Вечерело, стыло и даже смеркалось. Дюже стыло смеркалось. Холодная зима словно собиралась насыпать снега за шиворот сквозь окна особняка. Александр Сергеевич поежился, но не стал отводить свой взгляд от милой природы. В ответ черный Михайловский лес, эскизно сошедший с холста Макса Эрнста, посмотрел на Александра Сергеевича зловеще, угрюмо и еще раз зловеще. За окном старик Захарыч, ухарски крякая, колол ледяные поленья.

Не писалось. Александр Сергеевич откинул перо.

– Да йепсь вашу Нотр-Дам, – выругался он вслух по-французски.

Открыл окно и прокричал вниз истопнику: "Захарыч, мон шер, заканчивай, завтра докуешь". Захарыч от неожиданности запустил топор в шаттл Илона Маска и прохрипел: "Как скажете, барин." И, также ругаясь исключительно по-французски, стал собирать дрова.

Александр Сергеевич погладил музу, вновь взял в руку перо и воткнул в лист бумаги. И, сплюнув чрез левое плечо, на всякий случай посмотрел на остатки ящика Шато Лафита, намедни любезно присланного из Петербурга самим Александром Христофоровичем Бенкендорфом.

Но не писалось. Александр Сергеевич несколько раз для верности потыкал пером в бумагу. Ни фига.

От страшного грохота за спиной он вздрогнул и лягнул ногой. У камина виновато стоял Захарыч и тоже делал ножкой изящные па, типа сгребая рассыпанные дрова.

– Простите, барин, не удержался. Про Екатеринушку свою ненаглядную вспомнил.

– Не печалься, все образуется, – сказал Александр Сергеевич и подошел, чтобы обнять старика.

Захарыч, как всегда, по привычке дыхнул на него своим сливово-ягодным перегаром.

И тут, то ли от буйного перегара Захарыча, то ли от вчерашнего позорного проигрыша в польский преферанс Арине Родионовне, отодвинув музу, Александра Сергеевича стукнул инсайт.

И на бумагу легли строки:

"Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем…"

__________

"Чертей и чертовок почти не осталось.

И живут все они – теперь врозь."

2020-й, наши дни.

Морской воздух, словно овчарка Зикама после купания, мокрым хвостом водил по ногам. Захарыч и Катя после долгожданной ничьей в польском преферансе, сняв роскошный номер отеля "Mandarin Oriental" в Майами, наслаждались скоропостижной зарей похмельного дня. Их мандариновый пентхаус своим громадным панорамным окном нагло пялился на айсберги Ледовитого океана.

Было раннее утро, коронавирусный зной еще не успел растопить голубое, чистое и беззаботное небо. Катя потягивала через соломинку Фиеро, и хитрым кошачьим взглядом искоса, низко голову наклоня, посматривала на Захарыча. Тот сидел в библиотеке.

Катя вытащила соломинку из мартини и мастерски изваяла из нее грустного чертика. Запустив его Захарычу в то самое место, сказала: "Сначала выходим на главных, потом уже решаем с Зилибобой. Коварен он слишком, оборотень питерский. Потом едем в Магадан пополнять свой гардероб." Она сфоткала как ест свой смартфон и сказала: "Не в этом же уборку продолжать".

– И третье, – сказал Захарыч, чухая свое то самое место, то бишь животик, – заедем к Денсему, пополним запасы оружия. Кроме того надо приобрести миноискатель у Гарика – пригодится.

Тем временем один из айсбергов резко изменил курс и, смело маневрируя, смял в цыпленка табака имени Леонида Ярмольника круизный лайнер "Ocean Dream".

С ледяной глыбы в воду дружной толпой сиганули пингвины. Ловко шлепая по волнам ластами и радостно визжа по-щенячьи, они устремились к берегу.

С вершины айсберга, стремглав и вальяжно, к "Mandarin Oriental" спускался Бардо.

– Привет туристы, – проорал он, – пожрать не найдется?

– По средам не подаем, – сухо отрезала Катя, обжаривая во фритюре мозги Гирса.

– Да серьезно, два месяца только рыбу жрал, благо пингвины сжалились. Правда, суки, весь айсберг рыбой провоняли.

– А пингвинов не жрал? – спросил Захарыч, отечески обнимая бродягу бутылкой бурбона.

– Да ну нах, их мясо тоже рыбой воняет.

– Значит, все-таки жрал пингвинов. Греты Тунберг на тебя нету, Крузо ты недоделанный, – отозвалась Катя.

Бардо, опустошив бурбон, спросил – А вы зачем здесь, никак затеваете чего?

– В Питер собираемся, друга навестить надо, – сказала Катя.

– Значит не дадите отведать? – Бардо облизнулся на мозги Гирса, которые Катя заправляла нежным имбирным соусом.

– Самим не хватит, – недовольно сказала Катя, – да ты посмотри, что тут жрать-то?

– Ладно, пойду в казино, сорву куш в 36, – ответил Бардо и, опустив забрало, двинулся в сторону "Плазы".

– Злые вы, ухожу я от вас – обернувшись, томным меццо-сопрано добавил Бардо.

– Ты, это, того, – вдруг встрепенулся Захарыч.

– Чего того? – ухмыльнулся Бардо, скрываясь за горизонтом.

– Ты, это, не плагиать. Это моя фишка – проворчал Захарыч, посылая Бардо воздушный пендаль.

Ровно в 7.30 утра с юго-востока со стороны деревни Королево-Агутино и хутора Пугачевский Филиппок Захарыч и Катя с облегчением отбыли из Майами.

– Ты по воде ходить-то умеешь, – спросил Захарыч, – время дорого, придется наперерез через Атлантику.

– С рождения, – ответила Катя, – моя девичья фамилия Непорочная. Ты лучше свои лапти не промочи, хотя у вас на Азове и утонуть-то нельзя, даже если очень захочешь.

За слова ответишь, не забыть бы, подумал Захарыч и нарисовал крест на запястье.

– Так что, милый друг, – продолжила Катя, – это я за тобой буду присматривать.

Захарыч подумал и стер крестик.

– Через Бермудский треугольник пойдем, так короче. Хотя и Финтеза в тех местах сейчас разбушевалась, много наших там полегло.

– Я его теперь Сермудским называю, – отозвалась Катя, – попили они моей кровушки, лебеди-малевичи хреновы.

Стало припекать, под ногами зашелестели водоросли.

– В этих Саргассовых омутах Зилок на своей подводной лодке пропал. Моряки рассказывают, что иногда слышат здесь отголоски странных монологов и смех, леденящий душу.

– А еще, – продолжил Захарыч, – говорят, что "Летучий Голландец" в ЦРУ стали называть "Flying Zilok".

Катя уважительно взглянула на спутника. Тот, как ребенка, заботливо нес новенький гидронасос, прикупленный по случаю на блошином рынке в Майами.

– Так что, все-таки сперва в Магадан? – спросил Захарыч.

– Ну а где еще прилично оденешься-то? – вопросом на вопрос ответила Катя.

– Не в Америке же, там у них сейчас в моде только черное.

– Для бешеной кошки семь тыщ верст – не крюк, – усмехнулся Захарыч.

За бешеную кошку ответишь, подумала Катя и добавила к своей стае очередной крестик. Она оглядела и пересчитала их все. Крестики красивым журавлиным клином спускались от плеча к запястью.

– 57, а ведь иных и не помню, – размышляя, вздохнула она.

– Та не, я не против, если для дела надо, готов даже свой старый насос в общак отдать, – сказал Захарыч. Кокетливо умолчав, что старый гидронасос в разобранном состоянии представлял теперь собой теорему Ферма в римановых пространствах.

Катя надолго задумалась, но все же, хотя и с сожалением, стерла нарисованный крестик.

Через полтора часа они подошли к покосившейся Стрельне.

Пахнуло землей. Из окна дребезжащего трамвая им помахал рукой Алекс Кло.