Надо больше двигаться. Через не хочу, через не могу. Только так я смогу освоиться в новом теле. Молодом теле! Только пожив стариком, можно понять прелесть хоть бы и не юности, а зрелости.

Я вышел из шатра, вдохнул свежий воздух. Дождик закончился, солнце уже совсем село – лагерь освещался кострами. Было зябко и мокро.

– Тимофей! – крикнул я Мясникову. – Разожги костер побольше вон у того холмика, да поставь туда какое-нибудь кресло. Брали же в покоях комендантов крепостей меблю?

– Брали, государь-батюшка!

– И вот еще, ковер из шатра возьмите, постелите… – я ткнул пальцем назад.

Пока казаки создавали мизансцену, я переодевался. Опять покопался в ларях, нашел совсем новый зеленый зипун с золотым позументом, бешмет канаватный, кушак шелковый да шапку бархатную черную. Проверил на всякий случай пистолеты, подсыпал сухого пороха на полки.

Что ж… Я готов.

– Ждать! Еще ждать! – я, навалившись на ствол пушки, смотрел сквозь сгоревшее окно на змею оренбургской пехоты, что заползала в сектор стрельбы. Мой приказ дублировался через посыльных в другие разрушенные хаты и мазанки сгоревшего менного двора. Именно тут, тщательно спрятав и замаскировав орудия, мы расположили батарею. Шестнадцать двенадцатифунтовых полевых орудий на лафетах с большими колесами я разместил по обеим сторонам дороги, что шла от Яицких ворот Оренбурга. По восемь с каждой стороны. Пушки стояли в сгоревших домах, спрятавшись за полуразрушенными сараями. Пахло гарью.

Рядом со мной стоял низенький огненнорыжий мужик лет тридцати в трофейном мундире. Полковник Чумаков – начальник всей пугачевской артиллерии. В руках Федор держал тлеющий пальник – палку с намотанной паклей, пропитанной дегтем. Я опасался, что дымок демаскирует нас, но премьер-майор Наумов пер в атаку безо всякой разведки. Били барабаны, пехотинцы пытались чеканить «гусиный» шаг. Получалось плохо. С десяток лошадей везли в центре рядов пушки. Самого Наумова я не видел, но ближе к концу колонны наблюдалось несколько всадников.

– Это ты, царь-батюшка, лепо придумал… – Федор дыхнул в меня табаком из трубки во рту. – Пушкарская засада!

Я достал из-за пояса подзорную трубу Подурова. Глянул в нее, пытаясь разглядеть премьермайора, но того заслоняли штыки солдат. Бодро идут. Только и видно пар от дыхания. С утра 12 октября слегка подморозило. Температура опустилась ниже нуля.

– А еще лепше вчерась было. – Федор все никак не мог успокоиться. – Как благодатно, душевно. Не зря поп наш, Сильвестр, благословил указ твой…

Я раздраженно покосился на Чумакова. Сзади зашевелились посыльные. У нас тут бой вот-вот начнется, а полковника на умиление пробило.

Впрочем, сцена с чтением указа и вправду вышла на загляденье. Мясников не только поставил на пригорок парадное кресло с ковром, но и позади его выстроил десяток нарядных казаков с саблями наголо. Несколько башкир начали бить в огромный барабан. Атмосфера стала напряженной, народ собирался вокруг пригорка, теснясь и толкаясь. Вперед вышел Почиталин в красном кафтане. Развернул указ, откашлялся. Громким, поставленным голосом зачитал документ. Тишина стояла такая, что пролетевшую муху можно было услышать. Как только Ваня закончил, я встал с кресла и зычно крикнул:

– Люба вам моя воля?!

Что тут произошло с народом – трудно описать. Поднялся неистовый крик. Казаки рванули вперед и подняли меня на руки. Начали носить по лагерю, вопя благим матом. Все орали «любо, воля!», и так продолжалось целый час. Наконец, меня вернули обратно, где седой, с длинной бородой священник в черной рясе c массивным медным крестом на груди прочитал молитву и благословил.

– Не пора ли палить, царь-батюшка?

– Не пора…

– Эх… Душа горит, такое дело затеяли… Дать волю народу! Вот бы по чарочке.

– Про сухой закон слыхал? – я убрал подзорную трубу за пояс – солдат уже было хорошо видно и без прибора.

Вчера я выполнил обещание и дал команду разбить бочки с вином. Присутствовал лично, пока грустный Шигаев опустошал емкости на землю.

– Слыхал, как не слыхать… – Чумаков тяжело вздохнул, почесался.

– А ну пригнитесь там! – я шикнул на соседних пушкарей, что слишком явно выглядывали из-за укрытия.

– А что Сильвестр? – поинтересовался Федор. – Больно грозен был вчера поп. Такой праздник, а он в сердцах…

– Не твоего ума дело, – обрезал я полковника. Чумаков засопел, обиделся.

Сильвестр и вправду был грозен. После объявления указа явился незваным в шатер. Пенял мне, что не может благословлять убийство. Пусть и дворян-мироедов. Цитировал Писание, заповеди. Пришлось тоже включить богословский режим. Писание я знал неплохо и сразил Сильвестра цитатой из Второзакония: «Когда ты выйдешь на войну против врага твоего… то не бойся, ибо с тобой Господь Бог твой». Священник покачал головой, трубным голосом вопросил:

– Откель знаешь Ветхий Завет, царь-батюшка?

– Учителя хорошие были… – ответил я уклончиво. Перевел разговор на самого попа. К моему удивлению, он оказался из старообрядцев. Крестился двуперстно, клял и ругал никониан.

– Ты, Петр Федорович, был добр к нашей вере, разрешил открыть храмы на Москве – мы тебе отслужим. Проси, что хошь.

Я засмеялся. Что можно попросить у раскольников? Они сидят по скитам в тайге, прячутся от властей. Хоть Петр III до своего убийства и успел слегка ослабить гнет на староверов, в России все делается по пословице «Жалует царь, да не жалует псарь». Внезапно мне пришла в голову одна светлая мысль.

– Прости, отче, – я оборвал смех. – Пошли весть по скитам оренбургским да енисейским. Нужно мне человек сто мужчин вашего уклада, верующих, семейных.

– Зачем? – священник удивленно на меня посмотрел. – Нам заповедовано оружие в руки брать.

– Не придется им воевать. Работа для них будет. За оплату. Как соберутся – расскажу.

Сильвестр тяжело вздохнул, посмотрел на меня испытующе, потом все-таки согласно кивнул.

– Пли!

Чумаков вздрогнул и неловко ткнул палкой в запальное отверстие. Пушка рыкнула, из дула вылетело пламя. Певучая картечь хлестнула по солдатским рядам, десятки пехотинцев с криками повалились на землю. Выстрелили и соседние пушки. Все заволокло пороховым дымом, но порывистый ветер тут же его унес. Я увидел, как на дороге образовался ад. Оторванные руки, кровь… Фузилеры дали нестройный ответный залп куда-то в нашу сторону, засвистели пули.

– Картузы с порохом неси, банник давай! – вокруг началась суета.

Пушку откатили, начали заряжать.

Я смотрел не отрываясь. Русские люди убивают русских! На той стороне бегали офицеры, махали шпагами. Наконец ступор прошел.

– Коня мне! – я выскочил из полуразрушенного дома, нашел взглядом Ивана. Ко мне уже подводили вороную лошадь.

– Федор, не забудь, – крикнул я в сторону батареи, – еще один выстрел и все!

– Помню, царь-батюшка! – откликнулся Чумаков.

Я хлестнул плеткой по крупу коня, и тот сразу взял в галоп. За ночь я уже совсем свыкся с новым телом, приступы слабости прошли. Утренняя зарядка в шатре и обливание холодной водой тоже внесли свою лепту – чувствовал я себя отлично. Тело буквально слилось со скачущей лошадью, и через минуту я уже был среди казаков.

– Господа станичники! – я прокричал всадникам, что клубились позади менного двора. – Айда, покажем дворянчикам, где раки зимуют. За народ и волю!

Наездники заорали, потрясая пиками, и по сотням взяли в разгон. Один отряд, из самых опытных яицких казаков помчался прямо по дороге. Еще десять сотен сборной солянки, включая башкир, киргизов, начали по полю охватывать менный двор с двух сторон. Я тоже дал шенкелей лошади и, окруженный дюжиной телохранителей, включая Мясникова, поскакал за первым отрядом.

Раздался еще один залп пушек, новые крики, выстрелы. Когда мы вынеслись на открытое пространство, все уже почти закончилось. Побитые оренбургские солдаты, не слушая офицеров и не желая выстраивать каре, побежали. Первые ряды легли под пиками казаков, вторые погибли от выстрелов из ружей.