Перечитав первую строчку, Вронская задумалась. О чем бы еще черкануть любимому мужчине? Про крутящуюся в мышцах после ежедневной муштры боль – не стоит. Тир, занятия рукопашным боем – опять за скобками.

«Невероятно, но я бросила курить! Честно-честно …»

Это правда. После тренировки «собровцы» регулярно дымят в курилке, но впервые на это дело и смотреть стало тошно. Измученный спортом организм противился даже мысли о никотине.

«Я храню тебе верность, солнце …»

Про титанические усилия, прилагаемые при этом, Лика умолчала. Большинство ребят восприняло ее появление в отряде без лишних вопросов. Командир, тот вообще постоянно издевался, пользуясь своим начальственным положением. Однако Лика понимала – только беспрекословное подчинение позволит наладить с Павловым отношения. И получилось же: сегодня Дмитрий, ранее отметавший даже предположения об использовании своего компьютера, пустил ее в святая святых, свой кабинет. Но правил, как говорится, нет без исключений, и на безразлично-командном фоне возник некий товарищ, откликающийся исключительно на прозвище Лопата, с горящим немым обожанием взором. Они мучались оба. Лика – потому что Лопата, как преданный пес, все время ходил по пятам. А сам боец с женщинами разговаривать не умел. Более того, банальные, ни к чему не обязывающие фразы, которыми перекидывается большинство людей, даже не обращая на них внимания, вызывали у Лопаты паралич лицевых мышц и рифленые складки на лбу. Он плохо понимал, что говорит объект обожания, и у него начинала безумно болеть голова.

«Я уезжаю писать новый роман к предкам на дачу. Мобильник, если помнишь, там не схватывает, так что подключиться к Инету не смогу. Жду, скучаю, возвращайся скорее».

Вот и все. Можно отправляться в Чечню, Паша предупрежден о том, что возникнут проблемы со связью. Пусть пишет свои программы и ни о чем не беспокоится. А к тому моменту, когда Пашка вернется в Москву, его будут ждать любимые котлеты на вымытой до блеска уютной кухне.

«Если будут…», – невесело подумала Вронская, отправляя письмо.

Дверь кабинета скрипнула, и Лика вздрогнула. Лопата, кто же еще.

Но вместо бледной скуластой физиономии с идеально ровным профилем в проем просунулась пухлощекое курносое лицо сапера Фили.

Он соотнес соседство Лики и компьютера и выдал:

– О, мадам завещание пишет. Дело хорошее. Не забудь указать, где похоронить.

У Фили оказалась отличная реакция – успел прикрыться дверью от летевшего прямо в злорадную ухмылку журнала.

– Не дерись! – прокричал он из коридора. – Я вообще-то за тобой пришел. Давай, шевели нитками, мы уезжаем.

– Как уезжаем? Куда уезжаем?

Лика растерялась. До отъезда в Чечню оставалось еще три дня.

– Да там праздник в Грозном, нас в усиление ставят. Короче, я предупредил!

Выключив компьютер, Лика помчалась к себе в комнату. Исчезла сохнувшая на спинке кровати Ленина рубашка, опустел стаканчик, где раньше находились ее зубная щетка и паста.

Лика сгребла свои вещи в сумку, с трудом застегнула молнию и понеслась вниз по лестнице.

– Мы из «Шереметьево» или «Домодедово» вылетаем? – выпалила она в насупленные брови Дмитрия Павлова, дымившего у микроавтобуса.

– Из «Чкаловского». Это военный аэродром, – буркнул он, щелчком отбрасывая недокуренную сигарету. – Тебя ждем. Как обычно.

– Я уже, я все, готова.

Лика вскочила в микроавтобус, опустилась на сиденье рядом с Лопатой и закрыла глаза. Как страшно…

– М-да… вот… – замычал спутник.

В его руках появилась фляжка.

Поколебавшись, Лика решилась:

– Давай. Выпью, пожалуй.

Из фляги шибануло горьким едким запахом. Докатилась, сейчас будет пить водку, из горла и не закусывая.

Уже сделав глоток, Лика поняла: какая, к черту, водка, содержимое фляжки – адская смерть, во рту вспыхнул вулкан, и жгучая лава неотвратимо сползает по горлу.

– Спиртяга, – флегматично пояснил Лопата. И, подумав, добавил: – Говна не держим!

Прокашляв последнюю ремарку, Лика еще пару раз приложилась к горлышку. Внутри потеплело, легкие мысли запорхали вокруг несущественных мелочей.

Загрузка в самолет продолжалась часа полтора. Лопата, занятый затаскиванием в салон ящиков и тюков, легкомысленно оставил спирт Лике, поэтому, когда самолет, дрожа стальным телом, заскользил по серой взлетной полосе, девушка спала, как младенец.

– Эй, просыпайся, уже Моздок…

Лика разлепила глаза, ужаснулась бледной физиономии на соседнем сиденье, невольно перефразировала строки песенки Андрея Миронова: «Внутри Лопата парень добрый, но на лицо ужасен».

Ее рука потянулась к лежащей в сеточке фляге, но – о ужас! – она была пуста, и утративший фокусировку взгляд Лопаты заранее отвечал на вопрос о том, куда подевалось ее содержимое.

– Ладно, – вздохнула Лика. – Я так поняла, мы ведь уже прилетели?

– Не-а, – Лопата икнул. – Вон видишь «вертушку»? Ми-26. Счас жратву и патроны перегрузим, в Грозный попилим.

Лика зашипела, как змея:

– Ты что, не мог меня раньше предупредить? Вертолеты же сбивают! Мне страшно. Я бы наклюкалась позднее!

– А типа ты слушала! Присосалась, как клещ. Нормальный спиртяга, да? Авиационный!

Желудок сразу же сжался, намереваясь исторгнуть из своего нутра вредный продукт. Лика быстро вытащила из рюкзака «Сникерс», попыталась зажевать металлический привкус во рту.

Пошатываясь, она побрела по узкому проходу между рядами, дождалась, пока посапывающие от напряжения Лопата и Филя вытащат наружу металлический контейнер, спустилась вниз по трапу.

Вблизи вертолетная громадина мгновенно воскресила в памяти кадры телерепортажей: обугленное пузо, смятые лопасти, искореженный металл, черные обрубки человеческих тел.

Не тратя времени на осмотр пейзажа, Лика подскочила к Темычу и, вцепившись в рукав, прошептала:

– Выпить есть?

Вечно подернутые пленкой тоски глаза сделались злобными. Темыч поскреб выбритый затылок и заявил:

– Все бабы – суки!

Лика с готовностью кивнула:

– Конечно, миленький. Дай выпить.

В протянутой фляжке тоже оказался спирт. Лика сделала несколько больших глотков, в очередной раз выслушивая, как жене Темыча надоело провожать его в «горячие точки» и она подобрала крохе-сыну папу с работой поспокойней.

Язык, непослушный, неповоротливый, прилипал к спаленному небу, но Лика изо всех сил пыталась с ним справиться.

– Темыч, я тебя с подругой познакомлю. Очень красивая девушка, – возвращая флягу, пообещала она.

Подруга – во всяком случае, незамужняя – у Лики отсутствовала, но для этих ребят, превративших смерть в работу, требовалось что-то прочное, позволяющее вцепиться в жизнь. И выжить. Так что ложь – во спасение.

– Эй, ты на ногах держись! Что ж ты падаешь, а? – воскликнул Темыч, подхватывая Лику под руку.

Он обернулся по сторонам, и убедившись, что командир о чем-то увлеченно беседует с военными, перекинул девушку через плечо, направился к «вертушке».

– Ничего не понимаю – земля плывет, – пробормотала Лика, сама уплывая в волны алкогольного забытья.

Горячий язык на лице. Он проходится по щекам и со снайперской точностью цепляется за губы.

– Лопата, я все понимаю, но это уже наглость, – бормочет Лика.

Руки попадают в мягкую шерсть одновременно с дружным ржанием.

– Колотун, сидеть, – нехотя произносит Филя.

Смех сбивает его бейсболку на затылок, лопоухие уши порозовели от напряжения.

Овчарка послушно садится у ног сапера, но тут же вскакивает, виляет хвостом.

– Даже собаке стыдно, – резюмирует Павлов, выглядывая в окошко.

Лика ощупывает голову. Цела. А кажется, что расколота. Надо срочно что-то сказать, переключить внимание десятков насмешливых глаз.

– Кстати, – сглотнув, заметила Лика. – А почему у вашей собаки такая странная кличка?

Филя тает, про своего пса он может говорить часами. Естественно, его собака – самая умная собака на свете. Но иногда и она трусит. Во время первой поездки в Чечню породистая овчарка с голубой аристократической кровью позорно бежала от стаи грозненских дворняг. Забилась в угол кунга, тряслась полдня. За что и была переименована в Колотуна.