Колониальная администрация, духовенство и испанское население столицы, охваченные паникой, с минуты на минуту ожидали появления революционной армии. Принимались лихорадочные меры к обороне города. Вице-король послал начальнику гарнизона Сан-Луис-Потоси бригадиру Феликсу Марии Кальехе приказ немедленно форсированным маршем идти со своими войсками на выручку столицы. Высшие должностные лица, а также многие богачи готовились к переезду в Пуэблу или Веракрус. Однако опасения оказались напрасными. Достигнув Гуахимальпы, на ближних подступах к Мехико, Идальго вопреки требованиям Альенде и некоторых других своих сподвижников не пошел дальше. Он считал, что силы повстанцев, которым не хватало оружия и снаряжения, недостаточны для овладения хорошо укрепленной столицей, насчитывавшей тогда около 140 тыс. жителей, А все попытки привлечь на свою сторону население Мехико и соседних городов не принесли успеха. Многие из посланных им с этой целью агитаторов попали в руки врага. К тому же Идальго, узнав из перехваченного письма об ожидаемом подходе войск Кальехи, боялся оказаться между двух огней и потерпеть поражение, которое могло стать роковым.
К тому времени революционное движение охватило ряд областей страны. Местами восстание поднимали эмиссары Идальго, местами оно вспыхивало стихийно. Еще в июле 1810 г. в граничившей с Новой Испанией и тесно с ней связанной Западной Флориде начались антииспанские выступления, инспирированные агентами США. В конце сентября была провозглашена «независимость» Западной Флориды и вскоре последовала ее аннексия Соединенными Штатами[6].
В октябре движение распространилось на интендантство Гвадалахару, где его возглавил ранчеро Хосе Антонио Торрес. Заняв Колиму, Саюлу, Сакоалько и другие населенные пункты, партизаны Торреса подошли к столице интендантства. Севернее действовали отряды Годинеса, Алаторре, Хосе Рубио Уидробо. В начале октября вспыхнуло восстание в Сакатекасе, откуда поспешно бежали испанские чиновники и купцы, а также в Колотлане (юго-западнее Сакатекаса). Мигель Санчес занял во второй половине октября Уичапан (к юго-востоку от Керетаро) и несколько соседних с ним селений. Вместе с повстанцами под командованием капитана ополчения Хулиана Вильяграна он безуспешно пытался 30 октября овладеть Керетаро. На юге присоединившийся к Идальго сельский священник Морелос очистил от испанцев Сакатулу и двинулся вдоль побережья на юго-восток. За короткий срок в сформированный им отряд вступило более 3 тыс. человек.
Основную массу восставших составляли крестьяне-индейцы, горнорабочие, ремесленники и прочий трудовой люд городов, мелкая городская буржуазия. К ним присоединилась часть интеллигенции, офицерства, чиновничества, низшего духовенства. На первых порах многие представители креольской помещичье-буржуазной элиты тоже примкнули к восстанию, рассчитывая использовать его для свержения ненавистного испанского господства. Однако ход событий довольно скоро привел к изменениям в соотношении сил.
В занимаемых ими городах, селениях и асьендах повстанцы расправлялись с попадавшими в их руки крупными чиновниками, помещиками и купцами, не успевшими бежать. Некоторых убивали, других арестовывали, принадлежавшие им кукурузу, скот, различное имущество конфисковывали, а частично уничтожали. Такая судьба постигала не только уроженцев метрополии, но зачастую также и состоятельных «американских испанцев», особенно богатых помещиков-креолов.
Если для некоторых руководителей восстания, принадлежавших к привилегированным слоям колониального общества, главной задачей являлись ликвидация испанского господства и завоевание независимости, то для массы их сторонников, и прежде всего для индейского крестьянства, не меньшее, если не большее значение имели социальные цели, устранение феодально-крепостнического гнета и борьба против его носителей, кто бы они ни были. «Таким образом, — как справедливо отмечает мексиканский историк Луис Чавес Ороско, — война за независимость с самого начала приняла характер классовой борьбы… Это было восстание всех угнетенных против всех угнетателей»{31}.
Указанное обстоятельство и определяло в конечном счете расстановку сил. Против восставшего народа выступили не только колониальная администрация, католическая иерархия во главе с высшим духовенством, испанская знать и другие круги, связанные с метрополией. В том же враждебном революции лагере оказались вскоре в значительной своей части и принадлежавшие к имущим классам уроженцы Новой Испании — большинство местных помещиков и купцов, многие чиновники и офицеры. Еще в период боев за Гуанахуато немало богатых креолов вместе с испанцами оказывали яростное сопротивление повстанцам. Настроения креольской верхушки нашли свое выражение также в позиции, занятой муниципальными органами некоторых крупнейших городов. Так, аюнтамьенто Веракруса 6 октября публично осудил восстание и заверил вице-короля в своей полной поддержке. Две недели спустя аюнтамьенто Мехико обратился к населению вице-королевства с воззванием, в котором выражались верноподданнические чувства по отношению к испанской монархии и содержался призыв сохранять верность королю{32}. Однако определенная часть креольской элиты предпочитала выжидать исхода борьбы, не примыкая пока ни к той, ни к другой стороне{33}.
Внутри руководящего ядра патриотов не было единства. Идальго понимал необходимость социальных преобразований в интересах широких масс и потому сразу же, наряду с требованием «восстановить священные права, дарованные мексиканцам богом и узурпированные жестокими и несправедливыми выродками-конкистадорами»{34}, выдвинул лозунг возврата экспроприированных у крестьян земель. Возглавив народное восстание, он стремился к его дальнейшему расширению и углублению. Именно по этой причине планы Идальго внушали такой страх и ненависть колонизаторам. Епископ Абад-и-Кейпо прямо указывал, что в случае победы восставших огромная масса индейцев, метисов и неимущих креолов, составляющая девять десятых всего населения, немедленно выступит против зажиточной верхушки. Он писал, что Идальго пытается внушить индейцам, будто они вправе считать отнятые у них испанцами земли своими, и обещает вернуть их прежним владельцам. Эту же мысль высказал архиепископ Лисана-и-Бомон{35}. Эдикты об отлучении Идальго осуждали его не столько за мнимую «ересь», сколько за то, что он поднял «мятеж» и пытался изменить систему землевладения.
Что же касается Альенде, братьев Альдама, Абасоло и некоторых других военных руководителей повстанцев — кадровых офицеров и выходцев из креольской помещичьей среды, то они вовсе не желали подъема массового движения. Им были чужды социальные задачи начавшейся революции, в которой эти люди видели лишь вооруженное выступление с целью освобождения от испанского господства. В принятом 24 сентября постановлении аюнтамьенто Сан-Мигеля, возглавлявшемся Игнасио Альдамой, указывалось, что конфисковано может быть только имущество гачупинов, но «ни в коем случае наших соотечественников»{36}.
По мере того как в ходе восстания все более острые формы принимал социальный антагонизм, беспокойство Альенде и его сторонников, недовольных тем, что Идальго ищет опоры в массах, заметно усиливалось. Встревоженные чрезмерным, по их мнению, радикализмом движения, они считали, что взятие Мехико позволит быстро закончить военные действия, провозгласить независимость и подчинить народ контролю имущих классов. Поэтому Альенде, Альдама, Абасоло и другие настаивали на немедленном штурме столицы, хотя в создавшейся неблагоприятной для повстанцев обстановке это было сопряжено с серьезным риском.
Позиция же Идальго, проявившего в тот момент разумную осторожность, диктовалась не только трезвым учетом обстоятельств чисто военного порядка, но и пониманием того, что в целом соотношение сил складывалось не в пользу восставших. В таких условиях ему казалось нецелесообразным, при весьма сомнительных шансах на успех, предпринимать рискованную попытку занять столицу, ставя фактически на карту судьбу всего восстания.
