«Может, ей стало стыдно? Все дело в виски», – подумал Адам. Хелен выпила немало за вечер.

И все же им обоим было ясно, что Адам и Мэриэм сами не знают, что с ними происходит. Это больше не их приятные друзья, с которыми так здорово смотреть бейсбол или проводить летние уикенды за городом. Подъехало такси, Паттерсоны забрались в него и отправились обратно в свою размеренную нормальную жизнь.

Адам в полумраке прихожей медленно осел, сполз по стене. Он опустился на колени и заплакал. От обиды за услышанное, от накопившейся в нем усталости, от злости на себя, на Мэриэм, на весь мир, от страха за себя, за Мэриэм, за весь мир. Или от всего сразу.

Он боялся признаться себе до конца, но в глубине души надеялся, что эта встреча поможет пробудить что-то в памяти и сердце Мэриэм. И еще он надеялся, что теперь он сможет быть не один на один с навалившейся на него бедой, что друзья помогут…

Теперь же казалось, что никто, даже те, кого он считал близкими, не в состоянии понять его, не в силах разделить с ним эту непосильную ношу, которую он… которую он – что?.. Да, он ее ни за что не бросит. Ни за что. Никогда.

Подавив всхлипы, чтобы не услышала Мэриэм, Адам поднялся, вышел под дождь. Холодные капли текли по лицу, они давали надежду, что все еще можно спасти. Дождь будто сопереживал ему, шептал, что не стыдно быть слабым, что он найдет силы скрыть собственную растерянность и слезы, найдет силы удержать Мэриэм от темноты, спасти их обоих. Только не сдаваться. Не сдаваться.

* * *

Новое утро не принесло ничего нового для Мэриэм.

Яркие солнечные лучи проникали в щель неплотно закрытых штор. Сквозь эту пробоину в темноте комната наполнилась светом за считанные минуты. Падавшие под углом, равным высоте восхода, блики, переливающиеся на прозрачных боках светильников по обе стороны кровати, были настолько полны жизни, что не покидало ощущение: скоро они, не желая ограничиваться малым, опустятся на пол и под неслышный оркестр звуков просыпающегося за окном города закружатся в танце с большей, молодой и яркой силой. «Новый день, новый день», – напевали пляшущие солнечные зайчики.

Новый день, полный новых надежд, свежего воздуха, ароматов кофе и свежей выпечки из кафетерия на углу, проникал вместе со светом. Новый день, который Мэриэм охотно бы уступила бесконечной ночи.

Спасаясь от яркого света, она еще плотнее закрыла глаза, отвернулась к стене. Не помогает. Свет пробивался сквозь тонкую кожу век. Там – в совсем уже личном, только ей принадлежащем пространстве между веками и мозгом – играя красными, желтыми, оранжевыми пятнами и вспышками, свет продолжал свои утренние пляски. Невозможно отменить день, солнце, свет, невозможно погрузиться в темноту и покой, нигде не спрятаться от этого проклятого утра.

Мэриэм нырнула под одеяло, укрывшись им с головой. Стало темно и душно. Но солнце добиралось и сюда – не светом, но теплом. Воздуха под одеялом оставалось все меньше, он становился горячим. Новый день одержал победу над ее желанием никогда больше не вставать с кровати. Обессиленная, проигравшая, она резким движением откинула одеяло и спустила ноги на пол.

Мэриэм привычным в прошлой жизни движением потянулась за расческой на туалетном столике. Она проигнорировала зеркало и свое отражение в нем. Зазеркальная Мэриэм увидела ее: слегка расфокусированный взгляд серых глаз в обрамлении густых черных ресниц, взгляд человека, застигнутого врасплох, не до конца понимающего, где он находится; хорошо очерченный нос; губы красивой формы, некогда манящие волнующими линиями, а сейчас искусанные, в трещинках сухости, с белым налетом в уголках. Волосы, слегка волнистые от природы, из-за влажной погоды завивались чуть сильнее, но беспокойный сон их совсем спутал, расческа причиняла боль.

Ранее приятная, теперь болезненная процедура ухода за собой помогала проснуться, принять неизбежность еще одного дня в не поддающемся ее пониманию мире. Необъяснимая необходимость прожить предстоящий день угнетала разум, сеть спутанных волос делала утро невыносимым. Расческа дергалась, застревала, голову пронизывала вспышка страдания до самого мозга. Закончилось тем, что Мэриэм, не сдерживая слез, выдрала колтун, в негодовании и отчаянии швырнула расческу на пол. День начался.

* * *

Услышав звуки в спальне, Адам понял: Мэриэм проснулась. Раньше это была их спальня, однако теперь уже несколько недель он спал в гостиной. На диване. Адам тихонько постучал, отворил дверь, заглянул в комнату. Увидел задернутые шторы, беспорядок, сидящую на краю кровати растрепанную плачущую Мэриэм, свою Мэриэм. Сердце сжалось, глаза наполнились болью.

Он привычно собрался с духом, надел на лицо маску уверенности и направился к ней.

– С добрым утром, милая! – начал он, но, встретив равнодушный, устремленный в неведомую ему пустоту взгляд, замолчал.

Решимость вышла из него, как воздух из сдутого шара. Адам опустился на колени рядом с ней, заговорил почти шепотом, тоном, теперь более уместным в их доме. Как в палате тяжелобольного.

– Милая, поверь, я сделаю все, чтобы стало как раньше, я помогу тебе. Мы были так счастливы, не правда ли? – он подался к ней, желая обнять, но остановился в миллиметрах от плеч. Невидимая, но вполне ощутимая сфера окружала теперь тело его жены, не давая прикоснуться к нему.

Мэриэм повернула к нему голову, глядя не в глаза, а на край его лица, и медленно, почти с усилием заговорила:

– Я не чувствую себя в своем теле. Мне кажется, я во сне, но не в своем. Понимаешь? – Она замолчала, и через миг слезы покатились по ее щекам. – Помоги мне, умоляю тебя, сделай что-нибудь.

Было невыносимо! Слезы катились по бледному лицу Мэриэм, она не пыталась их вытереть. Не пытался и Адам. Он не может, не сможет прикоснуться к ней. Растерянный, он оставил ее в комнате.

Адам не знал, что делать. Семь шагов из одного угла гостиной до другого, обратно, и снова… Отправился на кухню – надо сделать кофе. Дрожащие руки просыпали коричневый порошок, не донеся до чашки. Теперь… что-то нужно сделать теперь… Нужно подождать! Да, несколько минут, пока налитый в чашку кипяток превратится в готовый напиток. Но Адам не мог ждать. Оставив кофе, он вышел из дома. Шагал, не замечая пути, прошел два или три квартала. Только теперь он немного успокоился, остыл. Так же остыла оставленная на столе чашка кофе.

Он опомнился и испугался: «Нельзя оставлять Мэриэм одну в таком состоянии!» Надо вернуться, он должен позаботиться о ней, сделать все, что в его силах. Да, эти силы иссякают, ему все труднее возвращаться к ней, искать выходы из ситуации, в которой, кажется, нет выхода. Иногда ему хотелось, чтобы все это просто закончилось. Каким угодно образом. Это желание пугало его.

Адам сделал глубокий вдох, энергично поднял и опустил плечи, словно сбрасывая с них рюкзак с камнями. Он пришел в себя, включил свой ум юриста, привыкший к трудным задачам, умеющий выпутываться из лабиринтов, находить лазейки. Перебирая еще не испробованные варианты, он достал из кармана куртки телефон и сложенный вдвое потрепанный листок. Написанный им самим список фамилий с номерами телефонов. Несколько верхних строчек были зачеркнуты, под ними оставалась еще пара фамилий, небольшой список надежды. Стараясь не ошибиться в цифрах, он набрал первый из оставшихся номеров.

После нескольких гудков на другом конце взяли трубку.

* * *

– Я нашел нового специалиста! – крикнул с самого порога Адам, настолько громко, насколько мог, чтобы радостная весть добралась во все уголки дома и, главное, в зашторенную спальню Мэриэм.

– На следующей неделе у тебя запись к ней, – уже нормальным голосом добавил он в приоткрытую дверь спальни.

Мэриэм лежала в постели. Одеяло сползло на пол.

То ли спала, то ли просто не слышала его.

Адам лишь вздохнул, укрыл ее и вышел. Второй раз за это утро поставил чайник, надеясь теперь довести дело до конца: выпить кофе.

За окном собирались тучи, заволакивая утреннее солнце. Но его это не беспокоило, у него снова появился лучик надежды.