Ткаченко действует молниеносно. Как Человек-паук, умеющий раскидывать липкие сети, он бросает в меня свой полупрозрачный паучий белок, обогащённый глицином, аланином и серином… И хватает мою частично здоровую конечность за запястье. Тянет к себе, приказывая принять положение стоя. Возле него! Наши взгляды опять спотыкаются друг о друга.

Печалюсь. Сама не знаю почему. Я -то думала Майка сочиняет. А выходит-таки, было у них. Фу, фу и ещё раз фу. Значит, и Костя, скорей всего, его сын. Делаю попытку вырваться.

— Зря мы тогда всё это затеяли, неудобно получилось. Твой отец чуть не застукал нас. Извини, что сразу не узнал. Ты изменилась.

Не знаю, как Борису Михайловичу было тогда, но мне сейчас очень неловко. Между ними происходит обмен взглядами. Чувствую себя лишней. Очень надеюсь, что Майя не додумается сию минуту громогласно объявить ему о том, что у них есть общий ребёнок.

Я бы вообще предпочла в этом не участвовать.

Подруга про сына пока молчит, зато начинает рассказывать о том, что с ней произошло за эти годы. Я делаю ещё одну попытку слинять с прямого эфира передачи «Жди меня». Но Константин держит крепко, умудряясь слушать её и делать замечания мне:

— Успокойтесь, Ульяна Сергеевна, я ещё не привязал ваш палец к пальцу.

Майка вещает, Ткаченко кивает, больше делая вид, чем слушая.

Раскрасневшуюся, запыхавшуюся Майку не узнать. А ведь мы давно знакомы. Она столько раз помогала мне, защищала перед начальством, последние деньги одалживала, лечила от гриппа, приезжала в больницу навестить после операции по удалению кисты на яичнике. Майя всегда была рядом, в беде не бросала, переживала за меня, поддерживала, могла указать и на ошибки, если я поступала неправильно. Но эту часть её сущности я ещё не видела.

Что на неё нашло с этим Ткаченко?! Она как будто не она вовсе.

— Я сама привяжу палец к пальцу. Это несложно. Необязательно заканчивать для этого мединститут!

— У вас не получится. У вас одна рука в гипсе, а другая болит, — переругиваемся мы с Ткаченко.

— В зале полно докторов.

— Травматологов вряд ли.

— Да вы бабнитолог, а не травматолог, — не сдержавшись, хотя это не моё дело, конечно. — Шагу не можете ступить, чтобы в бывшую не вляпаться! — Пытаюсь вывернуться и обрести долгожданную свободу. А Ткаченко только смеётся. Если бы не гипс на второй руке, я бы смогла отодрать его щупальце от своего запястья, но в этом положении я могу лишь тянуть, а у него настолько сильные и жилистые руки, что у меня уже кровь не поступает в ладонь.

Я кряхчу, верчусь. И, честно говоря, рада бы уже поискать ибуфен. Палец болит. А Майка продолжает распинаться.

— Я очень рада нашей встрече, Костя. Столько лет! А вот ты совсем не изменился.

Дверь в мужской туалет открывается.

— Это что тут за собрание? Я отлить пришёл, а не участвовать в митинге!

— Приветствую! — Протягивает Ткаченко руку грузному мужику в сером костюме. — Мы уже уходим.

Втроём наконец-то торжественно покидаем санитарный узел. Ткаченко с Майей по старой, нержавеющей с годами любви, а я — взятая в плен.

— Костя, я слышала, ты теперь кандидат наук. — Идёт рядом с ним Майка, то убирая за уши волосы, то вытаскивая их обратно. — Какая же у тебя была тема кандидатской?

— Ой, мамки мои, как интересно! Как бы я послушала это на досуге перед сном. Уверена, это захватывает даже больше, чем пупочная грыжа, — вставляю едкий комментарий.

Услышав, Ткаченко усмехается, продолжая тянуть меня за собой.

Зажмурившись от боли, тащусь за ними. Подходим к нашему столику, при этом бабнитолог с учёной степенью рассказывает Майке:

— Тема моей работы — «Оптимизация заготовки аутосухожилий “гусиной лапки” при артроскопической реконструкции передней крестообразной связи коленного сустава».

Усаживая меня на стул, он сейчас реально похвастался этими своими «гусиными лапками», аж в лицо заглянул. Алё, гараж, я завуч в музыкальной школе! Прямо сейчас мне надо составлять расписание, заниматься методической работой, внутришкольным контролем, воспитанием учеников и, ко всему прочему, сотрудников, а не вот это вот всё.

— Боже мой, как бы я хотела прочесть! — опять не могу сдержаться и комментирую.

— И я! — Садится напротив Майка, окончательно растеряв где-то между туалетом и банкетным залом мозги.

Я-то прикалываюсь из последних сил, а она серьёзно.

Пока суть да дело, доктор властным жестом подзывает порядком заскучавшую Александру к ноге. И та, видимо, привыкла ему подчиняться, потому что тут же слушается.

— Найди мне бинт. И ножницы, Сашенька. И ещё какой-нибудь анальгетик.

— И ружье, чтобы я могла застрелиться, — добавляю ей вдогонку.

Константин Леонидович, в тысячный раз усмехнувшись, наконец-то высвобождает и аккуратно укладывает мою руку на стол. А сам, опираясь на спинку стула, встаёт позади меня. Блокирует пути отхода.

— Болит?

— Болит ужасно.

— Хорошо

— Что хорошего?

— Значит, живое.

Закатываю глаза, наблюдая за тем, как Майка не сводит влюблённых очей с доктора. То и дело начинает какие-то темы, пытаясь завязать разговор. Ещё бы плакат достала: «Костя, люблю тебя». И Константин вроде бы участвует, из вежливости, но при этом контролирует ситуацию со мной.

Александра шустрая, как жидкий стул после трёх стаканов напитка с бифидобактериями на ночь. Не успеваю я оглянуться, как она уже оказывается рядом.

Доктор ловко выдавливает таблетку из блистера и запихивает мне в рот. При этом его шершавые пальцы касаются моих губ. В общем-то, чисто технически, он прав. Чем бы я её сейчас туда засунула? Но, во-первых, учитывая моё сексуальное к нему притяжение, от этих его выпадов жжёт низ живота, а во-вторых, он мог хотя бы обговорить этот момент. Ещё и запить мне даёт в стиле «по усами текло, а в рот не попало».

Он садится рядом и снова осматривает мой палец. А Майка рассказывает, как двадцать лет назад ездила с папой на медицинскую конференцию в Копенгаген, что там было интересно и много всякого. Причём она так и говорит — «всякого».

Устав закатывать глаза, жду, когда подействует таблетка.

— Гематома под ногтем образовалось. На снимок поедем!

— Нет.

— Ульяна! Если человек вовремя не обратится за помощью в случае перелома пальца или будет неправильно лечить его, он столкнется с серьёзными проблемами: снижением функции хвата кисти, остаточными болями даже при незначительных нагрузках на руку. Вы же музыкант!

— Господи, до меня только что дошёл весь ужас того, что вы наделали, Ткаченко!

Глаза в глаза.

— Всё будет хорошо. Не похоже на перелом.

— Её вы тоже не узнали с первого раза, — тычу гипсом в Майку, препираясь с доктором, который во время осмотра и перевязки касается моего лба своим. — Откуда мне знать, может, и с переломом так же.

— Переломы я вижу чаще, к тому же, мне кажется, я был пьян.

— Вы были пьяны?

— Мне кажется, да. Но это не точно. — Разрезает бинт, натягивает, перекручивает.

Если он был выпивши, то слава богу, что Костик-младший получился нормальным, без особых проблем со здоровьем.

А его мать в это время живёт какой-то своей жизнью, рассказывая теперь уже об Амстердаме. Очень нервничает. Волнуется. Прям трясет её. Я точно отведу её к психиатру. Такая сумасшедшая любовь до добра не доводит.

Глава 10

— Покажи мне. — Поднимается Ткаченко и идёт навстречу молодому дежурному врачу. Отобрав у парня в белом халате снимок моей конечности, просматривает его на свет. — Нет тут перелома. Хорошо.

— Очень хорошо, просто замечательно, — комментирую, сидя на стульчике у двери с чёрно-желтым треугольником.

Далее, положив телефон на соседнее сиденье и управляя одним пальцем, зачитываю Ткаченко фразу о том, что рентгеновский аппарат является источником ионизирующего излучения, передозировка которого ведёт к разрушению целостности ДНК-цепочек.

— Вы не только мне карьеру ломаете, Константин Леонидович, вы ещё регулярно портите мой генетический код. Что, если самое лучшее не передастся моим внукам?