Синтия торопилась на кладбище. Она сошла с узкого тротуара, все меняется в этом мире, на новых улицах – и новые широкие тротуары, а здесь – на улице Застенной – так и остались – узкие и старые, и засеменила по мостовой. На кладбище ее должен был ждать муниципальный рабочий со стремянкой. Когда полицейская машина медленно кружила по городу, мегафоном предупреждая жителей о надвигающейся буре с градом, она в первую очередь подумала именно о кладбище. Но телефон мэрии был постоянно занят. Синтия вздохнула, оделась и вышла из дома. Тогда сначала к соседу.

Эта напасть на ее памяти уже случалась дважды. Первый раз град прошел на следующий после гибели Мориса год. Тогда град был не очень сильный, все осталось целым. Правда, после бури Давид решил перестраховаться, демонтировал стеклянную оранжерею и поставил вместо нее пластиковую, а над окнами веранды были смонтированы собирающиеся в гармошку жалюзи. Сейчас как раз было самое время попросить соседа опустить их. Но первый град врезался в память потому, что, когда она во время бури поднялась в кабинет проведать отца, тот последнее время совсем сдал и почти не вставал с дивана, то увидела его стоящим у окна и смотрящим, как мелкий частый град покрывает белым ковром газон:

– Это Морис меня зовет к себе, в Антарктиду, – старик отхлебнул виски из стоявшего на подоконнике стакана.

Синтия подошла к нему сзади, обняла за плечи и положила голову ему на спину. Они так и стояли, пока отец не допил виски и не повернулся к ней. Его глаза оставались сухими, все уже выплакано, он наклонился и поцеловал дочь.

Он умер на следующий после бури день, на своем диване после полудня, во время сиесты. Поэтому Давиду уже не перед кем было оправдываться за снос старой оранжереи. Он тогда же предложил поменять стекло на пластик и Памеле, но та только рассмеялась – мои стекла – как из стали, а, если что, то у меня есть запас. Когда Памела начала хозяйничать на своем участке, то обнаружила за оранжереей деревянные полузакрытые ящики со стеклом, переложенным промасленным картоном и полусгнившим мочалом. Стекло было невероятной толщины, такими же листами была покрыта и сама оранжерея, где местами еще угадывались очертания раскинувшего крылья орла. Тогда отец Синтии рассказал Памеле, что покойный арендатор после войны купил за бесценок запасы стекла с какой-то нацистской базы и перевез их сюда. Оранжереи выдерживали все непогоды, и ящики с запасными стеклами так и стояли у забора, зарастая бурьяном. Выкидывать их было жалко, полезного места они не занимали, каши – не просили, и Памела их оставила.

Ее оранжерея пережила и второй град, который случился спустя несколько лет и был гораздо сильнее. Тогда белые голубиные яйца настойчиво колотили в опущенные жалюзи веранды, окна были предусмотрительно закрыты ставнями, Синтия от страха молилась, телефонная линия была повреждена, связи с Памелой не было, а Давид успокаивающе гладил ее по голове – не волнуйся, ее стекла все переживут. Да, стекла Памелы пережили и тот град, но теперь пришла очередь самого Давида. Наутро выяснилось, что град разбил витраж их семейного склепа. Синтия тогда с ужасом слушала Давида, который опять ее успокаивал, дорогая, не волнуйся, я уже поговорил с пастором, он свяжется с епархией, там у них, при соборе, есть хороший витражист, он все сделает, да, представляешь, а в самой церкви, пастор этим необычайно горд, божий дом, витражи остались целы.

Синтия очень переживала, витраж был очень непростой, он изображал фамильный герб, в центре которого, на красно-зеленом поле, была гордо вскинута голова коня. В стародавние времена большая часть шотландцев оседала севернее, там, где по реке проходила граница владений английской короны. А предок Синтии породнился с родовитыми южанами и остался здесь, передав своим потомкам светлые глаза и иногда – даже светлые волосы. Но, то что не удалось за века сделать южной крови, сделала за одно поколение иудейская кровь предков Давида. Алекс и Сандра выросли черноволосыми и черноглазыми. Синтия и увидела их тогда, на похоронах, через несколько дней после смерти Давида. Сандра даже успела выбраться из своей Бразилии. Их отец, всегда послушный зять, проработавший по требованию тестя все последние годы на атомной станции, словно выполнял его завет. Валет тогда сделал для церковников точную, под размер проема, фанерную дощечку, Давид срочной почтой отправил эту дощечку с деревянной копией самого герба, успел получить посылку обратно, они с Валетом и, конечно, с Синтией, отправились на кладбище, где Валет встал на стремянку, вставил витраж в проем и аккуратно затер швы мастикой. Давид с Синтией вернулись домой, муж присел за стол выпить чаю и – повалился набок.

Все эти мысли торопились с ней на кладбище – Синтия локотком придерживала ту самую фанерку, которую когда-то вырезал для витражиста Валет, держи, подруга, когда будешь ждать следующую бурю – попросишь меня, я ее вставлю поверх витража, так будет – спокойнее. Валет не дождался своей бури, и ему не пришлось закрывать витраж. Синтия хранила фанерку в секретере, со старыми письмами и фотографиями Памелы. А этот град – будет моим.

Сосед быстро закрыл жалюзи, только одно стекло осталось все равно открытым, мое почтение, но там что-то заело, а, может, и заржавело со временем, когда их последний раз закрывали. Синтия вернулась в дом и тут же дозвонилась до мэрии, да, конечно, только давайте как можно скорее, нам еще многое по округе надо закрыть, да и водостоки надо все успеть проверить, она быстро оделась, схватила фанерку и поспешила на кладбище.

Ремонтный грузовичок уже стоял у входа на кладбище. Рабочий ждал ее – стремянка стояла под витражом. Он взял из рук Синтии фанерку, поднялся по стремянке, достал из широкого нагрудного кармана спецовки какой-то тюбик, не волнуйтесь, это жидкий пластилин, я потом все аккуратно вытру, и закрепил фанерку в проеме. Все, спите спокойно.

Рабочий уехал, можно было пойти к Памеле, узнать, слышала ли она предупреждение, но, сделав было шаг, она поняла, что силы – оставили ее. Синтия повернулась к склепу, отрыла дверь, зашла внутрь и опустилась на каменную скамью. Позвоню Памеле, когда вернусь. А пока – посижу со своими, передохну. Нет, раз уж пришла… Синтия достала носовой паток и стала протирать надписи. На маминой золото-то совсем выцвело, надо бы подкрасить, а просить-то и – некого. Разве что того же рабочего. Конечно, за кладбищем мэрия присматривала, листья и ветки регулярно убирались, дорожки время от времени обновлялись светлой каменной крошкой и даже подметались. Но убранство – оставалось на совести потомков. Надо будет, когда Сандра приедет со своей маленькой китаяночкой, попросить ее, она же когда-то и картины рисовала. Алекс регулярно приезжал с семьей на каникулы, а Сандра после смерти отца несколько лет не была дома. Она и после похорон Давида вела себя странно. Решив задержаться на несколько дней, Сандра почти все время провела у Памелы. Синтия тогда не ревновала – ей тогда действительно хотелось побыть одной, да она и видела, как эти две так разновозрастные подруги подходят друг другу. Такая же бродячая душа. А как-то вечером, перед сном, Сандра неожиданно призналась, прости, мама, что дом – тяготит ее, что она не может спать в своей комнате, где спала столько каникул со своим мужем. Когда они ее провожали на вокзал, звать тебя с собой в Бразилию, я не буду, все равно не поедешь, Валет заехал за ними на уже запыленным годами «транспортере», меня еще в мэрии попросили встретить нового пастора, поминальная по Давиду месса была последней службой их старого священника, вот, даже дали табличку с названием прихода, он же как раз приезжает на том поезде, который потом заберет Сандру, уже на вокзале, я здесь постою с табличкой, а вы, время еще есть, идите в кафе, чтобы вас не затоптали приехавшие к морю отпускники, вот тогда, в кафе Сандра и сказала, мама, не знаю, когда мы увидимся. Но последние несколько лет Сандра стала приезжать регулярно. Правда, всегда на один день, без ночевки. И – не одна. Синтия не расспрашивала дочь о личной жизни, но ухоженное лицо Сандры говорило о том, что там, за морем, она не остается без мужчины. Но отсвет одиночества в ее огромных черных глазах, бросившийся Синтии в глаза тогда, на похоронах Давида, беспокоил мать. На это наслаивались и немые вопросы соседей, которым совсем небезразлична была судьба вечно первой фамилии городка. Синтия сторонилась расспросов о Сандре рассказами об Алексе, про Бразилию никто не знал, она взяла с Памелы клятву не говорить об этом никому, Синтия почему-то стеснялась говорить о Бразилии. Но городку рассказов об Алексе, которого они и так видели каждый сезон, было мало. Поэтому когда, в первый раз, Сандра приехала с маленькой узкоглазой девчушкой, соседи немного успокоились – ну что теперь делать, они сами – заморские, и эта, вышла где-то за морем замуж – за китайца. Им было и невдомек, что Сандра удочерила девочку. Синтия тоже немного успокоилась. Малышка ей очень понравилась, а соседи, соседи, раз решили, что дочь осела в Китае – пусть так и думают. Но наезды так и остались однодневными. Поставить цветы отцу, пообедать – впятером, это уже когда с Памелой стала приходить Виолетта, и – назад. Каникулы? Моря мне и там хватает. Отрезанный ломоть, я – не сержусь на тебя, подумала Синтия. И ты на нее – не сердись, она стало протирать надписи на плите Давида. Да, к Памеле она уже не выберется, хватило бы сил вернуться домой, тогда ей и позвоню. Платок уже посерел от пыли. Морис… Вслед за соболезнованиями от Кусто, когда пришло письмо от интенданта экспедиции, вам следует обратиться в страховую компанию, там – немалая сумма, и посылка с личными вещами брата, отец порылся в них, достал книгу, поднялся и вышел на улицу. Синтия пошла следом и увидела, как отец направился в конюшню и вернулся оттуда с тазом, в который они обычно собирали яблоки. Затем он побрел к кедру, нагнулся и стал собирать в таз сухие ветки и иголки. Закончив эти нехитрые приготовления к погребению, книга легла поверх веток, отец сел в свой гамак, достал спички и – зажег костер.