«Мужчина в поисках пищи», 1945, Вернер Бишоф
Хотя подобные штрафные акции против национал-социалистов, инициированные гражданскими комитетами, оставались, скорее, частными случаями, дуйсбургский пример показывает, что немцы все же не были закоснелой однородной массой, какой они стали представлять себя позже. Однако описанная ситуация характерна для административного хаоса первых послевоенных месяцев. Союзники, заняв очередной регион, сразу же автоматически снимали действующих бургомистров и наспех назначали новых для обеспечения хотя бы элементарного порядка. В лучшем случае они предварительно выясняли, кто занимал эту должность до 1933 года, или привлекали к административной работе бывших социал-демократов. Иногда немецкие граждане сами предлагали свои услуги – по разным причинам, нередко из идеалистических соображений. Часто они оставались у власти всего несколько дней, потому что их кандидатуры не устраивали ведомства, которые занимались денацификацией.
Во Франкфурте-на-Майне журналист Вильгельм Хольбах, например, продержался на своей должности бургомистра довольно долго – 99 дней. Он стал главой города совершенно случайно: рассудив, что лучше слишком рано, чем слишком поздно, он сразу после капитуляции отправился в штаб-квартиру американской военной администрации, чтобы получить разрешение на открытие газеты. Разрешение американцы ему не дали, зато тут же предложили пост бургомистра, потому что как раз ломали себе голову над подходящей кандидатурой и очень обрадовались неожиданному появлению Хольбаха. И, как оказалось, Франкфурту повезло: едва успев приступить к исполнению своих обязанностей, Хольбах организовал комитет по использованию обломков в восстановительных работах, который начал расчистку завалов довольно поздно, но зато очень эффективно.
Меньше повезло писателю Гансу Фалладе, тоже на скорую руку назначенному бургомистром в мекленбургской деревне Фельдберг. Сначала русские хотели расстрелять его или отправить за колючую проволоку, потому что нашли в его огороде брошенную кем-то эсэсовскую форму, но во время допроса быстро убедились, что более подходящей кандидатуры на пост бургомистра им не найти. Так отпетый пьяница и морфинист в одночасье стал связующим звеном между крестьянами, бюргерами и оккупантами. Чаще всего ему приходилось заниматься экспроприацией запасов и организацией общественных работ. Через четыре месяца, не выдержав бремени этой неблагодарной миссии, он угодил в больницу в Нойштрелитце и в Фельдберг уже не возвращался, тем более что его подчиненные, воспользовавшись отсутствием бургомистра, разграбили его дом.[20]
Если бургомистров и других чиновников сначала увольняли, то администраторов среднего и младшего звена, как правило, пока оставляли на местах; так представители военной администрации стран-победительниц могли первое время не думать о проблемах городского управления. Хаос и рутина находились в некотором равновесии. И, хотя еще было неясно, в каком направлении Германия будет развиваться дальше, пока что чиновники действовали по привычным правилам.
Глубина потрясения странным образом контрастировала с их административной ловкостью. Службы, отвечавшие за расчистку завалов, – комитет по расчистке, комиссия по восстановительным работам, служба разбора завалов, строительно-восстановительный комитет и т. п. – были те же, что и во время войны. Там рассуждали следующим образом: «Если раньше были принудительные работы, почему бы не организовать их и сегодня? Надо только запросить в соответствующих инстанциях бесплатных рабочих. Кто-то же должен убирать все это дерьмо». Раньше это были русские или евреи, сейчас будут немцы – какая разница? Главное – результат. И местные городские власти стали получать рабочую силу уже не от СС, а от представителей американской или британской военной администрации, которые охотно поставляли им своих немецких [21]prisoners of war[22]. Любопытно было бы узнать, как себя при этом чувствовали немецкие бургомистры. Было им это безразлично или они все же испытывали угрызения совести? Хотя особых оснований у них для этого не было, ибо какой бы тяжелой ни была жизнь в лагерях для интернированных, она могла показаться курортом после эсэсовских лагерей для военнопленных. Не говоря уже о том, что заключенные американцев и британцев не рассматривались как «расходный материал» и не подвергались целенаправленному уничтожению тяжелой работой, как это практиковалось в концентрационных лагерях.[23]
На разборе огромных гор из обломков, в которые превратился Берлин, подневольный труд тоже стал нормой. В первые дни после начала оккупации широко использовался труд добровольцев. Их было немало, потому что после работы они получали тарелку супа. Потом дошла очередь до членов НСДАП. Находить их было не трудно, поскольку районные управления городской администрации прервали работу всего на несколько дней во время штурма Берлина. Руководили ими члены группы Ульбрихта и другие коммунисты, вернувшиеся вместе с Красной армией, чтобы восстановить городскую жизнь и укрепить доверие к русской военной администрации. В поисках членов нацистской партии им помогали старосты домов и улиц, назначенные в первые же дни оккупации.
Среди первых откомандированных на принудительные работы была и восемнадцатилетняя секретарша Бригитте Айке. Она была членом СНД, вступила в партию перед самым падением гитлеровского режима и теперь должна была расплачиваться за это участием в «нацистском трудовом десанте». 10 июня 1945 года она записала в своем дневнике: [24]
«Нам было приказано явиться на Эсмарх-штрассе в половине седьмого утра. Меня удивляет, что наших вожатых из СНД и других девушек из нашего района, которые тоже были в партии, например Хельги Дебо, там не оказалось. Им удалось как-то отвертеться. Похоже, они большие мастера пускать пыль в глаза. Это ужасно несправедливо. Нам нужно было на станцию „Вайсензее“, но там уже было полно народа, и они отвели нас назад, на бульвар, где горы обломков и мусора выше человеческого роста. Попадались даже человеческие кости. Мы работали до 12 часов, потом два часа отдыхали и снова работали. А сегодня была такая чудесная погода, все вокруг гуляли и проходили мимо нас… Мы работали до десяти часов вечера. Это ужасно долго, особенно когда на тебя смотрят все прохожие. Мы старались стоять спиной к улице, чтобы не видеть их злорадные ухмылки. Хотелось плакать. Хорошо, что среди нас было несколько человек, которые сами не теряют чувства юмора и другим не дают вешать нос».[25]
Конечно, берлинское строительное управление и военная администрация понимали, что для уборки 55 миллионов кубометров обломков эти принудительные работы – капля в море. Чтобы перевести решение задачи на профессиональный уровень, стали привлекать строительные фирмы. В зависимости от политической ситуации их либо принуждали к выполнению тех или иных работ, либо заключали с ними контракты. Во всех четырех оккупационных зонах стали нанимать чернорабочих, которые разгребали эти каменные пустыни за низкую плату, а главное – за вожделенные продуктовые карточки для трудящихся, занятых на особо тяжелых работах.
Особую роль в послевоенные месяцы сыграли женщины, работавшие на расчистке завалов. Больше всего их было в Берлине, где тяжелая работа вообще стала «привилегией» женщин. В самый разгар работ по расчистке там трудились 26 тысяч женщин и всего 9 тысяч мужчин. Сотни тысяч солдат пали на войне или находились в плену, и в Берлине нехватка мужчин ощущалась гораздо острее, чем в других городах, потому что Берлин еще до войны был столицей одиноких женщин, преимущественно провинциалок, которых манили запах бензина и свободы и возможность зажить самостоятельно, освоив одну из новых женских профессий. Теперь же труд на расчистке завалов стал единственным средством получить нечто лучшее, чем обыкновенная продуктовая карточка с ее семью граммами жира в день, едва спасавшими от голодной смерти.[26]
