а отец вроде бросил вас давно…

– Сём, какая мать?! Хочешь, чтобы напилась и всем праздник испортила?

Впервые сказала, что мать у неё пьющая.

Маргарита мать любила, жалела сильно, но презирала за слабость и жизнь никчёмную. Отец бросил их, когда Маргошке было лет пять. Она ничего не помнила, по старым фотографиям понимала, что жили они правильной жизнью, может, не богато, но достойно, и с карточек на неё смотрела счастливая и красивая мама. И с чего она пить начала, непонятно было – болезнь, видно, от которой не спрячешься.

Марго помогала ей, спившейся, потерявшей всё, что можно потерять женщине. Сколько ни дай, всё пропьёт с дружками случайными! Помнила, как ей хотелось бежать из дома, куда глаза глядят, хоть с самим чёртом. Хорошо, Сёма подобрал. Но она твёрдо знала, что к спиртному не притронется и жизнь матери не повторит.

Устройством праздника Семён занимался лично, Марго не дёргал – хоть и при няньках была, забот хватало. Всё по высшему разряду заказал: и шатры на случай дождя, и сцену для артистов, даже салют убедительный.

Алевтина долго артачилась, отказывалась ехать.

– Что мне на чужом празднике делать, когда своя невестка родить не может? Чужая, холодная, даже на колкости молчит, слова не вымолвит!

Вроде ничего плохого о ней сказать не может, а душа не принимает невестку. «Не любит она Вальку моего, ох, чувствую, не любит», – причитала про себя Алевтина.