Где-то рядом подвывает Майка.

Затаив дыхание, он высвобождает руку и разрывает конверт. Вытягивает оттуда лист, разворачивает. Я слежу за его реакцией. И просто перестаю дышать.

А он на мгновение закрывает глаза и как будто хрипит, ему приходится даже откашляться, чтобы произнести результат анализа вслух:

— Ребенок — Константин... Пол мужской. Предполагаемый отец — Константин... В препаратах, выделенных из образцов, установлены следующие аллельные... Вероятность биологического отцовства исключена, — выуживает он самое важное из написанного.

И снова мы смотрим друг на друга. Улыбнувшись, Ткаченко тянет меня к себе. Крепко-крепко обнимает, прижимая. Это, наверное, ужасно плохо, потому что Костику мог достаться нормальный отец, но прямо сейчас я, как любой человек, — существо эгоистичное. И просто хочу счастья, и чтобы Константин Леонидович Ткаченко принадлежал мне одной. И, надеюсь, в дальнейшем нашим детям. Потому что я так сильно его люблю, что не могу сдержать тихих слёз.

За моей спиной звучит рёв отчаяния. Такой силы, что вокруг оборачиваются люди. Стыдно.

Бумага была у Кости, когда он обнял меня, сейчас же отец Майки вырвал результат экспертизы из его рук и перечитывает по новой.

— Ты же говорила, что трахалась только с ним! Это что, непорочное зачатие? Аист моего внука принес, или ты его, блдь, в капусте нашла?! Ты понимаешь, какому позору ты меня подвергаешь?

Дальше я слышу грохот. Мы с Костей перестаём обниматься и резко оборачиваемся. Майка падает на пол и начинает реветь. Скрутившись в позу эмбриона на чёрно-белой блестящей половой плитке. Это ужасно. К ней спешат медсестры. Начинается какой-то хаос.

— Встань сейчас же! — требует отец.

— Я вызываю скорую. Пусть отвезут её в первую больницу! — Достаёт из кармана телефон Ткаченко.

Они с отцом Майки смотрят друга на друга и оба понимают, какое именно заведение Костя имеет в виду.

— В Кащенко, что ли? Сдурел, доктор? Я не дам везти мою дочку в Кащенко! — Толкает Костину руку отец Майки.

Мне её жаль. Видимо, Ткаченко — это её личный триггер, который не даёт ей покоя. Ей нельзя было смотреть на его фото, нельзя было с ним встречаться. Бывает такая сумасшедшая любовь, от которой страшно. Мне кажется, сама Майка до конца верила, что Костя — сын Ткаченко, а сам Ткаченко — её судьба.

— Кто отец моего внука? — Тянет дочку за руку с пола и дёргает, отталкивает помогающих, старается поднять сам, но ничего не получается. — Ты слышишь меня? Говори!

Теперь и у её отца истерика.

— Мой одногруппник, — хрипит она умирающим голосом, — я после него, — машет рукой на Костю, — попросила, чтобы наверняка. Думала, что Ткаченко благородный и так согласится принять сына. Надеялась, раз он был первым, то…

— Ты что, дура?! — орёт на неё отец. — Больная совсем?! Придурочная! Говорила мне, что только он! Как же я был против того, чтобы ты связывалась с этим драным кобелём, потаскуном, бабником, пронырой!

Костя помогает усадить Майку на лавочку и, несмотря на требования её отца, всё равно звонит по номеру сто три. Представляется, объясняет, что тоже врач. Сообщает о том, что женщину необходимо отвезти в больницу, сделать ей укол успокоительного и отправить на осмотр к соответствующим специалистам. Возможно, теперь, когда ей не на что больше надеяться, ей помогут капельницы и пара недель в отделении неврологии.

Не хочется, чтобы её запихнули в психушку, и Костик-младший остался без отца и матери. Я очень надеюсь, что, несмотря на все гадости, которые она мне сделала, ей удастся справиться и пережить этот момент.

Взявшись за руки, мы наблюдаем за тем, как уезжает карета скорой помощи.

— Между прочим, если бы не она, мы бы с тобой никогда не встретились. — Высвободив руки, окутывает своим теплом, обнимает ещё сильнее и крепче, и я ощущаю себя защищённой, желанной и любимой. — Как бы там ни было, Ульяш, мы должны быть ей благодарны, — целует в макушку, — за то, что мы есть друг у друга.

Эпилог

— Наталья Викторовна, мы руки мыть. — Поднимает меня с дивана доктор и, приобняв, тащит в ванную комнату.

— Мы же уже мыли, Костя, — возмущаюсь, но, хихикнув, иду вслед за своим мужчиной.

Как только в узкой ванной старой хрущевки закрывается дверь, доктор тут же, чтобы создать сопутствующий шум, включает воду.

— Я так соскучился. Целую смену тебя не видел! — Не даёт ответить и мало того, что обхватывает двумя руками — аж дыхание спирает, так ещё и рот затыкает навязчивым глубоким поцелуем.

Делает перерыв на вдох.

— Ты знаешь, как тяжело лечить людей, когда всё время думаешь об одном горячем завуче? — Новый страстный порыв, и, чтобы не упасть, мне приходится схватиться одной рукой за край маленькой раковины.

— Не знаю, как тяжело лечить, но в курсе, — зевнув, — как трудно исполнять обязанности уехавшего в командировку директора после бессонной ночи с заведующим травматологическим отделением.

— Ты же говорила, что тебе нравится? — Чуть отклоняется и игриво кусает за нос.

Это так нелепо и в то же время мило.

— Работать с новым директором?

— Сейчас кто-то получит по жопе, — наигранно рычит Ткаченко и сжимает мои ягодицы. — Нравится жить со мной, а не работать с твоим чёртовым гиббоном-директором.

— Ты хотел сказать — не жить, а валяться с тобой в постели? Потому что мы либо на работе, либо выгуливаем насмотревшегося срама Графа, либо тяжело дышим в кровати. Ты мне даже готовить ужин не даешь. Скоро в мою квартиру будет не протиснуться через горы пыли и мусора.

— Для этого есть службы клининга и доставки. Женщина, ну побойся бога, мои смены такие длинные, а ночи такие короткие.

Он целует меня по новой, а я млею в его руках. Конечно же, возмущаюсь я понарошку, потому что так же, как и он, схожу с ума от наших отношений.

— Дети, вы там скоро? — Стучит в дверь Наталья Викторовна, заставляя нас ржать и перешёптываться. — Пельмени стынут.

— Мы уже, — хохотнув, охаю, взглянув на свои растрёпанные волосы и размазанную по лицу косметику. — Мне достался самый темпераментный доктор в городе.

— Угу, ты знала, за кого боролась.

— Так уж прям и боролась! Прямо на ринг выходила в боксёрских перчатках.

— Точно, отшвырнула всех соперниц и выиграла главный приз! — Откидывает волосы, оставляя сочный подростковый засос на шее.

— Костя! — Кидаюсь к зеркалу, приподнимаюсь на носочки, разглядывая наливающийся кровоподтёк под кожей. — Я в школе вообще-то работаю! А вдруг дети увидят это непотребство?

— Будешь носить загадочный шарфик. — Ещё раз стискивает в объятиях и наконец-то даёт выйти из ванной.

Оставшуюся часть вечера мы проводим, слушая мою маму. Она страшно волнуется и очень старается угодить Ткаченко. Спрашивает, выбрали ли мы дату, интересуется, какую свадьбу мы бы хотели. И безумно радуется, услышав, что мы не планируем отмечать этот день только вдвоём.

Ближе к ночи, ещё раз похвалив Ткаченко за подаренный ей замиокулькас, мама провожает нас, снарядив в дорогу пакетами с ужином, завтраком и обедом заодно. Я ей благодарна, ибо подозреваю, что, как только мы окажемся дома, доктор Ткаченко снова потащит меня в кровать.

По дороге домой мы слушаем музыку. Мы счастливы, влюблены, радостны, мы живём в настоящем, и, кажется, любые слова здесь будут лишними.

Но, остановившись на светофоре, доктор обращает внимание на огни рядом стоящей аптеки.

— Ульяш. — Нахмурившись, ведёт машину. — Сейчас будет чисто медицинский вопрос. Ты меня как врача воспринимай, хорошо?

— Да, — улыбаюсь, повернувшись к нему и коснувшись колена.

Очень люблю его красивый профиль.

— За всё то время, что мы с тобой вместе, у тебя ещё ни разу не было критических дней. Мне кажется, прошло больше месяца.

— Точно! — Обалдев от собственной тупости, копаюсь в сумочке и ищу телефон, дальше перелистываю иконки на экране в поисках женского календаря. — Четыре дня задержки. Надо купить тест.